Веточка зеленого кизила

               
                //Из книги "Лада моя, Лада".

Еще в детстве Артему случайно попала в руки какая-то книга, название которой уже и забылось, но люди, описанные в ней, буквально   покорили его. Необузданные, непокорные нравы, свободолюбивые натуры, вспыльчивые, честолюбивые характеры. Кажется, то была книга об осетинах или лезгинах. Что-то об абреках, похищении невест, кровной мести, вечной мужской дружбе.
Поразил Артема один эпизод из того романа. О том, как некий кавказец приехал в гости к другому, и ему очень понравилась девушка. Влюбился он. И когда гость сказал об этом хозяину, тот побледнел, но ничего не ответил. Отец девушки вскоре дал согласие выдать дочь за приезжего джигита. Ведь желание гостя для горца - закон. Свадьба, первая брачная ночь. Он успел притронуться к невесте лишь одним пальцем. Но она вдруг заплакала и взмолилась:
- Как же тебе не стыдно? Я люблю твоего друга. Он любит меня. Но ты гость. И он уступил меня тебе. Неужели ты не видишь, как ему было тяжело во время свадебного пира? Разве можешь ты быть счастливым, отняв счастье у друга?
Ничего не ответил ей джигит. Вышел в зал, где друг продолжал пировать, заливая вином свое горе. И сказал ему верный друг: 
- Я не знал, что ты уступил мне свою невесту. Прости. Я возвращаю ее. Но я успел притронуться к ней вот этим пальцем. Так пусть он не помнит этого прикосновения. 
И вынув из ножен кинжал, джигит сильным ударом отсек свой злополучный палец.
Этот рассказ много лет не выходил у Артема из памяти. Все виделась в мальчишеских фантазиях юная горянка, джигит, отсекающий палец, которым притронулся к ней. Да, вот это характеры, вот это дружба! С тех пор он часто брал в библиотеке книги о людях Кавказа. Конечно, лермонтовскую главу «Бэлла» из «Героя нашего времени» сто раз перечитал, толстовского «Хаджи Мурата». И много книг, и авторов, названия которых уже забыл. Но навсегда полюбил гордых горцев Кавказа - осетин, лезгинцев, чеченцев, дагестанцев... Для Артема это были не национальности, не народности. Все они были для него романтическим, гордым, красивым племенем джигитов, отчаянных наездников, непокорных горцев. Неспроста с такой любовью описали их в своих стихах и Пушкин, и Лермонтов, и Полежаев.
Эх, побывать бы в тех краях хотя бы раз! Но если раньше это было хоть как-то возможно, то сейчас и мечтать нечего. Распался Советский Союз, три кавказские республики стали независимыми государствами, разделились границами, таможнями, контрольными пунктами. Словно и не было еще недавно единой страны, воспетой в песнях дружбы народов. Стреляют друг в друга в Карабахе азербайджанцы и армяне, врагами стали абхазцы и грузины, льется кровь в Чечне.
Повезло отцу. Он служил когда-то в Аджарии. Часто рассказывал Артему о чайных и мандариновых плантациях, о красивых горянках, о белоснежных горных вершинах.
Но почему он так взволновался, прямо расстроился, когда Артему прислали повестку о призыве в армию?
- Ну что ж, - сказал, - служи, сынок. -  А потом, помолчав, добавил, -лишь бы не на Кавказ попал.
О, нет. Артем был бы счастлив, если бы пришлось служить в краю белоснежных гор и отчаянных джигитов. Всю жизнь ведь мечтал побывать там.
И мечта его исполнилась. Их войсковую часть отправили в Чечню. Нет, не в Грозный, где шли непонятные бои, а на полсотни километров дальше на восток, где в красивой, поросшей кизилом и апельсинами долине расположился небольшой аул с далеко расположенными друг от друга домами. Дома были обычные, такие же, как в его селе, но с плоскими крышами, на которых загорали днем и спали ночью чеченские ребятишки.
На окраине аула стрелковый батальон разбил свои палатки. И потекла абсолютно не похожая на тревожную, тихая, мирная, даже какая-то убаюкивающая, жизнь. Где-то там, далеко отсюда, наверное, шли бои, кого-то убивали, а здесь было так тихо и уютно, что не верилось в какую-то войну, в чьи-то смерти, в противостояние двух народов. Завтрак, обед, ужин, чистка оружия. Усиленные ночные караулы. Вот и вся чеченская войнам.
- Сегодня в наряд по кухне - Морозов и Метальников, - объявляет старшина.
