твой

Я школяр.
Я острижен тобой под горшок.
Униформа в мастичной мазне.
Ма,
зачем тебе плохо,
когда хорошо
дурковатому гоблину
мне?!

Вот я старше.
С разбитой кастетом скулой
и костяшками пальцев в крови.
Не ропщи.
Молча знай:
хоть стервец, только - твой.
Дай умыться.
На кухню зови.

Мне шестнадцать.
Мне грезится взрослая жизнь.
Вот и паспорт,
но фотка - отстой.
С полуслова могу нахамить:
"Отвяжись!",
дерзко вздёрнув башкою пустой.

Наши взгляды на всё разбегаются врозь.
У меня нарастает броня.
Вот я дьявольски пьян,
ты ботиночки сбрось
с обронённого в койку меня.

Петли двери давно бы промазать в пазу -
сучий взвизг, как на вене надрез.
В этот твой выходной я привёл "стрекозу".
Стрекоза лишь стрекочет и ест.

Мы, конечно же, угол с ней съёмный найдём.
Станем счастье лепить из песка.
Ты на стёклах, снаружи краплёных дождём,
изнутри процарапай:
"тоска".

Ты мудра и матёра.
Лишь впалость ланит
намекает на пройденный путь.
Старость медлит.
Но скоро она постучит,
и не фарт от неё увильнуть.

В полудрёмах твоих
несмышлёным, босым
по ковру я сигаю, смеясь.
У меня, между тем, грыжа есть и усы.
И на снимке рентгеновском - "грязь".

Кожа, как и не ведала трепетных рук.
Губы в мрачной усмешке свело.
Над кушеткой в углу прописался паук:
ловит тела скупое тепло.

Будет скверик мертветь.
Будет красться зима,
крася травье седою канвой.
Исхудалый на треть,
хрипло выдохну:
- Ма,
ненадолго я вновь
только твой.