Правильный человек

I

Времени было половина девятого утра, когда Андрей Иванович Букварёв, стоя перед зеркалом, повязывал галстук. Он вертел тонкой бритой шеей и любовался красотой своего надушенного лица. Рядом стояла его жена Алёнушка. Она гладила мужнин костюм, и между ними происходил такой разговор.

– Вот вечно ты, Андрюша, – говорила жена, – оставляешь костюм на ночь на стуле, а наутро его гладить приходится.

– Я тебе в два счёта докажу, что ты не права, – возразил Букварёв. – Во-первых, на стуле костюм всегда под рукой, во-вторых, он не мнётся, в-третьих, это всё совсем не важно…

– …В-четвёртых, это лишний расход электричества, в-пятых, мне беспокойство, в-шестых, ты опоздаешь в училище на занятия, – со смешинкой в глазах ответила Алёнушка.
 
– Не беспокойся, дорогая, не опоздаю. Ведь, как тебе известно, сегодня у нас суббота, а в субботу занятия всегда начинаются позже обычного.

– Дай-то бог, – вздохнула Алёнушка.

– Зачем ты говоришь такие слова? Утверждать надо только достоверные вещи. А про Бога мы ничего не знаем.

– Опять ты выходишь кругом прав!

– Это естественно, – пожал плечами Букварёв. – Я ведь нарочно говорю всё как есть. Ты меня слушай.

– Куда ж я денусь, с ушами-то, – улыбнулась Алёнушка.

Наконец Букварёв справился с галстуком. Это было трудно, потому что он, снимая этот предмет одежды, всякий раз развязывал его – с тем, чтобы затем завязать заново, в точности повторив все детали этой операции. На вопрос других: «Зачем?» – он важно отвечал: «Не ищите лёгких путей!»

Вслед за галстуком Букварёв надел свежевыглаженный костюм.

– Теперь я готов завтракать, – объявил он жене.

– Как это логично! – притворно воскликнула она. – Ты бы перед завтраком ещё тулуп надел. Теперь ты будешь у меня есть стоя и через трубочку, чтобы не заляпаться масляными пятнами.

– А что, разве у нас к столу полагаются блины? – встревожился Букварёв.

– Нет, сегодня всего-навсего бутерброды, но ты должен быть последовательным.

– Будь уверена, жена, я буду последовательным, но не нужно всё доводить до абсурда! – с этими словами доморощенный казуист сел за стол, придвинул к себе чайник с чаем и бутерброды и принялся за трапезу на скорую руку.

– Ох, какая бесцеремонность! – Алёнушка притворно всплеснула руками.

– Ну, что ещё такое?

– Сперва надо усадить за стол детей, потом жену – и только потом сесть самому.

– Дети играют у себя в комнате, и конца-краю их игре не видно, а жена – она не глупая и не обидится, – находчиво ответил Букварёв.

– Какой ты милый, Андрюшенька!

В гостиную вошла Марья Платоновна, тёща Букварёва. В противоположность своей улыбчивой дочери, она была суха и строга. Букварёв считал её глупой, поскольку её понятия не совсем точно совпадали с его собственными. Но чаю и бутербродов он ей предложил.

– Я думаю, надо окончательно решить этот вопрос, – проговорила Марья Платоновна в продолжение начатой ранее беседы.

– Это вы насчёт ремонта квартиры? – недовольно покосился на тёщу Букварёв.

– Я считаю, так нельзя. Это сущее запустение, и обои не переклеивались уже четыре года.

– Марья Платоновна, это лишнее. Мы живём в прекрасном доме. Крыша не протекает, печные трубы не гудят, обои как новые – на них даже дети ленятся рисовать, потому что неинтересно. К чему этот разговор?

– Пентюховы каждый год переклеивают обои, – тёща многозначительно поджала губы.

– Ах да. Пентюховы. Я не согласен с их существованием, хотя они и поддерживают строительную отрасль хозяйства. Ещё они годятся в парк, чтобы их водрузить на постамент и велеть всем проходящим на них молиться. Уверен, отбою от желающих не будет. Ещё, разумеется, можно табличку прикрепить с надписью: «Они – это мы!»

Марья Платоновна шуток не понимала.

– Надо уступать людям, – Алёнушка решила проявить семейную солидарность.

– Ни за что! – сказал принципиальный Букварёв.

В гостиную вбежали разгоряченные игрой Петя, сын Букварёва, и Лида, его школьная приятельница. Не дожидаясь приглашения, они уселись за стол и, болтая ногами, стали поглощать бутерброд за бутербродом.

– Людям стыдно в глаза смотреть, – сверкнула глазами Марья Платоновна.

– Это всё неправда, – поморщился Букварёв, – на мой взгляд, нет большего стыда, чем знаться с этими дураками.

– Я бы попросила вас! – голос тёщи задрожал.

– Да, с дураками, а то с кем же ещё? Вы со мной даже и не спорьте. Это у них на лбу аршинными буквами написано.

Марья Платоновна вытерла слёзы. Затем, не находя слов, она встала из-за стола и вышла из гостиной.

Алёнушка пожалела её:

– Зачем ты так? Да ещё при детях.

– Гм… «Дети»… Они должны знать, как не следует себя вести. Между прочим, Пете скоро в четвёртый класс.

– Тоже забота, – вздохнула Алёнушка. – Придётся хлопотать о переводе в новую школу, чтобы с управленческим уклоном.

– Ну вот опять! К чему это всё? – возмутился Букварёв.

– Ну как… полагается. Престиж ведь… и всё такое.

– Не свои слова ты говоришь. Вот сейчас мы спросим, – Букварёв повернулся к сыну: – Петя, ты хочешь ходить в новую школу? Чтобы с управленческим уклоном?

