Выезд Пушкина из Одессы, 3

А степь понуро окружала,
Коляска ревностно катилась,
Как было два часа назад.
В Одессу нет уже возврата,
И свет любви не повторится –
Два раза в реку не войти.
Коляска едет, я качаюсь –
Унылый маятник былого -
И еду, видно, на закат.
А, может, еду я к восходу,
К рассвету мощного таланта,
Каких не знали на Руси?   
Простите, вдруг меня сморило
От утомительной дороги,
Что я невольно задремал
Под грузом старых впечатлений,
Под солнцем новых ощущений,
Пред тем, что будет впереди.
Друзья, друзья, вы мне простите
Мою внезапную сонливость –
Уж что-то скучно стало мне.
Так много слов о Воронцове -
Слов благородных и прекрасных
Невольно графу посвятил,
Когда живой, вполне здоровый,
Уравновешенный примерно
В своих поступках и словах
Наш героический наместник,
И стыдно мне за эпиграмму...
(Что написал, то написал...)
Не занимал меня работой,
Не обижал при контроверзах
И над душою не стоял,
Но умножал в себе обиду
И ревновал к своей супруге,
Как поступал бы всякий муж...
Я спорадически склоняюсь,
К тому, что граф меня простил бы,
Когда б ни лез я на рожон,
Не компрометировал супругу
Раскрепощённым поведеньем,
Для слухов почву не давал...
Пока ж отставки не случилось,
Пока ж графиня отдыхала,
Никто не знал, что будет так...
А по приезду был свободен –
Я мог встречаться и общаться,
Свободно думать и писать,
И любоваться дивным морем,
Что дух и разум захватило
Своей природной широтой.
Тогда был август, снова август –
Душа поэта разогрета,
Чудесной осенью взята
Где виноград и беззаботность,
Что позабылась в Кишинёве,
Ко мне нечаянно пришла.
И вот теперь с морским прибоем,
С простором неба и природы
Гудят ожившие мечты,
Воспоминанья о Гурзуфе,
Былых и радостных мгновений
И тема вечная любви.
От посторонних глаз скрывая,
В себе, как тать, переживая,
Держу в надёжных тайниках –
В тревогах страстного рассудка,
В глубинах пламенного сердца,
В подвалах спутанной души.
Всё под луной я продлеваю
И всё под солнцем продолжаю –
Не забываю, коль живу.
Рождают лёгкие виденья
И управляют вдохновеньем
Лишь осень, море и... Она.
«Скажите мне, чей образ нежный,
Неотразимый, неизбежный
Тогда преследовал меня?»
И если помнит мой читатель,
Следивший чутко за романом,
Чей в Кишинёве был зачин.
 Так вот, в «Онегине» повторно,
 В главе начальной, самой первой
Увидеть можно ту же тень:
«Я помню море пред грозою,
Как волны двигались чредою,
И сам завидовал волнам.
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами –
С любовью лечь к её ногам...»
И как-то раз в порыве грусти
Своё письмо отправил брату,
Пред ним открывшись  всей душой:
«Прочёл Туманскому в Одессе,
Поэту здешнего Парнаса,
В стихах запрятанный секрет –
Отрывок горького фонтана, -
Сказав, что нет во мне желанья
Его быстрее выдать в свет,
Поскольку многие намёки
И поэтические строки
Взывают к женщине одной.
Тебе сегодня открываюсь,
Что очень долго, очень глупо
Был по-мальчишески влюблён;
Что роль несмелого Петрарки
Мне далеко не по нутру...»
Чудесный образ бестелесно
В отрывках названных витает –
Виденье старшей из сестёр
Семьи блистательных Раевских,
Лицо прекрасной Катерины.
Но я о том молчу упорно,
Того и впредь не напишу.
Сказал вот пару слов сегодня
И тайну милую поведал,
Но дальше – звука не подам!
Чем больше женщину мы любим,
Чем больше женщину мы знаем,
Тем меньше нравимся мы ей...
Чтоб избежать сего конфуза,
От женщин стоит отрешиться,
Не подпускать к себе совсем,
И самому не зваться падким,
Но знаться трезвым человеком
И все нападки избегать.
Любил я женщин, и не скрою,
Что были старшие годами,
А летописцы пусть молчат.
И потому скажу дословно:
«Не тронь меня!» - скажу по-русски
И по-латыни повторю.
Продолжу исповедь в коляске,
Как лето знойное, минула
«Любовь с сединкой на висках...»
И вновь один. Один без ласки,
Без состраданья и вниманья,
Чем был я в детстве обделён,
Без попечения, заботы,
Без интереса к своей жизни,
Чего в душе не получил
Я от родителей несчастных,
И мне достались выше меры
Неутомимая тоска,
Неутолённое желанье,
Что приумножались с каждым годом
Взамен родительской любви.
Когда мужал, как все, с годами
Моё отчаяние длилось,
Коль верной помощи искал,
Искал и нежных мыслей в друге
И, с тем же, - крепкого плеча...