Это значит,   что   сегодня картошку чистить и ему, Артему. И воду в бидонах носить откуда-то с другого конца аула. Ребята уже носили, чертыхались, а Артему, слава Богу, еще не доводилось.
- Давай, салажонок, бери бидон, пошли, - командует Морозов. Ему командовать можно, он дед. Всего три месяца до демобилизации.
А не послушаешься - по шее можешь получить. Деды за непослушание наказывают жестоко. Прямо ярость какая-то появляется у них, звереют. Так им хочется напоследок покомандовать хоть немного. Ладно бы командовали, а то издеваются.
Артем хотел раздеться по пояс, жара ведь несусветная. Но Морозов предупредил:
- Тельняшку одень. Чеченцы считают это неуважением, если голым при них ходишь?
 На улицах аула людей мало. То пацан на велосипеде промчится, то женщина торопливо пройдет, спеша скрыться во дворе своего дома. У одной калитки, на разогретом солнцем каменном валуне сидит старик во всем черном и в мохнатой шапке. Неужели ему не жарко?
Родник вытекает из-под небольшого слоистого, как пирог, утеса. Чистый, как слеза, холодный, аж зубы ломит. С наслаждением попили, отдохнули немного, попили еще. Какая вкусная все же вода! Говорят, что с гор, из тающих ледников идет.
Взявшись за ручки, потянули бидон обратно, туда, где под огромной зеленой чинарой дымила походная кухня.
- Хватит?
- Еще ведерочко принесите, - потребовал повар Кукушкин.
- Ты пойдешь, - бросил Артему ведро Морозов. Конечно, он, кто же еще. Не идти же деду. Поплелся, зацепив ведро одним пальцем и лениво помахивая им.
У родника стояла, набирая воду в узкогорлый кувшин, девушка. Вода уже давно переливалась через край, а она стояла, задумавшись и всматриваясь в далекие снежные вершины. Наклонилась, чтобы взять кувшин, и ее длинная тугая коса сползла через плечо и задела концом прозрачную струю родника. Девушка негромко вскрикнула, перебросила косу обратно, прозрачные брызги маленькими искорками блеснули в солнечных лучах.
Артем стоял в десяти шагах от нее, не решаясь подойти, и любуясь ею. Стройная, ну просто с осиной талией. Именно такими и представлял горских девушек Артем, такими их рисовали писатели в прочитанных им книгах. Но подойти, заговорить нельзя. Говорят, что чеченцы очень не любят, когда задевают их женщин. За кинжал сразу хватаются.
Девушка подняла кувшин на плечо, распрямилась и увидела молча глядевшего на нее солдата. Нет, не испугалась, не убежала, озорно глянула на него огромными, черными глазами и, не спеша, прошла мимо. Оглянулась еще раз и звонко засмеялась. И Артем понял, что он смертельно ранен, что этот переливчатый, словно трель соловья в его орловских краях, девичий смех теперь не даст ему покоя. И у него невольно вырвалось:
- Как зовут тебя?
Но она не ответила, торопливо прошла, красиво изогнув стан. Правой рукой она поддерживала кувшин, а левой так изящно помахивала в такт своим шагам, что Артему не хватило воздуха, он задохнулся, он забыл о нелепом своем ведре и шагнул вслед за ней. Но девушка исчезла за калиткой дома, словно видение. Была, и не стало. Неужели больше не удастся увидеть ее? Может, выглянет? Да нет, конечно.
  А с огромного каменного валуна на него смотрит суровым немигающим взглядом и в лохматой шапке старик. Словно предупреждает: будь осторожен, солдатик, здесь тебе не орловская деревушка, где девчата поют частушки, встречают с парнями зорьку и ходят друг к дружке в гости. Здесь Кавказ, здесь другие нравы, здесь даже за неосторожное слово можешь поплатиться жизнью.
  Да, дедуля, я все понимаю. Нет-нет, я не подойду к ее дому, не загляну через калитку, не постучу в окошко. Но почему, дедушка, у нас это можно, а здесь считается смертельным оскорблением? Ну почему, дедушка?
  Набрав ведро, Артем, уныло направился к кухне, ожидающей под зеленой чинарой.
  А ночью кто-то открыл автоматный огонь по солдатским палаткам. Очереди раздались из густых зарослей кизила, так живописно покрывших склон горы недалеко от стоянки батальона. Легко ранен был часовой. Очередь веером прошила палатку, где спал комбат майор Некрасов. Но, к счастью, его не задело. Ребята, выскочив из палаток, кто в чем был, открыли беспосадочный ответный огонь, но безуспешно. Напавшие, так же внезапно, как и появились, бесследно исчезли. Комбат созвал офицеров. Разговор был коротким:
- Мы расслабились, - сказал майор. - Живем, как на курорте. Спим, как бояре. Отныне можно только разуться. Одежду не снимать! Выдать солдатам полный боекомплект. Сегодняшний случай нам напомнил, что идет война, а мы об этом забыли, И еще: нападавшие или из этого аула, или кто-то местный им подсказал.