– Нет! – крикнул Петя, обдав Букварёва брызгами горячего чая. – Не хочу! Хочу, чтобы вместе с Толиком! И в музыкальную школу не хочу! Пусть они сами бренчат на своём пианино! – и добавил, насмешливо косясь на свою соседку: – А Лидка, цаца такая, ногти лаком накрасила.

– Фу, Петенька, нельзя так грубо! – деликатно возмутилась Алёнушка.

– Вот так раз. Ещё один номер, лучше прежнего. Сейчас посмотрим!

Букварёв всё никак не мог угомониться.

– Мне мама сама покрасила! – похвасталась Лида, выставляя свою маленькую ручку ладошкой вниз.

– Мда-а-а… И накрашено-то как – аляповато! – промычал Букварёв.

– Я теперь совсем взрослая!

– Как бы не так, – Букварёв не удержался: – А знаешь ли ты, что тех, кто красится, замуж не берут?

– Ну нет уж, хватит! – рассердилась наконец Алёнушка.

– Да-да. Мужчины не любят, когда у женщин руки испачканы. Любят только дураки, пьяницы и неряхи. Как тебе это понравится?

Лида заплакала.

– Пойдём, детка, я тебе бусы покажу! – добрая Алёнушка негодующе глянула на мужа.

– Да, вот всегда так. Прячем глаза, уходим от ответственности, молчим в тряпочку, обходим углы…

Какую ответственность и какие углы имел в виду Букварёв, он не успел объяснить. Дверь гостиной хлопнула, и он остался вдвоём с сыном. Букварёв посмотрел на дверь, потом перевёл глаза на стол, подумал и твёрдо сказал:

– Это пошло!

Петя тоже подумал и спросил:

– Папа, а что такое «пошло»?

– Это, сынок, всё, что ты наблюдаешь вокруг себя.

Петя широко раскрыл глаза:

– И школа тоже – пошло?

Букварёв удивлённо посмотрел на сына.

– Э-э-э… Пожалуй.

– Папа, ты у меня молодец! – в восторге сказал Петя.

– Иначе и быть не может. Ты меня, Петя, слушай. Я тебя хорошему научу. Ты слушаешь?

– Ага…

– Тогда запомни: жить надо математически точно…

И между отцом и сыном завязался дружеский разговор. Он был приятен им обоим, ибо первый вкладывал в него всю свою душу, а второй ему благодарно внимал. Букварёв, которого переполняла любовь к гармонии и порядку, стремился внушить это чувство и сыну, который ещё не знал колебаний между мечтой и действительностью.
 
А сам он, между нами говоря, жил «математически точно» только тогда, когда находился в привычной и управляемой обстановке. При малейшем столкновении с жизнью свойственное ему ироническое благодушие улетучивалось, уступая место мрачной ипохондрии. Тогда он становился другим человеком.


II

Букварёв служил в инженерном училище, где преподавал основы высшей математики. Это был его крест. Рациональная душа Букварёва, жаждущая порядка, но не находящая его, не выносила вида юности, которая об этом порядке даже и не помышляла.

Теперь он стоял у классной доски и выписывал формулу. Мел в его руке крошился и скрипел, буквы на доске прыгали, строчки наползали одна на другую – и вся изображаемая на доске конструкция по мере её продвижения к правому краю доски постепенно заваливалась вниз.

Текст упорно не хотел помещаться на доске.

Тогда отчаявшийся Букварёв махнул рукой и прилепил окончание формулы снизу мелкими буквами – так, что теперь издалека казалось, будто с доски смотрит уткнувшийся носом в землю муравьед. Зато теперь можно было перевести дух.

– Вот, собственно, что и надо было показать, – неуверенно обратился он к классу.

– Мы ничего не понимаем! – звонко воскликнула со средней парты бойкая девица, которая любила, чтобы преподаваемые ей уроки были просты, как порционные пирожки. То, что говорил Букварёв, было чуждо её уму.

– Да это же очень просто. Пойдём логическим путём… – начал было Букварёв.

– Нет, вот это вот, справа – что такое? – пробасил вихрастый юнец со второй парты.

– Гм… Это – чёрточка. Разве вы не видите? Я сейчас поправлю, – Букварёв поспешно стёр рукавом невнятную загогулину, упирающуюся в стену справа от доски, и нарисовал пониже красивую жирную черту.

– Всё равно непонятно! – снова раздался бойкий девчачий голос.

– Ну это всё ладно, – стушевался Букварёв и стал машинально стирать написанное с доски.

Со всех сторон послышался глухой гул.

– А это тоже входит в обязательную экзаменационную программу? – пропищала какая-то пигалица в коричневом платье, сидящая у окна.

– Ну это я ещё не решил, стоит ли включать, – с опаской сказал Букварёв.

– Так чего же ты стираешь, чёрт? – негромко, но внятно раздалось с задней парты.

Букварёв сделал вид, что не услышал.

– Я… Видите ли… Всё это есть в учебниках, – сказал он. – Вы по ним разберётесь…

– Дерьма-то, – раздался всё тот же уверенный голос.

– А, ну я ничего… Каждый смотрит по-своему. Я и подумал… Если вы читаете книги…

На Букварёва внимательно смотрел весь класс. Задние парты – злорадно. Средние – с любопытством и опаской. Две сидящие прямо напротив доски отличницы смотрели на Букварёва осуждающе.

– Мы пьём водку, – снова пробасил вихрастый юнец.

– А зачем? – спросил Букварёв. – Нет, я не осуждаю. Водку-то все пьют… В свободное время, разумеется.

