Тахион в Париже

« — La pauvre.
Полная женщина с добрым лицом и двумя маленькими девочками стояла и смотрела на нахохлившуюся фигуру на скамье. Она пошарила в сумочке и вытащила оттуда какую-то мелочь. Монета глухо звякнула о дно скрипичного футляра. Женщина взяла дочерей за руки и повела дальше, а Тахион вытащил монетку двумя грязными пальцами. Не много, но этого должно хватить на еще одну бутылку вина и еще одну ночь забвения»               
                Мелинда М. Снодграсс, «Хроники упадка»

Хрустел скорлупой жареных каштанов Париж,
Скрипка облезала слезами каштанового лака,
Я был беспробудно пьян и беспутно рыж -
Мог и поседеть - но не довелось - и плакал
Парижский бульвар туманом, оседавшим на виски,
Фальшивой сединой мою наглую рыжину марая -
Я стучался лбами в витрины, выл от тоски
И топил своё сердце в болотной абсентной карме -
Я топил свои мысли, как змеёнышей ночных,
Выползающих на пень трухлявый моего одиночества -
И у скрипки не было уже ни одной струны -
И весь лак был соскоблён кошками ночи -
А я рвал их сердечными ногтями - всё равно -
Умоляюще смотрел в прохожих картонные лица -
Мне было уже не до гордости - только бы вино
Раздобыть - чтобы ещё раз напиться - забыться -
Храмы толпились - сапоги упирались в висок,
Винные пары мысли шарфами душили -
И я бежал от москитного роя голосов
В рыжей голове - куда-то в сторону Бастилии -
И я срывал ногтями шёлковый шарф,
Который уже превратился в тряпку облезлую -
И просилась на волю изъеденная крысами душа,
Щупая ватными пальцами затупленное лезвие -
В скрипичный футляр сыпался монетный рой,
Улыбки золотой фольгой по лицу мазали -
Я распиливал себя смычком - пытал себя игрой -
Я растравлял свои невидимые язвы -
То ли принц, то ли нищий - шляпа упала на бульвар
Мёртвым голубем, лапы растопырившим нелепо -
И рыжела запёкшейся кровью моя голова
Под равнодушно-синим стаканом неба -
И я рвался в кабаковую злачность и требовал дать
Выпить - ещё - и волосы падали куда-то,
Исчерчивая бледность цвета застарелого льда
Свежими шрамами цвета фабричного заката -
Нотр-Дам ухмылялся лицами горгулий своих,
И чёрные шипы шпилей прокалывали нервы,
Я вырезал смычком на небе иероглифы любви -
На своём языке - чтобы поняли только химеры
И боги, которых этот мир не заслужил -
А я тем более - я-то скорее дьявол -
И горчил во рту смешанный с рвотой джин
И волосы падали в глаза бинтами кровавыми -
Мысли чужие жалили и гнали кнутом,
Холод проникал в тело, несмотря на выпивку -
Я был в Париже - я был никто и ничто -
Я всего лишь пил и играл на облезлой скрипке -
Я хохотал в витринные зеркала,
А люди проходили мимо - хлопали двери -
И было всем наплевать, что умерла
Какая-то женщина за океаном в Америке -
И мне, наверное, тоже - пляска газет
На тротуарной лысине - скрипка кошкой
Верещит отдавленной - всё, её больше нет -
Смыто свинцовыми буквами наше прошлое -
Камень на шее - в Сену бы сигануть,
Да только гордыня аристократа всё же
Где-то таится - и подступает муть
К горлу - и солнце жжёт белую кожу -
А волосы падают - что ж я не поседел -
Рыжий, как клоун в каком-то цирке нелепом -
Её уже больше нет - никогда и нигде -
Только - наверное - урна в семейном склепе -
Всё позади - а скрипка скрипит и лжёт,
Рыжие листья рыжие волосы путают -
И я не знаю - тот я или не тот,
Что от похмелья маялся этим утром -
Только в газете написано - нет, забыть,
Всё заиграть, затереть смычком и струнами -
Нам не сбежать никуда от своей судьбы -
Особенно от грехов, которые умерли -
Потёки слёз на щеках и скрипичный вой -
Солнце, как пьяный карлик, пляшет на крыше -
И почему-то я - всё ещё живой,
И почему-то я - всё ещё рыжий -
И почему-то - сердце ещё идёт
Точно часы - и не прекращает работу -
И вот я играю - дьявол и идиот -
Может быть, мне подаст на выпивку кто-то.