- Может быть, - согласился капитан Гордеев. - Но пойди-разберись. Днем он сидит на завалинке, вроде как дремлет, а ночью из загашника автомат достанет...
- Вот поэтому утром проведем одну непопулярную акцию. Я уже получил приказ из штаба. Будем производить обыск в каждом доме аула, оружие искать.
- Озлобим, они и так нас ненавидят, - снова подал голос Гордеев.
- А что делать? Ждать, пока они опять нас обстреляют? И обыски начнем в шесть утра, чтобы не дать перепрятать оружие.
По-разному восприняли приказ приступить к обыску домов солдаты. Морозов обрадовался, довольно потер руки:
- Все вверх дном перевернем, а найдем.
Артем ничего не ответил. Лазить по чужим подвалам и чердакам ему не хотелось. Ему было даже как-то стыдно. Но приказ есть приказ. Его не обсуждают.
Мрачно открывали ворота дворов и двери домов жители аула. Нате, ищите. Дом горца открыт для всех. Особенно для друзей. Вы пришли не как друзья. Ну что ж, ваша сила, заходите. От их молчаливого, презрительного взгляда ребятам было еще больше неловко. Входили, быстрым взглядом осматривали стены, просили открыть окованные железом старинные сундуки.
- Там оружий нэт, — отвечал угрюмый хозяин.
- А где-нибудь оружие есть?
- Да нет. Кинжал вот. От деда память, от прадеда. Отнимать будете, да?
- Кинжал? Пусть будет.
Искали огнестрельное, но ни карабинов, ни автоматов, ни пистолетов так ни у кого не обнаружили.
- Не дураки же они, чтоб в доме держать, - ворчал Морозов.
- А где?
- А хрен их знает. Вон горы вокруг. В любую щель засунь, вот тебе и тайник.
 А вот это дом, куда вошла тогда та девушка. Её звонкий смех до сих пор в ушах у Артема. И почему-то щемит сердце. И им с Морозовым предстоит войти в её жилище, рыться в вещах, может, даже в её личных. Какой ужас! Стыдно! Как стыдно!
- Мороз, давай этот дом обойдем. Пойдем в следующий!
- Да ты что, салажонок? С ума сошел? Комбат за это по головке не погладит. Сказал же - всех подряд. - И Морозов решительно входит в калитку, громко хлопнув ею.
- Эй, хозяева! Есть тут кто?
- Что кричишь? - на порог выходит совсем седая, статная женщина и властно продолжает. - Не   кричи так громко, и так слышу. Что надо? Что пришли, незваные гости?
- Оружие в доме есть, бабуля? - гавкнул, сам себя подбадривая, Морозов. - Есть приказ всё оружие сдать!
- Ай, вай! Какой ты нехороший. Зашел, не поздоровался, здоровье не спросил, сразу кричишь. Плохой человек ты. Но то не моя беда. Это твоей матери беда. Раз приказ, заходи. Смотри. Но можешь и на слово старой женщины поверить - оружия в этом доме нет.
- Мы обязаны убедиться. - Морозову все же стыдно стало, видимо, неловко от ее слов. Он, угрюмо наклонив голову, вошел в дверь. Навстречу, посторонившись и пропуская его, вышла та самая девушка. Увидела Артема, узнала, глаза ее гневно блеснули, хотела, видимо, что-то сказать, но сдержалась, прижалась плечом к стоящей на пороге бабушке.
- Ну что ты там, пошли, - окликнул уже из коридора Морозов.
- Проверяй сам, я не буду.
- Что за капризы, салажонок? А ну, быстро двигай сюда.
- Сказал не буду, значит, не буду.
Голос Артема был так решителен, что, наверное, удивил Морозова, и тот больше не стал настаивать. Не дольше десяти минут был он в доме, но Артему они показались вечностью. Он стоял во дворе, боясь поднять глаза на девушку, не отводящую от него взгляда. Наконец Морозов вышел, махнул рукой.
- Тут и быть не может. Пошли.
У ворот Артема догнала девушка.
- Постой.
Он остановился. Остановился и Морозов.
- Ты иди, - строго сказал ему Артем. - Я догоню!
- Что такое?
- Иди, я тебе сказал! - В голосе Артема была не просьба. Это уже был приказ, от которого Морозов даже оробел. Он чертыхнулся, еще раз удивленно оглянулся и зашагал к следующему дому.