Грубиян с задней парты заржал.

– Можно, конечно, по-всякому, – Букварёв потирал потные ладони и обдумывал план отступления. – Разные бывают занятия…

С первой парты взметнулась рука.

– Можно вопрос? – спросила первая отличница.

– Пожалуйста, – с облегчением сказал Букварёв.

Отличница встала и хорошо поставленным голосом произнесла:

– Уважаемый Андрей Иванович! Скажите, будут ли известны заранее экзаменационные билеты?

Букварёв опасливо посмотрел на заднюю парту и сказал:

– Билеты? Зачем же это?.. Я как-то не думал о них. Всё же с любой точки зрения удобнее сдавать экзамен так… непосредственно.

По классу пронёсся лёгкий ропот.

– Нет, на экзамене непременно должны быть билеты! С типовыми задачами, – продолжала настаивать отличница.

– Гм… типовыми… Мы лучше устроим свободный обзор всего курса. Вы и по лекциям можете во всём прекрасно разобраться. Ведь можете?

– Делать больше нечего, – не унималась задняя парта.

– Ну, если кто не хочет – я что же… Я согласен и так…

Букварёв не договорил, на что именно он согласен. С четвёртой парты раздались всхлипывания.

– Что же это такое? – растерялся Букварёв.

– А это Костик плачет, – услужливо подсказала пигалица. – Мать заявила ему, что если он не сдаст экзамен, то домой может не возвращаться.

Шантажа Букварёв не выносил.

– Ну это пока рано, плакать-то. Если на то пошло, будут и льготы… Не всем, конечно, – поправился он.

– А правду говорят, что вы любите тройки за так ставить? – грубо спросил бузотёр с галёрки.

– Это посмотрим, – уклончиво сказал Букварёв. Он мучился.

– Вот сами и смотрите, – бузотёр неожиданно потерял к Букварёву всякий интерес и стал заниматься своей соседкой, ярко накрашенной девицей. Он щипал её за плечи и хихикал. Она хлопала его по рукам и тоже хихикала.

– Ну, продолжим, – с тоской сказал Букварёв и повернулся к доске. – Теперь мы непосредственно перейдём…

С первой парты вновь взметнулась рука.

– Можно вопрос? – спросила первая отличница.

– Да, – упавшим голосом сказал Букварёв.

– Уважаемый Андрей Иванович! Я только хотела сказать, что до конца занятий осталось пять минут. Мы ничего не успеем.

– Нет, мы непременно должны успеть. Мы… – Букварёв осёкся.

«Может, правда, к лешему их всех?» – неожиданно подумалось ему.

Тут дверь классной комнаты распахнулась, и на пороге возникла заведующая учебным отделом.

– Андрей Иванович, – елейно проворковала она, – будьте так любезны, зайдите после занятий к директору.

Букварёв обрадовался ей, как родной.

– Зачем же после занятий? – расплылся он в улыбке. – Я и теперь… Мы уже всё…

– Нет-нет, что вы, – столь же елейно продолжила заведующая. – Не буду же я нарушать ваш… кхм-кхм… междусобойчик, – с этими словами она захлопнула дверь. По коридору раздались удаляющиеся шаги и короткий отрывистый смех.

«А-а-а, пусть её!» – с облегчением подумал Букварёв и открыл было рот, чтобы возвестить классу об окончании занятий.

Тут уже подняла руку молчавшая до сих пор вторая отличница.

– Разрешите спросить?

– Да, конечно.

– Уважаемый Андрей Иванович! Вот вы не хотите, чтобы сдавать экзамен по билетам. А как же в соседних классах сдают?

– Ну что – соседние классы… Мы же с вами целый год… – тут Букварёв увидел устремлённый на него ненавидящий взгляд бузотёра с задней парты. – Впрочем, я вам, пожалуй, дам билеты с условиями задач.

– Нам бы решения, – подал голос сосед Костика.

– Ну вот, – шумно выдохнул Букварёв. – Решения – это совсем другое дело. Это вы сами. А сейчас – спрашивайте, если что непонятно. Я вам всё объясню… математически точно.

– Нет, это мы вам всё объясним! – дерзко крикнул со своего места вихрастый юнец.

Грубиян с задней парты оставил свою соседку и, встав со своего места, вразвалку продефилировал вдоль всего класса, подошёл к двери, с треском захлопнул её и четырежды повернул ручку замка.

Букварёв попятился к окну – и чуть не свалился с кафедры.

– Спокойно, – прошептал он самому себе.

– Объясни ему, Гера, – вполголоса проговорил грубиян, обращаясь к вихрастому юнцу. Букварёв почувствовал, что готовится нечто нехорошее.

– Что-что? – спросил он с жалкой улыбкой на устах.

Вихрастый юнец выпрыгнул из-за парты, подошёл вплотную к преподавательскому столу и положил перед Букварёвым листок бумаги и карандаш. Букварёв опустился на стул.

– Пишите, – сказал вихрастый юнец. – Заголовок: «Экзаменационные билеты по высшей математике»…

Букварёв продолжал жалко улыбаться.

– Что же, – промямлил он, – я готов. Я как раз собирался дать вам список задач с решениями… для домашнего разбора.

– Нет, – твёрдо сказал вихрастый юнец. – Вы напишете каждому его индивидуальный билет с подробным ответом.

– Погодите… Это что-то совсем не то… – Букварёв обиженно выпятил губы.

Грубиян отделился от двери, подошёл к доске, преувеличенно тщательно вытер тряпку о руки, затем приблизился к Букварёву и, хлопнув его по спине, слегка повозил по ней ладонью.

– Это аванс, – пояснил он.

– Ох… Вы думаете, стоит?

