Но ужас пустоты покинул его глаза

Ещё лет тридцать назад в глуховских лесах можно было встретить горюна или горюнью.

Горюн это человек, отвечающий «горюн» на вопрос «кто ты».

Горюны древняя ветвь славян. Происхождение их не ясно, а судьба – горюны.

Последнее село горюнов было уничтожено фашистами-венграми за помощь партизанам Ковпака.

Его отряд настиг карателей, и они остались навечно в наших снегах на болотах посреди дубовых и грабовых урочищ в сосновых лесах Северского полесья.

С той поры Ковпак носил мадьярскую кацавейку и немецкий шмайсер поперёк груди.

Так он и шёл на параде по Крещатику в год сорокалетия Советской Украины – с оружием, пугая шмайсером и суровым видом центральный комитет коммунистической партии сильнее, чем канцлера Федеративной Германии.

Вряд-ли бы дожил до победы старый командир, но Сталин приказал его сберечь после встречи в Кремле в 42-м, куда «деда» возили специальным самолётом.

Не только привыкшие к порядку фашисты, но привыкшие к беспорядку коммунисты не понимали феномен. Люди уходили в леса к горюнам, но там они волей-неволей попадали к «деду», добывали оружие в бою и воевали на своё разумение, пока Сталин не приказал «сберечь» Ковпака.

Глухов и Путивль старейшие города восточных славян – ровесники Киева и Новгорода.

Глухов даже был столицей Левобережной Украины. Глуховский договор гетмана Многогрешного с царским домом на столетие продлил казацкую  вольницу. Там же в Глухове избрали последнего гетмана Разумовского.

Мишель Терещенко правнук Николы Терещенко глуховского градоначальника и первого сахаразаводчика Российской Империи избран в 2015 году городским головой - мэром города Глухова.

За Мишеля голосует 2/3 избирателей без единого биг-борда.

Много лет при всех властях в Глухове и окрестностях правит один и тот же клан Деркачей и мэр у них свой.

Деркачи не хуже и не лучше нашей жизни, но теперь у них небольшая пробоина из-за Мишеля.

В 2004 году после семейной драмы Мишель в одиночестве совершает паломничество к могилам предков.

Бывшая Родина называется Украина, Сумская область.

У семейного склепа Мишель «слышит зов» и остаётся.

Он пытается возродить на сумских болотах исконное льняное производство.

Местный лён в лучшие годы занимал до четверти мирового полотна. Сегодня ноль.

Десять лет Мишель Терещенко живёт в Глухове и выращивает лён.

Пишет в правительство, ходит к президентам, просит помощи, землю, льготы, просто не мешать.

Дед Мишеля был министром финансов в правительстве Керенского, в эмиграции не пропал, разбогател, прославился как финансист мирового уровня, работая на крупные корпорации.

В киевском особняке деда в Первую мировую госпиталь, семья переезжает во флигель.

Теперь в этом здании музей русского искусства, основа которого семейная коллекция живописи.

Фамилия Терещенко не пустой звук в Украине.

В годы СССР почему-то не стирают память об этой семье.

Мемориальная доска у входа в музей русского искусства одна из немногих несоветских в Киеве, висела всегда.

Педагогический институт в Глухове был имени Сергеева-Ценского – полусоветского писателя.

Имена людей из другой жизни впечатывались в детскую память повсюду.

По легенде первый Терещенко разбогател, найдя при закладке глуховского дома, казну атамана Полуботко. Где только ни искали сокровища Полуботко! В трясинах болот близ Шостки, в подвалах Загребелья на берегу Езуча, в батуринском детинце.

И находили, что характерно. Находили старинные карты на свиной коже, ветхие письма-грамоты, подземные ходы, россыпи червонцев.

Ах, Мишель, Мишель…

Что ищет он в стране далёкой, что кинул он в краю родном?

Однажды я разговорился о поэзии с другом Юркой и сам не заметил, как стал бредить вслух:

Давай ронять слова,
Как сад - янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва.

Не надо толковать,
Зачем так церемонно
Мареной и лимоном
Обрызнута листва.

Кто иглы заслезил
И хлынул через жерди
На ноты, к этажерке
Сквозь шлюзы жалюзи.

Кто коврик за дверьми
Рябиной иссурьмил,
Рядном сквозных, красивых
Трепещущих курсивов.

Ты спросишь, кто велит,
Чтоб август был велик,
Кому ничто не мелко,
Кто погружен в отделку

Кленового листа
И с дней Экклезиаста
Не покидал поста
За теской алебастра?

«Подожди, остановись, – попросил Юрка, – я ничего не понимаю. О чём это?»

Действительно, в его глазах был ужас пустоты.

Я решил испытать Юрку на простом примере.

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

Сказал я. «О чём это, понимаешь?»

«О парусе», – ответил Юрка.

«А тебе не приходила в голову мысль, что это о человеке?», – спросил я.
«Прочти до конца», – попросил Юрка.

Я прочёл до конца.

«Не пойму, где здесь человек? Море. Парус. Белеет. Одинокий».

«Но ведь кто-то же на него смотрит? Без человека парус не белеет. И вот это, смотри – ищет, кинул – разве парус ищет или бросает?».

«Действительно, – сказал Юрка, отец троих детей от двух жён, ярый болельщик «Барселоны» и любитель австрийского пива, – дочитай первое до конца».

Ты спросишь, кто велит,
Чтоб губы астр и далий
Сентябрьские страдали?
Чтоб мелкий лист ракит
С седых кариатид
Слетал на сырость плит
Осенних госпиталей?

Ты спросишь, кто велит?
- Всесильный бог деталей,
Всесильный бог любви,
Ягайлов и Ядвиг.

Не знаю, решена ль
Загадка зги загробной,
Но жизнь, как тишина
Осенняя,- подробна.

Закончил я, и стал на всякий случай объяснять Юрке, что госпитали это горизонтальные надгробные плиты.

«Зги загробной, – сказал Юрка, – загробная зга. Это ж надо! Зги, зги загробной, – повторял Юрка весь день, посматривая на меня, – загадка зги загробной».

Но ужас пустоты покинул его глаза.

Со временем забылось.