Приоскольской лирой неба

1  Поезд жизни…


Поезд жизни неваляшкой в синь глухую застучал,
Я в одном из тех вагонов: ни орлом, а канарейкой
Вспоминаю,
Улыбаясь, Черноземный свой причал
И счастливые мгновенья с Сыроватскою семейкой.

Время годы тихой сапой вызывающе жуёт,
И недоенной коровой промычит в глухие дали:
«Если дали бы сегодня из мгновений огнемет,
То занудные минуты «обе стрелки» расстреляли».

Я в бреду, или спросонья: «где я, кто я и зачем?»,
«В обезьяннике вагонном» ни мурлыкаю, ни лаю,
Занимаясь «километры» непонятно сердцу чем,
В дрожь озябнув, загораюсь и кострами запылаю...

Люди добрые, тушите, канделябрами сердец,
Да зачем Вам половодье этой реченьки студеной,
За вагонами из веток в лужах стынет холодец,
И раскаркалось ворчливо время черною вороной.

Не томи меня матерый обескровленный «палач»,
Невидимкой разрубая хлипкий узел, не канаты,
Раскрошусь для острых клювов я однажды, как калач,
Не веселый, а скорее подноготно-скучноватый…

Коченеют от прохлады за сырым окном столбы,
Сладкоежка беспокойный леденцовою свистулькой
Похвалился,
Став начертанной «иронией судьбы»
И в разливах многоточий «запятовой загогулькой».

Воробьи глядят, вороны с голубями на меня:
«Выходи играть в пятнашки пассажирский заводила
Догорая тленный факел задохнувшегося дня,
В пасти вечера оставил лунным обликом «Годзиллу».



2 «Сею, вею, посеваю»



«Сею, вею, посеваю» - дождь невнятно пробубнил,
Обслюнявив специально полотно асфальтных кресел,
Метеорами исчезла стайка каркавших «чернил»,
Обнаглев,
Садясь на шею,
Сплин культяпки свои свесил...

Проводам бесповоротно «попрыгунчиками» стать,
Ощипав макушки смело твердо-серых истуканов,
И зрачкам поставит полночь скоро жирную печать,
И сольются в темной дали поясницы «парапланов».

И такой же «неваляшкой» по небесным шпалам вдруг
Простучит совсем беззвучно изощренная комета,
Всласть мерцающие звезды, образуя тесный круг,
Расстрадаются о песне, где былая нотка спета...

Привидением янтарным закружившись, заморгав,
И, впадая снова в ступор с безответностью на эхо,
Полагают:
Что «пароли от космических держав
Изначально составлялись удрученным неумехой».

Это ли счастливый случай: звездопадная кадриль,
Разбросавшая монеты по истоптанной платформе,
Предлагая мне на выбор Петербург и Оккервиль,
Только я качу на север в Черноземной униформе.

Оглушил вокзальный голос обезумевшую тишь,
И забегали «торговки» с пирожками на перроне,
Накручу лапшу на вилку, приправляя с тучных крыш
Долговязо-аппетитным острым перцем «Пепперони».

В горло хлеб иной не лезет без пшеничных отрубей,
Задрожал уже, как цуцик, на столе стакан железный,
Визави, чаек лелея, по дороге не робей...
Охраняет нас «кондуктор» в полумраке разлюбезный.



3 Обращение к машинисту



Завибрировал мобильный на пластмассовом столе,
Сообщением отвечу, ком в гортани растворяя...
Может быть, душа устроит понапрасну дефиле,
Загодя,
Её елеем пропитал духовным зря я?

Грош цена тебе, кондуктор с шевелюрой и платком,
Если волки не завоют в унисон лихой свистульке,
«Посвяти-ка, ручку» -
Скажет замерцавший Уличком,
Языком касаясь неба, не крути в окошко «дульки».