– Даже и не сомневайтесь, – кивнул вихрастый юнец.

– Это же на три часа работа, – со слабой надеждой сказал Букварёв.

– А мы потерпим, – подмигнул грубияну вихрастый юнец.

Грубиян спокойно отошёл к двери, встал лицом к кафедре и сунул руки в карманы брюк. Класс безмолвствовал.

Три часа иногда проходят очень быстро.


III

…Шумная толпа учащихся выплеснулась из классной комнаты, медленно двинулась в конец коридора и вскоре растворилась в необъятных просторах училища.

Букварёв выглянул из классной комнаты последним, удостоверился, что все разошлись, и тоже вышел в коридор. Он перевёл дыхание. Чувство собственного достоинства постепенно возвращалось к нему. В глазах у него заплясали огненные чертенята. «Ну погодите же!» – запоздало подумал он и тут же дал себе честное слово разорить это осиное гнездо.

Он вспомнил, что его вызывали к директору, и, решив разом покончить со всеми неприятностями, направился в приёмную.

Директор – директриса – сидела на своём стуле, играя гранёным карандашом в правой руке, и разглядывала Букварёва. Букварёв, которого переполняла обида, дерзко смотрел ей в глаза.

– Андрей Иванович! – наконец сказала директриса. – Вы заканчиваете учебный год. Можно делать какие-то выводы. Как вы находите ваш класс?

– Ну это зависит от того, как посмотреть, – осторожно начал Букварёв. – Я бы им пальца в рот не положил. Но так как я приучен к нашей… э-э-э… молодёжи и воспитан на примерах предыдущих классов, то жаловаться не могу.

– Это весьма любезно с вашей стороны. Но давайте уже отбросим в сторону условности и поговорим без обиняков.

Букварёв усмехнулся.

– Я всегда говорю без обиняков, – сказал он.

– Вот и прекрасно. В таком случае смею вам заметить, что за то время, которое вы работаете в училище, образовались значительные противоречия между направлением училища и вашими более чем странными взглядами на педагогический процесс…

– Простите, я вас плохо понимаю. Процесс в нашем славном заведении может быть только один – учебный – им я и заведую.

– В таком случае и вы меня простите, но замечу, что разделять эти вещи – непрофессионально.

В глазах у Букварёва блеснул огонёк.

– Скажите, – начал он, – а когда скрипач кладёт кирпичи – это профессионально?

– При чём тут это?

– Конечно, ни при чём. Точно так же, как и слон в посудной лавке.

– Андрей Иванович, я вас не понимаю.

– Понять меня немудрено. Я быть надзирателем над этими маленькими людоедами не нанимался.

– Это интересно. Кем же вы в таком случае нанимались, позвольте полюбопытствовать?

– А это в отделе кадров надо спросить, – Букварёв почувствовал себя, как утром в разговоре с тёщей. – Если мне память не изменяет, при поступлении к вам на работу я мнил себя специалистом по высшей математике. И моя учебная программа включает в себя исключительно параграфы, относящиеся к этому предмету. А душеспасительные процедуры – это не по моей части.
 
– Вот, кстати, как раз о вашей учебной программе я и хотела с вами поговорить, – ухватилась за эту ветвь разговора директриса. – В департаменте образования уже известно о ваших экспериментах. Всё это было бы оригинально, когда бы не было вопиющей самодеятельностью.

В умении приспосабливать к разговору всевозможные красивости она не уступала Букварёву.

– Помилуйте! – Букварёв широко раскрыл глаза. – Какие эксперименты? Неужели целесообразная подача материала является в ваших глазах чем-то из ряда вон выходящим?

– Хорошо. Будем говорить начистоту. Вы читаете своим подопечным пространные лекции вместо того, чтобы проводить с ними разбор типовых задач – и при этом предписываете им изучать литературу по вашему предмету, хотя к первому они не подготовлены, а на второе у них просто нет времени – они заняты своей основной специальностью. И это у вас называется – «целесообразная подача материала»?

– Это вы сейчас придираетесь к словам. У «нас» это называется – обучение как таковое. Посудите сами, не могу же я стать глупее, чем я есть, и учить хуже, чем я умею.

– Ох, оставьте ваш апломб для своих сверстников. Здесь вам не университет. Мы готовим инженеров. Им нужны навыки, а не этот ваш… полёт души.

Букварёв рассердился.

– Вот когда эти, с позволения сказать, «инженеры», докажут своё усердие и способность мыслить – тогда и про навыки можно будет поговорить. А пока что я в них этого не вижу, – зло сказал он.

Директриса с жалостью посмотрела на Букварёва:

– Вы и впрямь как будто не от мира сего. Это дети. Вы имеете дело с детьми – это вы понимаете?

– Это раньше они были дети, а сейчас они студенты солидного учебного заведения, – ответил упрямый Букварёв.

– Нет, вы действительно ничего не понимаете. Как с вами разговаривать после этого?

– А тут и разговаривать нечего. Если всё так плохо – надо просто закрыть весь этот обезьянник, и дело с концом, – Букварёв уже совершенно распоясался.

– Вы не забывайтесь. И насчёт «обезьянника» – это вы совершенно напрасно. Вы – первый, кто ответственен за порядок в вашем классе.

– Чепуха! – заносчиво сказал Букварёв. – Я не намерен заниматься этой вашей педагогикой. Пусть они сами себя воспитывают, раз они инженеры, – капризно заключил он.

– Очень жаль, что мы не сумели найти с вами общий язык, – сухо сказала директриса. – Придётся на ближайшем собрании педагогического совета поставить вопрос о вашей профнепригодности.