Зачем безудержно копаться
В белье ранимого поэта
И выставлять всё напоказ?
Что не нашли, а догадались,
Верней всего, предположили,
Поскольку нечего сказать.
А лучше на себя взгляните,
Своё бельишко потрясите
Пред любопытною толпой,
И людям будет интересно
Взглянуть открытыми глазами
На ваше тайное нутро,
Где суть природная таится.
Однажды тайна станет явью,
Как от других её не прячь.
Кривить душой сейчас не стану
И после я кривить не буду,
Скажу открыто, грешен я.
Но я, позвольте, не копаюсь,
Не получаю гонорары,
Дешёвой славы не ищу,
Когда сойдёте вы в могилу,
Оставив грязное наследство?!
Друзья, друзья... О чём же я?
Увлёкся нежностью минуты,
Красою жизни под светилом...
Пришла осенняя пора,
И легкомыслие пропало?
Что я? Где я? И как быть дальше?
Придёт элегия зимы?
Друзья, друзья… Неужто время?
Настало время рассчитаться
За все ошибки и долги?
Увы, как это не прискорбно,
Увы, как это не печально,
Но смерти, право, не боюсь.
Пусть не боюсь, но, честно, рано –
В тартарары идти не время,
Ещё побуду на земле.
Я верю в женщину, подругу,
Я верю в искренность, душевность
И в силу искренней любви.
Когда я был ещё в Лицее
(Лицей казался мне казармой
И мнился мне монастырём,
Лишённым женского кокетства,
А также – роскоши и неги,
И большинства житейских благ;
Моя же тесная обитель
На годы долгие учёбы
Была то кельей, то мурьёй...),
То написал письмо с надеждой,
В любви пристрастно объяснился
Желанной столь Карамзиной.
Жене историка признался,
Что без неё не сплю ночами,
Грущу и плачу наяву.
Как то, не знаю, получилось?
Наверно, кровь сыграла шутку,
Коль преждевременно созрел,
А после тягостно томился
От  многочисленных романов,
Стремясь любимую найти?
Екатерина же прекрасна –
Она бела и холодна,
Как будто сделана из камня,
Из целой мраморной основы,
И нет в ней лишнего куска.
И если б вдруг язычник Фидий
Решил создать ещё Мадонну,
То сам бы взял за образец
Карамзину Екатерину.
(Я сохранил в душе то чувство,
Коль извинился перед ней
До тихой свадьбы с Гончаровой,
И, умирая, с Катериной
Уже простился я на век...)
Тогда же было всё прекрасно –
Она смеялась, я – терзался,
Хоть и стара на двадцать лет...
Искал я в женщине не тело,
Но, прежде, нравственного друга –
Поддержку, помощь и тепло.
Я б обязался быть ей верным,
О ней заботиться по силам,
И сам бы верность ожидал.
Друзья, друзья, что за несчастья
И за какую тут провинность
Вдруг на меня господь наслал?
За что такие испытанья?
Сказать нельзя. Молчат и музы.
А если б ведали, то сами
Ко мне с парнасских круч спустились
И успокоили меня...
Но нет того, и сам решаю,
Как мне в судьбе определиться,
Какой дорогой мне пойти.
Пока же еду полусонный
И мысли вялые вращаю.
Никита просит: «На привал
Уже пора остановиться,
Да подкрепиться, что найдётся,
И справить должную нужду...»
Ну, что ж, привал?! Пусть так и будет,
И вот выходим из коляски,
И собираем скромный стол.
Садимся радостно за яства
И тянем долгую беседу –
Никита, возничий и я...
И снова к женщинам вернулся –
Так мысли к разуму слетелись
И загалдели, кто о чём...
Что Катерина тоже старше,
А род Раевских столь обширен,
Что я средь них – совсем один.
В том бесконечном хороводе
Всех царскосельских  изваяний,
Как бог задумал во плоти.
В непримиримом Петербурге,
По окончанию лицея
Среди «красоток молодых»
Подобных дев я не встречал,
Что походили бы на Катю.
Она серьёзна не по-женски,
Так англичанка-гувернантка
Её поставила во фронт.
Что подчиняется расчету,
Что прибыль верную приносит,
То, безусловно, хорошо,
Как ей внушала англичанка,
Грозила пальцем, как ребёнку,
Большими делала глаза...
Когда настала эта осень,
То дева с ним не флиртовала,
Держала чувственность в руках -
Когда мне было только двадцать,
И вдохновенно помогала
Поэту Байрона читать.
Я в мыслях жму с почтеньем руку,
Высокий гордый англичанин, -
Не смог на месте усидеть.
В долгу оставшись пред Гомером
Ушёл за Грецию сражаться
И ... после голову сложил...
А здесь природа ликовала,
Теплом и солнцем помогала,
И осень чудная была...

18.11. – 19.11. 2015
Душанбе, Таджикистан,
Андрей Сметанкин.