Чёрный соболь - Как Шалун с медведем поругался

  Как Шалун с медведем
                поругался
               
                (радиосказка)

       - Раз, раз… раз, два, три! Раз, раз… раз, два, три! На связи Шалун, кто меня  слышит – ответьте!
      Сигнал был настолько громкий и мощным, что заглушил все остальные, всех забил. В эфире сразу же наступила тишина, так сказать, самопроизвольный и самодобровольный режим молчания.
        Вечером, где-то часов в семь или около того, охотники подсаживаются к своим рациям. Зимовьё потихоньку прогревается, железная печурка не спеша, но верно наливается малиновым цветом, чайник шумит… ворчит по-доброму будто соскучившаяся жена.
       Какое блаженство,-  разлечься на лежанке, протянуть уставшие ноги и поставив рядом на столе остывать кружку с  чаем, взять наконец-то в руки микрофон. Можно передать весточку домой или напарнику, ушедшему на дальнее зимовьё, да просто так пообщаться, поболтать друг с другом - вечером рации включены почти у всех… у кого они есть.
      
       День закончился, работа сделана. Какая и сколько – это в принципе не важно. Ну, конечно, если пара - тройка собольков висят под потолком, оттаивают – это хорошо, кто спорит?! Главное, однако, что сделано всё необходимое на сегодняшний день, то без чего не возможно бы было сейчас лежать  на оленьем геркауне, у весело и уютно потрескивающей дровами печки. Лежать, вытянув уставшие от пройденных вёрст ноги, слушать как шумит чайник, готовый вот- вот закипеть… ну, и можно  с другом-приятелем поговорить, если не лень протянуть руку к старенькому верному «Карату», не трудно понажимать кнопку на передачу. Кнопку, отшлифованную твоими пальцами, не одной тысячей их прикосновений, через которую прошло столько всего и радостного и грустного, которая знает, пожалуй, обо всех… ну, почти обо всех охотничьих успехах и неудачах, была их свидетелем и нотариусом. Охотники редко говорят «кнопка»… вместо этого со значением: «тангетка».
      
        - На связи Шалун, кто слышит, ответьте! Ербагачён – вызывает Шалун! Женя, Алексей… ответьте, если вы меня слышите!
       
        Наверное, человек перенимает повадки у животных не меньше, чем они у него,- если что-то необычное, то первая реакция – замри!
        Не стоит ничего делать, не надо спешить, если ситуация необычная… сделать ошибку гораздо легче, чем потом её исправить. Охотники, до этого оживлённо переговаривавшиеся теперь, после «выхода» Шалуна, замолчали все, как один.
       Когда мужики вызывают один другого по рации, то они говорят: « я тебя кричал». Вызывать – это как-то слишком… слишком официально, да и не совсем соответственно моменту. По рации, действительно кричат, особенно, если связь плохая, пурга на дворе, ветер. Разумеется, само собой ветер радиоволны не уносит… только вот почему-то в тихую погоду слышимость лучше.
       
        - Вася, Анатолий, ответьте, если вы меня слышите! На связи Шалун, ответьте, кто слышит! – продолжал Шалун перебирать своих друзей-приятелей по именам.
        Голос был тонковатый, так обычно говорят либо местные, коренные народы, либо люди от природы наделённые этим свойством - срываться в конце фразы, а то и чуть ли не каждого слова... фальшивить, как про певца какого-нибудь сказали бы.
         Но у Шалуна было типичное, украинское «гэ», не доступное… или, скажем, труднодоступное кому-либо окромя русаков, не важно какие они – тамбовские, минские, полтавские или даже московские (но последние, надо признать, весьма редки, эндемики считай!)… Да, не любят у нас в деревне негров,- так и они, надо признать чёрные, чего уж… что есть – то и есть.
         
            - Кто вызывает Ербогачён?!
   Тишина… полное молчание.
          -  Ербогачён кто зовёт!?
          -  Да он не слышит, Саня! Я уже ему кричал… у него, видать, рация только на передачу работает.
       С минуту в эфире постояла тишина, все затихли и прислушивались, как подводники после торпедирования залёгшие на дно… даже странно было, что такая тишина – помех и то не было слышно!
        Вдруг опять:
        - Челдокан, ответь Шалуну! Кто слышит - ответьте.
      