– Нет! – взвился Букварёв. – Поставьте лучше вопрос о неадекватности учащегося состава. А мою «профпригодность» оставьте в покое. Это уже не ваш полёт, – Букварёв откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Не пора ли спуститься на землю? – с усталой иронией в голосе перебила его директриса.

– Сначала пусть жизнь на ней наладится, а затем я подумаю.

– Знаете, вот наблюдаю я за вами, и постепенно убеждаюсь, что ваша, с позволения сказать, позиция – это просто-напросто слабость, бесхребетность и боязнь своих подопечных.

– Нет, это просто смешно! – Букварёв патетически воздел руки к потолку. – И вы заведуете молодёжью?! С таким понимаем вещей вам… – Букварёв осёкся.

Директриса сделала вид, что не обратила внимания на последние слова.

– Не будем переводить дискуссию в абстрактную плоскость, – сказала она. – Ответьте лучше: собираетесь ли вы ввести учебный процесс в общепринятые рамки? Учтите, на нас смотрят сверху.

– Я буду делать то, что должно, – твёрдо сказал Букварёв. – Если люди не понимают разумного обращения, то я умываю руки.

– Ну не будем про людей. Их нужно воспитывать. В ваших руках – проверенные рычаги воздействия на учащихся.

– Пфф-ф-ф… Двойки им ставить, что ли, предлагаете? Делать замечания и из класса выставлять?

– Да хоть бы и так. Они должны вас уважать.

– Вот! – с некоторой даже торжественностью сказал Букварёв. – Вот оно, – повторил он – и добавил, наклонившись лицом к директрисе: – Никогда этого не будет.

– Чего именно не будет?
 
– Двоек и выставлений из класса.

– Вы категорически это заявляете?

– Да, – Букварёв строго посмотрел в лицо директрисе и, помедлив, сказал: – Это пошло.

Лицо директрисы дрогнуло, и на нём едва обозначилась ухмылка. И Букварёв со всей отчётливостью представил себе, что кабинет, в котором он сидит, – это на самом деле классная комната, что он по-прежнему учитель, а сидящая через стол от него директриса – ученица, которая отвечает ему урок. И ему стало так противно, что он закрыл глаза.

Директриса справилась с ухмылкой.

– Мы учтём ваше мнение на ближайшем заседании педагогического совета, – ровным голосом сказала она.

– Поступайте, как считаете нужным, – был ей ответ. – Мне всё это глубоко безразлично.

Поговорили, называется.


IV

Заряда самообладания Букварёву хватило ненадолго. Он затворил за собой дверь приёмной и почувствовал, как петушиная злость быстро покидает его. Уверенность в себе сменилась упадком духа. В мрачной задумчивости он спустился на первый этаж и вышел через парадную дверь во двор. На улице он почувствовал, что голоден.
 
«Надо зайти в магазин, купить чего-нибудь домой к чаю», – подумал Букварёв, хотя идти домой ему сейчас не хотелось.

Он направился в продуктовый магазинчик, расположенный неподалёку от училища. Это было нехорошее место – тесное, шумное и склочное. Обслуживали там весьма бестолково – продавщицы страшно суетились и бегали туда-сюда, едва успевая поворачиваться, а покупателей было так много, что они все мешали друг другу.

Букварёв вошёл в торговое помещение и сразу оказался в хвосте очереди, которая шла от кассы до самой двери. Он окинул взглядом царящий в магазине беспорядок – и затосковал. Вид человеческой толпы был ему противен. Сознавая, что люди здесь ни при чём, он злился на самого себя – и от этого ещё больше ненавидел весь магазин вместе с его продавщицами и ни в чём не повинными покупателями.

Чтобы скоротать время, он стал рассматривать своих соседей.

Прямо перед ним стояла маленькая старушка с подслеповатыми глазами. В скрюченной левой руке она держала палочку, а правой рукой мяла и тискала лежащий на прилавке пирожок. Она вертела его в своих дрожащих пальцах, нюхала и даже зачем-то рассматривала на просвет. Букварёва всё это очень раздражало.

«Чтоб ты подавилась им!» – сердечно пожелал он старушке.

Удивительно, каким злым бывает человек, когда совершенно точно знает, что никто об этом не догадывается!

Старушка положила пирожок обратно на прилавок, неосторожно отпрянула от него, взмахнула палочкой, судорожно удерживая равновесие, и повалилась на пол магазина.

– Я не этого хотел! – в замешательстве сказал Букварёв, обращаясь к человеку медвежьего телосложения, который стоял за ним.

«Медведь» хмуро посмотрел на Букварёва.

– Грехи мои тяжкие! – донеслось с пола. – Помогите, кто-нибудь!

Сказано это было как будто для всех, но Букварёв сообразил, что обращаются именно к нему.

«То есть я же ещё и помогай ей!» – мысленно возмутился он, а сам подал старушонке руку и с отвращением ощутил, как скользкие крючковатые пальцы вцепились в его ладонь. Он с большим трудом подавил в себе желание оттолкнуть эту руку.

Старушка со стонами поднялась на ноги.

– Вот, вы уронили, – учтиво сказал Букварёв, подавая ей вывалившийся из кармана пальто кошелёк. Он презирал себя в этот момент.

– Спасибо, сынок. Ох, зашиблась вся…

«А по мне бы ты хоть по швам треснула!» – подумал Букварёв.

У кассы в это время тоже кипели страсти.

– Вы мне что дали? – спрашивал у продавщицы изжелта-серый тип неопределённого возраста.

– Как что? То, что и просили – сахарную пудру, – смерила его взглядом молоденькая продавщица.

– Это, по-вашему, называется мелкий помол? – продолжал допрашивать её тип.

