Двое последних, оставшихся в пустоте как целое

Я плоть разрывал на мельчайшие клочья клыками несведущих слов,
Кидаясь костьми и ошмётками правды в бураны несветлых декад.
В пустых зеркалах наблюдая закат, я жил тем недремлющим сном,
Сиянье которого сдобрило вечностью алого цвета снега.

Мой мир неизбежен. Мой мир бесполезен. Мой мир себя любит таким,
Едва пробиваясь сквозь толщу асфальта, как мрачный подземный цветок.
Он, суетный, вечно бежит, спотыкаясь, вперёд, мимо людных могил,
В привычной ухмылке и с мыслью упрямой, что вылечит всех от всего.

Мой город скрывает нарывы и язвы, кровавые раны и рвы
Кипящего гноя, где, радости полон, я вырос в зеркальную тень.
А зеркало знает, что в этих развалинах злые бураны мертвы -
Там тлеют деревья и кронами жёлтыми водят едва в пустоте.

Усталая серость на высохшем небе кидает ножами дожди,
Со ссохшимся, дряблым, безлунным оскалом стараясь сломать наш обман.
Ей новые люди с запекшейся плотью кричали вослед: "Подожди!
Не смей улыбаться! Мы все возвратим и подарим рассвет! Даже два!"

А город, укрытый тоскою тумана, продолжит свой серый поход
До сна беспробудного, взбитого пылью угасших от злобы времён.
И сон занесёт нас метелью полярной. И скажет, что все мы - поток
Бесчувственной серости в сердце у Бога, как взгляд исподлобья её.