- Спасибо тебе, - сказала девушка.
- За что?
- За то, что не вошел. - Помолчала, озорно глянула на него, как тогда у родника, и улыбнулась:
- Какие волосы у тебя! Как золотые.
- А у тебя, как ночь.
 Ему было надо уходить. У соседних ворот ждал Морозов, а на камне напротив сидел старик в черном и строго смотрел на них обоих.
- Мне идти надо, - сказал Артем. - Меня ждут.
- Иди, - сказала она. - Я знаю.
Он сделал несколько шагов, и она снова окликнула его:
- Эй!
Он оглянулся.
- Меня Ниной зовут. Запомнишь?
- На всю жизнь. А меня Артемом.
- И я запомню.
Вечером, когда чистили оружие, Морозов окликнул его и впервые не назвал салажонком.
- Ты головой соображаешь? - спросил он. - Хочешь, чтобы тебе кишки кинжалом выпустили? Ты что не понял, почему в их доме мужиков нет? Воюют они, понял? Против наших воюют.
- Знаю. Отстань. И так тошно.
- 3-э! Да ты, парень, серьезно. И думать о ней забудь! Это когда Союз был, ты мог бы увезти ее с собой. И то вряд ли. А теперь все, не думай и не гадай. Где угодно достанут.
 Через два дня он снова дежурил по кухне и снова с ведром пошел к роднику. Долго тянул время, то выливая, то снова наливая воду в ведро, надеясь, что и Нина придет со своим кувшином. Потом сорвал веточку с созревшими ягодами кизила и медленно пошел по пустынной улице аула. У ворот Нины уронил веточку. А вдруг увидит и догадается от кого.
 Старик в мохнатой шапке и черной одежде сидел на своем камне. Может быть, он был тут с сотворения мира, может, такой же древний, как и его валун? А что если заговорить с ним?
- Здравствуйте, дедушка,
Старик еле заметно наклонил голову.
- Можно я с вами посижу?
- Садись, - коротко разрешил старик.
Артем сед рядом с ним на горячий валун, вытащил сигареты.
- Будете?
- Нэт.
- Дедушка, вы кроме своего аула еще где-то бывали? Вот про нашу Орловскую область слышали когда-нибудь?
- Зачэм? - снова коротко ответил старик. Потом повернул черное от солнца, морщинистое лицо к Артему, - лучше свой аул нигде нет.
- Ну, чтоб увидеть.
- Ты увидеть приехал, да?
- Да нет, служба у меня.
- Воевать приехал ты.
- Не хочу я, дедушка, воевать.
- Вижу. Ты не будешь. Другой, что с тобой ходил, будет. И стрелять будет. Плохой он. Я знаю. Старый я, все знаю.
- Сколько лет вам, дедушка?
Старик улыбнулся, морщины его сбежались в мелкие, как паутина, сети.
- Я всегда был, джигит. Всегда.
- Так не бывает.
- Бывает, джигит, бывает.
  Артем встал, взял свое ведро.
- Я пойду. Будьте здоровы, дедушка.
- И ты будь здоров. На Нину только не смотри. Ой, не смотри. Жалко мне тебя. Убьют за нее. Брат убьет. Забери кизил, что возле ворот оставил.
- Не могу, дедушка. В сердце она мне запала.
- Я так и знал, что не заберешь. Настоящий джигит. Жалко. Убьют тебя.
- До свидания, дедушка.
  Старик не ответил. Он снова ушел в себя, в свои недоступные никому думы. И взгляд его снова стал пристальным, немигающим, как у горного орла.
Ночью Артему снилась Нина. Снилось, как привозит  ее в свою деревню, за руку подводит к маме, они обнимаются и очень нравятся друг другу. Потом на свадьбе гуляет все село, но кто-то в черной развевающейся, как у Чапаева, бурке перебрасывает Нину через круп коня и исчезает среди скал. Скалы... Откуда они в его деревне?
- Нин а-а! - кричит Артем и бежит вслед похитителю. Но добегает до того самого родника у аула и останавливается. Возле него на камешке лежит зеленая веточка кизила.
Он проснулся в это утро раньше всех, когда первые лучи солнца окрасили вершины горных хребтов волшебным золотым свечением. Кукушкин уже возился у своей кухни.
- Хочешь, воды принесу?
- Тащи, - сонно зевнул Кукушкин. - А что тебе не спится? Я бы сейчас минут шестьсот...
