Песня

На синих-синих берегах замшевой теркости полных, полных песка и потерь, он идет в глубину, тонкой зябью и ворохом стужи погружен на дно. Из деревьев рук, из трупных пальцев осины сколочен мой плот, мой дом, мой оберег. Я уплываю вдаль, в жалостливую глушь сознания себя и о себе. Чужие и чуткие, чуждые и хрупкие мнения кружатся чайками вокруг черного древа печали моей. Я хватаюсь за ветра веер руками, долгими словами, и тихими шепотами прошу венчать меня с легкостью, с тонкостью, с белыми лентами и ярмаркой цветочных надежд. Я вею, ваяю, ворожу, вплетаю во время вечности возгласы - воплощение чужой взрослости во мне. И теплые полосы на солнца громкости оставляют ожоги мне. Летящей ласточки косточки полны подсоленной звонкости и тают в осенней заре. Натужены голосы, и теплой пшеницы колосы за тонкие мягкие волосы вплетали меня к земле. А солнца простые радости посажены с семенем жалости, тягости и сомнений в себе. Отыскать на поляне, под корнями резных одуванчиков, голос, что душу зовет к себе. Пухом разносится семя, ветром проносится время, и я замираю в себе. Колкая нить осоки впитать пытается соки человеческой тленности, терпкости и танцев внутри руки. О, время потеряно, время потрачено; корзины плетеные, картины пестреные; сгустками красными, тонкими красками - время собрать внутри. Хочется свежести, вдаль, в бесконечности, в ландыша млечности собрать все пути. Спрятано, срублено, скормлено, сорвано всё! - мне его не найти. Кружит в танце метель, под окном чернота распустила клубок, глубоко под землей, в тишине, соловей точит клювом железный замок. И внутри все звенит.