– У нас отродясь другой не было.

– В таком случае возьмите её обратно.

Продавщица принялась заново пересчитывать стоимость всей покупки.

«Ах, чтоб вы провалились к чертям собачьим!» – бушевал Букварёв.

Взыскательного покупателя сменила элегантная дама:

– Будьте так добры, дайте мне два пирожных эклер.

– Пирожных нет.

– А что есть?

– Есть гороховый концентрат.

– Давайте.

«Чепуха какая-то!» – продолжал выходить из себя Букварёв.

Вслед за элегантной дамой выступил очень солидный господин и предъявил целый перечень пожеланий. Продавщица и приказчик сбились с ног, отыскивая для него всевозможные деликатесы. Прошло минут пять. Очередь застыла на месте.
 
Букварёв был вне себя. «Если он сейчас потребует чего-нибудь ещё – сию же секунду подойду и плюну ему в рожу!» – твёрдо решил он.

Господин обладал даром предвидения и тут же, расплатившись, исчез.

Подошла и очередь упавшей старушки. Она положила перед продавщицей измятый пирожок, расстегнула кошелёк и стала трясущимися руками пересчитывать копейки.

– Вот, – шамкнула она, кладя на прилавок пять зеленоватых монеток, достоинством в одну копейку каждая.

– Семь, бабушка, – сказала продавщица, смотря на старушку ласковыми глазами. – Пирожок стоит семь копеек.

– Ну да, семь, – подтвердила старушка.

– Семь; а вы дали пять.

– Нешто пять?! – испугалась старушка и задрожала.

– Да я вам отсчитаю, – продавщица протянула руку за кошельком. Старушка задрожала ещё сильнее. Кошелёк выскочил из её прыгающих рук и шлёпнулся на пол. По полу зазвенели, разбегаясь в разные стороны, немногочисленные монетки.

«Вот не сойду с этого места!» – поклялся Букварёв.

Какая-то немолодая женщина бросилась помогать старушке собирать мелочь. Собрав деньги, она расплатилась с продавщицей за старушку, после чего обернулась к Букварёву и укоризненно сказала ему:
 
– Постыдились бы! Молодой, и ещё в костюме…

Это было просто невыносимо!

– Что вам? – раздался над его ухом голос продавщицы.

Букварёв резко обернулся к ней. Он был на грани обморока.

«Мне, пожалуйста… ну пожалуйста! Я правильно выбираю слова? Итого, мне мозг живого осетра, плоды хлебного дерева, два кило индонезийских апельсинов и бутылочку оленьего молока… Можете присовокупить ещё горсть лущёных грецких орехов. Вы меня правильно поняли?»

Но он этого не сказал. Он это только подумал.

– Сыру мне… если можно… – были его слова.

Сыр ему тотчас же и подали.

– Следующий! – бесстрастно сказала продавщица.

Букварёв лунатическим движением взял свою покупку и остановился.

«Да-да, следующий. Не угодно ли вам бутылочку оленьего молока? Оно идёт в комплекте с гороховым концентратом, но одно другому не мешает. Простите, а у вас руки – как, не трясутся? И, да, мой вам совет: не расплачивайтесь вы копейками!»

Он изнывал от сознания, что не в состоянии высказаться вслух, и не замечал, что очень странно стоит у прилавка, мешая очереди двигаться дальше. Его сердито теснили в сторону. Он очнулся и понял, что беззвучно шевелит губами.

– Вы что-то сказали? – обратился к нему стоящий рядом молодой человек.

– Что-что? – Букварёв странно посмотрел на него. – Н-н-нет, я ничего… Разрешите пройти?!

И, сознавая своё ничтожество, он пробил брешь в хвосте очереди и вышел из магазина.

У двери стояла старушка, всё ещё обнюхивающая свой пирожок. Букварёв отошёл от магазина на почтительное расстояние и обернулся. Постояв так секунд десять, он открыл рот, чтобы сказать наконец что-нибудь ядовитое, но больше ничего не придумал, махнул рукой, повернулся и побрёл восвояси.

– Кроты! – бормотал он себе под нос.

Разве так можно?


V

…Но все происходящие неприятности не могли сбить с толку Букварёва, который сознательно воспитывал в себе присутствие духа. Характер его был подобен раскачивающемуся маятнику. То ли по этой причине, то ли потому, что свежий уличный воздух после магазина оказал на него своё целебное действие, но Букварёв постепенно пришёл в себя.

Однако идти домой по-прежнему не хотелось – и он направил свои стопы к Оленьке.

Описывать, что связывало его с Оленькой двенадцать лет назад, нет надобности: это неописуемо. Нужно лишь заметить, что никогда впоследствии, уже будучи женатым, Букварёв не ощущал такой тонкой связи с другим человеком. Они с Оленькой понимали друг друга с полуслова и с полунамёка, ходили на симфонические концерты, разыгрывали общих друзей и знакомых и, запираясь по вечерам в квартире, сочиняли стихи. Это были родственные души.

Но родство душ не мешало Букварёву пикироваться с Оленькой ещё почище, чем с Алёнушкой.

Начал он прямо с порога:

– Прими меня, я – странствующий витязь, и вновь явился в дом к тебе…

– Садитесь, – оборвала его Оленька.

– Ты нашла вкус в женской рифме, – улыбнулся Букварёв, проходя на кухню. – Кстати, никогда не понимал, почему они называются женскими: фантазии в них больше, чем в мужских.

– Не вынуждай меня вступать в склоку с тобой! – томно ответила Оленька, разливая чай и раскладывая на тарелке бутерброды.

– …И двенадцати лет – нет как нет, – Букварёв сделал риторическую попытку поцеловать Оленьку в губы. Это ему не удалось. – А ты всё та же.