Последних его слов Артем не слышал. Он уже схватил ведро и торопился к роднику. Там, на камешке лежала зеленая веточка кизила. Сердце Артема чуть не выпрыгнуло из груди. Ответила, ответила. Значит, думает о нем, значит, не забыла. Взял веточку, подставил под прозрачную струйку, она обрадовалась влаге, затрепетала всеми листочками. Артем улыбался своим мыслям и не услышал шагов приближающегося человека, поднял голову, когда тот, стоя рядом, чуть слышно кашлянул.
- Здравствуй, человек, - сказал незнакомец.
- Здравствуйте.
- Положи на место кизил. Не для тебя это.
- Не понял. Вам-то какое дело?
- Я видел, как моя сестра положила ветку сюда. Решил увидеть и того, кто пойдет за ней.
- Значит, вы брат?
- Брат. Положи ветку. Не бери.
- Как зовут тебя, брат Нины?
- Не спрашивай. Не отвечу. Скажу только - чеченец я, сын этих гор.
- Убери руку с кинжала, чеченец. Давай поговорим прямо.
- Давай, - сказал брат Нины и присел на один из больших камней, - садись ты тоже. Что сказать хочешь мне, русский солдат?
- Что бы ты сделал, если бы узнал, что твою сестру всем сердцем полюбил русский парень? Так полюбил, что белый свет без нее не мил. Так, что даже воздух, которым она дышит, пьяным делает, что даже следами ее ног любуется.
- Красиво сказал, русский солдат. Но ей, Нине, про это не говори. Не тревожь ее сердце. Ни к чему это. Она дочь своего народа, горянка, а ты - светлоголовый сын русской земли. Она не полетит в ваши снежные края, но и ты не останешься в наших горах.
- Я бы остался.
- Нет, солдат, не надо. Это сейчас ты так говоришь. Потом затоскуешь.
- Но как же быть?
- Забудь.
- Я не смогу.
- Смотри сам. Я все сказал. Если не послушаешь, заговорит мой кинжал.
Артем долго молчал, нежно поглаживая веточку кизила. Потом поднял голову:
- Это ты стрелял ночью по нашим палаткам?
- Плохо спросил. Не нужно. Только про Нину говорим с тобой. Оставь кизил, солдат. Не делай меня врагом.
- Если оставлю, значит, любовь свою предам.
- Ты не трус, солдат. Но твои слова заставляют меня взяться за кинжал. Берегись меня.
- Хорошо. - Артем поднял ведро и, не оглядываясь, пошел к чинаре.
В тот день он написал письмо Нине. Вернее, короткую записку: «Будь она проклята, эта война, - писал он. - Но я когда-то закончу службу, и если ты согласишься, увезу тебя на свою Орловщину, в край цветущих яблоневых садов. А на этой войне я не буду стрелять в людей. Ведь среди них и твой брат».
Он понес записку к ее дому. Постучал в калитку, окликнул:
- Нина!
 Девушка выглянула из окна, вскрикнула, выскочила во двор.
- Что ты наделал? У нас нельзя так. Уходи скорей, золотоголовый. Беда будет. Уходи, пока никто не видит.
- Возьми, - он перебросил записку через калитку и заспешил обратно. Лишь мельком заметил, как укоризненно качал головой сидящий на валуне старик в черном. Но не слышал слов, которые он бормотал:
- Совсем ума нет. Убьют джигита.
 Через несколько дней, ночью, когда стоял он на посту, со стороны гор прилетела единственная пуля. Даже звука никто не услышал. Но это была его, Артема, пуля. Она знала, для кого предназначена, в чье сердце ей велено лететь.
Только ойкнул Артем, схватился рукой за грудь и медленно осел на чужую, еще не остывшую после жаркого дня, землю. Кого он увидел в последний миг своей девятнадцатилетней жизни? Маму, что осталась в далекой Орловской деревне или черноглазую горянку, поселившуюся в сердце, пробитом пулей ее брата?
Через день батальон прощался с Артемом. Перед тем, как погрузить гроб с его телом в кузов грузовика, товарищи выстроились и молча сняли пилотки с русых, совсем выгоревших под Кавказским солнцем голов.
Молча стояли поодаль у своих дворов и жители аула. Женщины были в черных траурных платках.
- Ребята, гляньте, - вдруг удивленно произнес Морозов. От своего двора не спеша, не опуская глаз перед десятками осуждающих взглядов земляков, туда, где выстроился батальон, шла Нина. Прошла мимо расступившихся солдат, остановилась у гроба. Низко поклонилась.
- Прощай, - сказала.
И положила на грудь Артема веточку зеленого кизила. Где-то там, на далекой Орловщине пели соловьи. Здесь, в Чечне, высоко в горах парили орлы.