Морокун

                Точно лес можжевеловый взгляд его был… (с)

Его называли «ведьмак», «морокун» и «злыдень».
Он всякой болезни умел говорить «изыди»,
он всякого зверя умел понимать и слушать,
а из человека мог запросто вынуть душу…

И что-то носил с собою в мешке заплечном,
сгибаясь со стоном, как будто хребет калеча,
под этой бесформенно-тяжкой и липкой ношей,
и был не похожим на мученика-святошу –
бродил одиночкой по свету везде и всюду,
боялись-чурались его всем христовым людом,
пугали детишек под вечер бабёнки-тётки… 

Но если в округе свирепствовала чахотка,
младенческий мор или оспа-чума бесились,
старухи на ветер кричали и голосили,
а в доме смертельно больного просили чуда –
то ровно к полуночи, молча, невесть откуда,
являлся ведьмак, закрывался внутри с бедою,
к утру уходил, и мешок раздувался вдвое, 
а смерть отступала… 

Селяне, до новой боли,
встречая чудесника, словом лихим кололи,
крестились, себя ограждая от святотатства,
гадая: какое ж невиданное богатство   
хранит при себе двуногая эта нечисть –
вооон сколько натырил, аж тянет-сутулит плечи!..

И как-то однажды, намаявшись тёмной ночью,
заснул морокун, сомлев на речном песочке.
Камыш шелестел, шептались-шумели волны –
не слышал колдун, как плуты тащили полный
заветный мешок, поднять от земли не в силах...
Коснулись узлов – падучею затрусило,
верёвку пытались разрезать – ножи сломали,
бросали в костёр – лишь копоть и дым глотали…

Озлобившись люто, вконец обессилев, воры
решили в реке утопить сатанинский морок…

Вода принимать не хотела – кипела белым,
вода пузырилась кровавым, вода шипела…
потом поглотила… И голос раздался громом:
«Болезни и смерть принесли вы родному дому –
в мешке собирал я проклятия, хворь, увечья,
а вы заразили сестрицу-водицу-речку.
Богиня Морана придёт к вам – деревня вымрет,
покосит детей,  нерождённых в утробе выжрет,
а в душах у вас будет муторно, страшно, пусто…»
Сказал и исчез.

И с тех пор там – гнилая пустошь.