– Та же, да не та же. Рассказывай, что стряслось? Вижу, что стряслось.

– У вас открылся третий глаз? – Букварёв не мог остановиться.

– Когда у тебя что-то происходит, ты идёшь обыкновенно не домой, а ко мне. Последний раз такое случилось… да, восемь месяцев назад.

– Помню. Меня тогда задержали во время прогулки по железной дороге, прочитали нотацию и оштрафовали на три рубля.

– Я до сих пор не могу понять, чего в тебе больше: романтики или рационализма.

– Целостен аз есмь… – пробормотал Букварёв.

Оленька рассмеялась:

– Ты состоишь из кусочков разной материи.

– Идите вы, сударыня!

– Что получится, если в одной комнате поместить слона, велосипед, ведро клубничного варенья и собрание сочинений Пушкина? – хитро посмотрела на Букварёва Оленька.

– Музей? – предположил Букварёв.

– Ничего не получится! Как и из тебя.

– Я полон добродетелей, а они все легко уживаются между собой.

– А вот и нет! Я тебе в два счёта докажу, что ты недобрый, склочный, мелочный и непоследовательный.

– Этого мало. Надо ещё вспомнить, что у меня костюм недостаточно серого цвета, и зубы плохо запломбированы – каждый второй.

Оленька сощурилась.

– Если ты думаешь, что я в ответ на это не найдусь, что сказать, то ты неправ. Я скажу, что по возвращении домой жена тебе устроит весёлую жизнь. Ты теперь будешь делать всё, что она тебе будет приказывать.

– Надо же… Тебе жалко, что не ты будешь приказывать?

– Счастье какое – тебе приказывать! Ты, небось, всякую работу делаешь только из-под палки?

– Не царское это дело, Оленька.

– Ах ты же ж какой! Сокол в перьях.

– А то. Не всем же быть крохоборами. Надо кому-нибудь и о душах людских печься.

– Это что же, тебя комиссия какая назначила?

– Что там «комиссия»… Такова моя планида.

– Ну это кому что. То ли дело нам, малым и грешным, в рванине, бегом через навозные кучи, рылом из помойной ямы гнилые помидоры выгребать…

– Ай, как образно!..

– Да уж где там…

– Нет, каково это притворное смирение? Как вам это нравится?! – громко сказал Букварёв, как будто обращаясь к невидимому зрителю. – Старо. Старо и неуклюже.

– Мы академий не кончали, – Оленька поджала губы.

– Вы там и не были.

Разговор выдохся.

– В училище не всё слава богу? – спросила Оленька.

– Там, где я не бог, меня не будет, – задумчиво сказал Букварёв, помешивая чай ложечкой.

– Повинись!

– Не в чем. И не перед кем. Свиньи ничего, кроме желудей, не видят.

– Вот за это тебя и не любят.

– Меня нельзя не любить, – в голосе Букварёва звучала уверенность. – А эти самые… они какие-то потусторонние. Не от мира сего.

– Это ты у нас не от мира сего.

– Мир – это я. Я себя так ощущаю. Гармонично и правильно. Я нарочно всё делаю правильно.

– Выходит, ты – правильный человек? – Оленька засмеялась.

– Я живу математически точно. Мне премия полагается.

– Осталось «математически точно» доказать это другим, неправильным.

– А вот этого не требуется. Я живу сам по себе и их никого не вижу. Меня это устраивает.

– Вот и их устраивает, что они живут сами по себе и не видят тебя.

– Хорошо там, где есть я.

– Это поэзия…

– Погоди, поэзия ещё не началась, – с этими словами Букварёв опять попытался поцеловать Оленьку в губы. Оленька отстранилась.

– Давай будем друзьями! – она опять хитро посмотрела на Букварёва.

– А вот это даже не проза…

Букварёв потирал лоб и пил чай. Оленька любовалась настенной акварелью. Они были совсем как дети. А на самом деле им было обоим за тридцать пять, и каждый из них жил своей жизнью. Но какая им была в том печаль, если они обладали даром непосредственности?

Чай был выпит, и сидеть дальше в гостях у Оленьки не имело смысла.


VI

Букварёв полагал, что живёт правильно. Его жизненный опыт не поколебал в нём этой уверенности. Он брал из него только то, что укрепляло в его сознании придуманную им картину вещей, и старался не замечать всего остального. И теперь, когда за плечами у него была половина жизни, Букварёв твёрдо верил, что вторая её половина в силу укоренившейся привычки будет прожита ещё правильнее.
 
Какая невзрослая уверенность в себе была у этого человека!

После разговора с Оленькой Букварёв шёл домой, предавшись спокойному созерцанию. Хотелось ни о чём не думать. Букварёв и не думал – он только рассеянно смотрел по сторонам.

Однако на первом же повороте он остановился – и неожиданно для самого себя зашагал в направлении трамвайной остановки. Это было одно из тех внезапных действий, которые он иногда совершал в нарушение своих правил.

У трамвайной остановки внимание Букварёва привлекла бездомная собака, недостаточно аккуратно, по его мнению, переходящая через улицу. Он осуждающе посмотрел ей вслед, затем перевёл свой взгляд и стал рассматривать вывеску с расписанием трамвайного движения. На остановке было пусто. Население города не любило ездить на трамваях, которые пользовались дурной славой.

На скамеечке, расположенной посередине остановочной платформы, сидели двое. Один – ссутулившийся человек лет тридцати в кожаной куртке и в кепке; другой – совсем молодой парень в полосатой рубахе навыпуск, и тоже в кепке. Оба курили вонючие папиросы, отравляя воздух вокруг себя. Букварёв с первого взгляда определил, что сидящие принадлежат к категории людей «из толпы», и поморщился. Он не выносил запаха табачного дыма.