       И вдруг – чудо, ну наконец-то! Все, наверное, вздохнули… можно себе попытаться представить, как по все окрестной, в несколько сот вёрст тайге вздох раздался… произошёл… случился? Впечатляет!
         - Челдокан отвечает Шалуну, как слышишь!?
        Наверное, и сам Шалун уже не чаял услышать кого-нибудь, поэтому не сразу отозвался.
          -Шалун, ответь, Челдокан на связи!
        Наконец-то, Шалун осознал, какое счастье ему привалило:
           - Василий, Василий, это ты? Ты меня слышишь, Василий?
            - Да, слышу!
            - Василий, как ты меня слышишь?.. я тебя слышу хорошо.
            - Я тебя слышу, Шалун, приём!
       Но, Шалун уже сам ничего не слышал видать… от радости.
        - Василий, я тебя слышу хорошо, как ты меня слышишь?
    Василий, скорее всего, начал уже нервничать,- отвечал уже, протягивая гласные:
        - Слышу-у тебя хорошо-о-о, ты где?
        - Василий, ты мне ответь – почему я никого не слышу?
         -Ты где, откуда ты говоришь?
       Шалун напрочь игнорировал вопросы собеседника, то ли от радости, то ли ещё по какой причине.
         -  Василий, ты меня слышишь?
         - Я тебя слышу!.. ты откуда говоришь, ты где, в лесу?
         - Василий, почему я никого не слышу? Вот в лесу, на своей рации я всех слышал, почему я на это рации, которую ты дал на двести двадцать… которая от сети Василий, почему я по ней никого не слышу?
      
       Некоторое время тишина, слышно не было абсолютно ничего, но зато было хорошо видно, как Василий достаёт сигарету и начинает её нервно прикуривать, руки у него немного подрагивают… вот будто по телевизору, а не по рации, которая, к тому, же молчит, будто воды в рот  набрала или вообще в прорубь полностью погрузилась.
        - Василий, ты мне объясни, почему я никого не слышу, я в лесу всех слышу, у меня антенна пятьдесят метров… я всех слышу, Василий, скажи мне, почему так?
       Вот, ещё несколько охотников задымили сигаретами, один даже трубку раскурил, что делал довольно редко, в радио эфире запахло табаком… явно причём, отчётливо.
        Некоторое время стояла тишина, видать все курили, перекуривали.
         Шалун тоже молчал, но он не курил; он, наверное, с мыслями собирался.
      - Шалун ответь Челдокану, как слышишь меня?
      - Слышу тебя хорошо, это ты Василий?
      - Да, да!.. ты откуда говоришь, Шалун?
      - Ты где, Василий, ты где … где находишься, в данный момент где ты находишься?
        - Я в Усть-Куте, ты где… в лесу?
        - Нет, нет Василий, я дома… Я в Усть-Куте.
       Повисла пауза, видать Василий не ожидал… не думал даже, что он, можно сказать, через соседний забор с Шалуном перекрикивается… по корабельной радиостанции! Василий зашёл в порт и там вышел… в эфир, как выяснилось из разговора в дальнейшем.
         - Как у тебя дела, ты в лесу-то был?
         После заминки, шалун что-то соображал, прикидывал, наконец-то ответ:
        - Был… был я у себя на участке…
       Опять пауза. Не понятно – на участке был, а теперь почему-то дома, когда в тайге самая страда!
    
         - Василий, я тут с медведем немного поругался…
       Слово «поругался» Шалун произнёс как-то интересно, смачно со вкусом и с ударением на все гласные, особенно на «О» и на «У», вообще речь у Шалуна была какая-то необычная, будто не из нашего века, как будто слышишь язык чуть ли не времён покорения Сибири…
       
        Кому не нравиться слово «покорения», то можно и «освоением»  это назвать,- не в названии ведь дело… от его перемены не уменьшится ни количество пролитой крови ни своей, ни чужой. Хотя, какая она теперь уж чужая!? – вся одна, сибирская…  говор общий своеобразный, опять же тому свидетельство. Язык он не только душа народа, но и сердце… тело, наверное, которое дышит воздухом вольным и зимой весьма холодным.
      
        - Вот, поругался с медведем, так получилось и… и вот теперь дома, так получилось.
        - А-а-а… слышал я, что-то говорили. Так, а что там получилось - то, Илья Евсеичь, расскажи. Как ты поругался с медведем, интересно?!
       
        Шалун вздохнул, наверное, перед тем, как продолжить… да, конечно же вздохнул, ещё бы!
         - Я тут поругался… с медведем… что получилось - то? Я на речке был, ходил на речку, дома меня не было, не здесь… дома, не в Усть-Куте, там в лесу, на базе на зимовье боьшом.
    
       Шалун, Илья Евсеичь, помолчал, собираясь с духом, потом продолжил своё повествование:
        - Вот иду я с речки … как раз, когда ветер  сильный был, двадцать седьмого числа… в конце сентября буря была. Собаки привязаны у меня оставались две,- вот подхожу уже, вижу на крышу не упали, подумал ещё – хорошо, что не попало на крышу.
        Снова замолчал Илья Евсеичь, тяжко было даже вспоминать, а не то что…
         
