202. Василь Стус. Уж горизонт как льдина молодая..

Уж горизонт – как льдина молодая
Озер предзимних. Тихо  подрастает
Далекий лес на холоде. А небо
Пустилось делать ноги от земли.
Чернеет пашня. Зазимком искрит
Пустынная, без берега  и края,
Ветрами выдутая вдоль и поперек,
Натруженная, выбитая степь.
Не зыбится, а будто натужается
Волна озерная, перегустела с ночи.
А окраем проходит мой сыночек,
Шукаючи, где батько исходил
Над берегом все тропы. Изумленьем
Глаза раскрыты. Сколько уже лет —
И сколько зим, и осеней, и весен —
А все сдается: выплывет сейчас
Из очерета лодка.
Но мертво лишь
Шипит вода. Ничто не шелохнется,
И только стая черная ворон
Летит над бездною и виснет,
В безмирье словно, напрочь оторвавшись
От тяготы минувшего и снов.
А сын идет – печален, одинок –
В руке своей сжимая камышину,
И шаркают на ножках башмаки
По перемерзлым комьям бездорожья.
- Сыночек, - тихо я ему шепчу
Из непроглядной темени. – Поведай,
Как ты живешь и делать что тебе
Бедняжке бедному? И где матуся?
Про всё ты мне поведай, не таясь,
И про себя, как про меня, скажи.
И сын сказал: нет папки моего,
Нет и не будет. Что же делать мне
Бедняжке бедному? Куда пойти?
…И пал слезою со щеки мой сон.
Смотрю  - вот двери, два болта и сечка*
Да выреза квадрат. И острым глазом
Меня на мушке держат. Темнота.
Год семьдесят второй. Хотя столетья
Я не припомню. Киев. И тюрьма.
И понемногу я в себя вернулся.
12.IV.1972

ОЧЕРЕТ, очерета, м. (обл.). Камыш, тростник. Крыши все крыты очеретом. Гоголь.(Толковый словарь русского языка Ушакова)
*сечка – глазок в двери камеры (тюремный жаргон)

вариант 13 июля 2917:

Уж горизонт – как льдина молодая
озер предзимних. Тихо  подрастает
далекий лес на холоде. А небо
пустилось делать ноги от земли.
Чернеет пашня. Зазимком искрит
пустынная, без берега  и края,
ветрами выдутая вдоль и поперек,
натруженная, выбитая степь.
Не зыбится, а будто натужается
волна озерная, перегустела с ночи.
А окраем проходит мой сыночек,
шукаючи, где батько исходил
тропинки побережные. В глазах
застыло изумленье. Сколько лет -
и сколько зим, и осеней, и весен —
а все сдается: выплывет  вот-вот
из очерета лодка.
Но мертво лишь
свистит вода. Ничто не шелохнется,
и только черной стаей воронье
летит над бездною и виснет,
в безмирье словно, напрочь оторвавшись
от тягот вспоминания и снов.
А сын идет – печален, одинок –
в руке своей сжимая камышину,
и шоркают на ножках шкарбунцы
по перемерзлым комьям бездорожья.
- Сыночек, - тихо я ему шепчу
из непроглядной темени. – Поведай,
как ты живешь и делать что тебе
бедняжке бедному? И где матуся?
Про всё ты мне поведай, не таясь,
и про себя, как про меня, скажи.
И сын сказал: нет папки моего,
нет и не будет. Что же делать мне
бедняжке бедному? Куда пойти?
…И пал слезою со щеки мой сон.
Смотрю  - вот двери, два болта, глазок
да выреза квадрат. И острым взглядом
меня на мушке держат. Темнота.
Год семьдесят второй. Хотя столетья
я не припомню. Киев. И тюрьма.
И понемногу я в себя вернулся.
12.IV.1972

Вже обрій — наче крига молода
озер передзимових. Підростає
далекий ліс на холоді. А небо
пустилося втікати від землі.
Рілля чорніє. Зазимком іскрить
порожній, безберегий, неокраїй,
вітрами видутий уздовж і впоперек,
натруджений, відголосілий степ.
Не брижиться, а ніби напинається
озерна хвиля, перегускла з ночі.
А окраєм проходить мій синочок,
шукаючи, де батько походив
надузбережні тропи. Круглі очі
не попускає подив. Скільки літ —
і скільки зим, і осеней, і весен —
а все здається: випливе нараз
із очерету човен.
Але мертва
сичить вода. Ніщо ані зрухнеться,
і тільки чорна зграя вороння
летить понад безоднею і висне
так, ніби в безмірі, геть відірвавшись
від тяготи спогадувань і снів.
А син іде — самотній і сумний —
тримає у руці очеретину,
і човгають на ніжках шкарбунці
об перемерзле груддя бездоріжжя.
— Синочку, — я нашіптую йому
із непроглядної пітьми. — Повідай,
як ти живеш і що тобі робити
самому бідному? І де матуся?
Про все мені, не криючись, повідай,
до себе, як до мене, прокажи.
І син сказав: немає мого татка,
нема й не буде. Що ж мені робити
самому бідному? Куди піти?
...І збіг сльозою зі щоки мій сон.
Дивлюсь — аж двері, два болти і вічко
та вирізу квадрат. І пильне око
мене тримає на прицілі. Темінь.
Сімдесят другий рік, хоча століття
і не згадаю. Київська тюрма.
І я помалу повернувся в себе.
12.IV.1972