– Уважаемые, для этого есть специально отведённые места, – желчно сказал он. – А вот этого – здесь не надо.

Человек в куртке лениво повернул свою жилистую шею и мутно посмотрел на Букварёва.

– Что он здесь делает? А, Витя?

– А это, Коля, такой специальный персонаж, – ответил его сосед. – В его задачи входит поправлять людей вроде нас с тобой.

– Я бы попросил вас не относиться ко мне в третьем лице! – возмутился непроницательный Букварёв и отвернулся от сидящих на скамеечке с таким видом, будто всё происходящее его совершенно не интересовало.

– А он хорошо говорит, Витя, – удивился человек в куртке. – Наверное, писатель.

– Или профессор, – хмыкнул парень в рубашке.

– Одно слово – фигура, – не мог уняться человек в куртке.

– Видно птицу по полёту, – в тон ему ответил парень в рубашке.

Наконец подошёл трамвай. Он был совершенно пуст. Отливающие лиловато-жёлтым блеском стёкла выглядели празднично и маняще. Букварёв оглянулся на сидящих – и вошёл в вагон.

Разговорчивые люди тотчас же, как по команде, поднялись со своих мест и последовали за Букварёвым. Трамвай тронулся.

Это был старый трамвай с дребезжащими на все лады частями механизма. Ото всех его облезших и истёршихся плоскостей веяло равнодушием. Так равнодушны бывают только очень долго живущие люди или очень долго служащие вещи. Шёл трамвай медленно, как будто был уверен в том, что впереди его никто не ждёт.

Букварёв побрезговал сесть на лоснящиеся кресла и остался на задней площадке. Опёршись на поручень, он стал изучать уплывающий в сторону уличный пейзаж за окном.

«А интересно было бы, если бы вдруг все трамваи в городе стали ходить с одинаковой скоростью», – мечтательно подумал Букварёв и тут же стал выводить эту скорость, которая при правильном подходе к делу сулила бы городскому населению неисчислимые блага. Это занимало его секунд десять или пятнадцать, не более, но и это было много. Когда о чём-нибудь думаешь, время кажется чем-то несуществующим, и только потом, приходя в себя, понимаешь, что мир вокруг изменился до неузнаваемости.

Позади скрипнуло. Букварёв обернулся и увидел у себя за спиной своих спутников. Его не удивило, что в совершенно пустом трамвае им не нашлось другого места – он просто не обратил внимания на это обстоятельство и снова повернулся к окну.

– Витя, я считаю, это поразительная небрежность, – раздался голос сзади.

– Правильно, Коля, особенно если учесть, какие мы с тобой люди, – ответил ему второй голос.

– А что, если мы вежливо поговорим с ним?

– Думаю, он обязательно исправится.

Тот, кто назывался Колей, протянул руку и довольно грубо дёрнул Букварёва за полу пиджака.

– Не мешайте мне, – с досадой сказал Букварёв, повернувшись вполоборота. – Разве вы не видите, что я думаю?

– Витя, он думает! Мы не ошиблись в нём.

– Ну, Коля, сейчас эта спиноза что-нибудь придумает!

Букварёв продолжал смотреть в окно, стоя спиной к приставалам.

– Ну хватит! – грубо сказал человек в куртке, неожиданно толкая Букварёва в спину.

Букварёв импульсивно обернулся.

– Оставьте!

– Ах, ты с первого раза не понял?! – и Букварёв ощутил на своей щеке липкий удар, а вслед за ним – расплывающуюся по всему лицу горячую волну, которая сменилась холодными покалывающими иголочками.

– О!

Как по сигналу, парень в рубашке накинулся на отшатнувшегося Букварёва и ударил его вторично, в живот. Тот скривился всем телом и стал заваливаться на грязный пол. Человек в куртке схватил Букварёва за лацкан пиджака, рванул его на себя и дважды ударил кулаком под дых.

Пока Букварёв кашлял и плевался кровью, пальцы его недоброжелателей побывали во всех наружных и внутренних карманах пиджака, наведя в них идеальную чистоту. Кожаный бумажник и старые платиновые часы перешли к новым хозяевам.

– Дешёвка, – определил человек в куртке и покосился на елозящего по полу Букварёва: – Э-э-э, брат, да ты совсем скис. Витя, дай ему ещё, сверхурочные.

– Ну его, Коля, – зевнул парень в рубашке. – Скучно. Пожалуй, пойдём лучше, – и он лениво плюнул Букварёву на макушку.

– И то верно. Не трамваем единым, как говорится…

– Сейчас зрители набегут, хлопоты начнутся…

– Дело. Идём. До свидания, писатель! – человек в куртке нагнулся к Букварёву и хлопнул его по плечу.

– Я… вас… не знаю! – раздалось с пола.

– Чучело ты неблагодарное! Эхма!..

Двери трамвая распахнулись, и человек в куртке залихватски спрыгнул с подножки на улицу. За ним, как пробка из бутылки шампанского, вылетел его напарник. И они оба мгновенно растворились в городском потоке – с тем, чтобы больше никогда не встретиться с Букварёвым.

А Букварёв лежал на полу трамвая, обратив свой глубокомысленный взор в потолок, испещрённый неприличными надписями, и из его горла выходили булькающие звуки. Он как будто силился что-то выговорить – и не мог. Наконец он собрал свои силы, приподнялся с пола, опёршись на ладони, выплюнул кровяные сгустки и, уставившись страдальческими глазами в конец вагона, членораздельно прошептал:

– Это пошло!..