        - Деревья попадали рядом с домом… собаки привязаны - Гром и Ветка. Я не вижу, деревья кругом, всё изменилось… а он уже собак задавил… задавил собак, Ветку уже доедает… у неё остались голова и грудь. Он собак уже разодрал.
        И меня…  меня он тоже запросто, я ничего не успел, он выскочил и собаки на него… те которые на речку со мной ходили, а он их не боится, он уже двух задрал!
        Опять замолчал Шалун, в эфире также гробовая тишина, слушают то люди, которые сами с хозяином не раз встречались… не по наслышке знающие, что это такое – медведь утративший страх и извечную опаску перед человеком и его собаками.
         - Он просто толкнул меня, я в двери упал и… успел их закрыть, лежал и кое-как – ногами, успел закрыть … он просто толкнул меня, Василий!
    Некоторое время в эфире стоит молчание, гробовое… так не к месту, не ко времени сказать, но, пожалуй, что так.
         - Я в него стрелил… он идёт, собаки на нём висят, я выстрелил… 
          Илья Евсеичь помедлил, наверное снова не без причины, оптом:
           Он идёт, собаки висят, он внимания не обращает, привык… он уже двух разорвал, я выстрелил и осечка! Осечка, Василий… вот так значит.
          Вздох… обычно говорят – тяжёлый… нет, не тяжёлый, а совсем наоборот лёгкий какой-то,

будто тоска вырвалась вместе с этим вздохом… и тоска и сожаление и жалость. Сожаление – что осечка, жалко стало погибших собак… и себя, всё ведь через себя самого!
         И всё это лёгкое, тоска какая-то невесомая как дымок над костерком  почти уже прогоревшим.
    
  -  Я снова двери успел… он прёт, но я успел. Собаки уже всё, они с ума сходят… выстрел ждут.
          Помолчав, охотник продолжает:
         - Я выскакиваю второй раз, стреляю… опять осечка! Василий, второй раз снова осечка… понимаешь, какое дело. Я отскакиваю, двери на засов… успеваю кое-как, падаю снова, но успеваю.
         Никто не перебивает, ни один умник вопросов не задаёт, понимание ситуации… а, если тебя понимают, то… то это, если и не счастье, как наша советская классика утверждала, то… то уже не плохо и даже очень хорошо… уже, уж…  если тебя, вроде  и понимают.
            - Четырнадцать раз я стрелял… по нему, но не знаю, не знаю – темно уже было, не видно… собаки лают, а не видно.
     - Так ты в него попал, Илья Евсеичь?
       - Я не знаю! Я упал, силы потерял, дышать совсем не могу… я, у меня, значит, сердце раздулось, вода в сердце. Говорят, собралась и оно большое стало, огромное. Перекрыло лёгкие… вот значит. Не знаю от чего, может от страха… сердце у меня, может он толкнул… не знаю!
Я семь дней пролежал… не мог ничего, ходить не мог, у меня сердце огромное, дышать я не могу.
      - Я думал, что… что всё. Кто ко мне придёт… вот так семь дней, а потом… потом я пошёл, к дороге пошёл, двенадцать километров, но там же никто не ездит, какая там машина – я ни с кем не договаривался… но думаю – надо идти. Полз я целый день, в пол девятого вышел, вечером, правда, пол девятого, а на следующий день в половине десятого утром я на дороге был. Как дошёл, дополз – не знаю!
    Сижу возле дороги, акто проедет – никого, ни скем я не договаривался, всё думаю… ну, думаю, документы у меня с собою, если найдут… если найдут, то документы у меня есть, при мне…
        А тут машина, чисто случайно! Лесники ехали… у них и телефон с собой был… ну этот, спутниковый. Они позвонили сразу.
         - Так, а ты заезжать будешь теперь, Илья Евсеичь?
     - Я вот теперь… я спросить тебя хочу, Василий почему я никого не слышу по этой рации, там в тайге у меня антенна пятьдесят метров, я там всех слышу на той, которая двенадцати вольтовая почему… почему я здесь… здесь дома, в Усть-Куте не слышу никого, Василий, ты мне скажи!
     Ничего не мог сказать Василий, он только сам спросил… задал один вопрос «по существу»… его… Василиевуму… существу:
         -Ну, а рыба у тебя есть, Илья Евсеичь, рыба – линки то водятся у тебя?
        Охотник подумал, помолчал… видно усваивал, переваривал вопрос, пробовал-жевал на вкус, потом:
         - Нет… нет, рыбы нет, Василий, что-то совсем нету, не стало почему-то…
         - Ты, наверное, порассказал всем, что у тебя ленки водятся, вот её и выловили… всю!
          - Наверное, может быть, не знаю… ты мне дай свой телефон, сотовый мне свой дай, я тебе позвоню!
       После долгого и упорного в своём нежелании непонимания Василием - чего от него хотят, он, наконец-то, сказал, чтобы охотник продиктовал свой сотовый… что он ему сам позвонит.
      На следующий день, вечером Шалун снова кричал по рации, звал знакомых своих…
        - Шалун на связи, кто слышит, ответьте! Ербогачён… Костя, Анатолий…

       - Кто звал Ербогачён?
       - Да, он не слышит тебя. Он из города выходит и никого не слышит…  я вот тоже, как в посёлок заеду, так всё – сразу же будто обрубает связь… нету связи в городе!

        - Да, нет… видать рацию на полную мощность включил, ну вот и не слышит никого,- высказал свою версию кто-то более сведущий… какой-нибудь радист, их среди промысловиков хватает.