Не корябай на скрижалях, что «я боле не вернусь,
Уезжая, не прощаясь, а простившись, не уехав»,
Если ты плутовкой будешь, то в клубочек я свернусь
И «ежиные» колючки наточу вновь без огрехов…

Поспокойнее, зазноба, скоро полночь тебя съест,
Через солнечную трубку сок, смакуя понемногу,
У тебя свои законы, у неё свой манифест,
Объектив уже «зрачковый» водружаю на треногу.

Неваляшками вагоны закачались от езды...
Не дрова ли человечьи машинист везёт с присвистом?
И, пытаясь дотянуться до кочующей звезды,
И в трубу дудя упрямо «музыкальным» трубочистом…



4  Все мы братья...



Все мы братья по-библейски и сестрицы заодно,
Отцедив порок упрямый через внутреннее сито,
Я на пару с машинистом «стихотворное окно»
Облюбую и услышу голос Ангелов: «открыто».

Пнем трухлявым ожерелье обратилось...чудеса,
Светотени вместо света в мути лучеотражений,
Жалит в носик любопытный «Православная оса»,
И с тобою получаем кладезь мы благословений.

Ну, так нам дружок с тобою, видно, нечего терять,
Пассажирскою вороной без конца в окно глазея...
На перрон посмотрим: кляча с чебуреками опять
И с завяленною семгой из «форельного» музея...

До изжоги ты объелся взятых раньше пирогов,
И втихую нерестятся толстолобики в желудке,
А карась попал случайно, как свидетель Иегов,
До питательных каналов добираясь на попутке...

Всё смешалось: черный, белый, полдень утро гнал взашей,
Вечер полночь рассекретив, почему-то залпом выпил,
Жаль, впитался в сердце запах от несвежих беляшей,
И плавник висит сазаний на желудке точно вымпел.

Ты лапшу крути скорее, да изжогу заедай,
Поднебесные покои простоквашею закисли,
Не на жизнь а нА смерть битва,
Отражая «Ад и Рай»
Лбами стукнет Человека и танцующего «гризли».

Так пройдись же по платформе, отстраняясь от всего,
Разъедают взгляд скучая хлоркой пасмурные дали,
То не призрак за тобою устремляется бегом,
То состав из неваляшек звезды вновь перецепляли.



5 На «Московский» прикатили…



Время дернет за живое успокоенный нейрон,
На платформе отпечатки поцелуев бифрагментны,
Да не пей ты от простуды никакой «Анаферон»,
Риторические «всхлипы» поднебесья безответны...

Крохи хлебные черствеют на дорожном полотне:
Отголоски расстояний, иль тревожащей потери,
Подобрав «ножи вороньи», отдадут их сразу мне,
И в чудесные мгновенья боле черные не верят.

Эти памятные крохи в углублениях лежат
Отчего-то задрожавших и чувствительных ладоней,
Потому и как ребенок остаюсь я очень рад,
Что от «тостерных объятий» снова станут золоченей…

Да не будет и желудок без такого хлеба сыт,
Повторяя неустанно: «дайте памятные крохи»,
Хоть в изделие мучное перемелется весь быт,
Все равно я не позволю продавать его пройдохи…

Угощу зевак попутных, кто уже оголодал
И не хочет в неваляшке всюду странствовать без хлеба,
Ненароком вспоминая, где Икарчик и Дедал,
Размечтались: «возвратиться кочевой звездою в небо».

Проглядев зрачки, мечтая, до иллюзий-катаракт,
Ненавидеть мошек стали от скупых болезней были,
И в консервной неваляшке, выясняя небыль / факт,
Пассажиры наконец-то на «Московский» прикатили.



6 На Московском вокзале



В благодарность машинисту за свершенный променад,
Строки хлебного «раздолья» Черноземного оставил,
А из тучек привокзальных всласть струится лимонад,
Но без денежно-кредитных и иных рублевых правил.

Жажду, жажду утолите, пересохшая гортань,
Подсластив ещё немного предангинную пилюлю,
Но,
Отхаркивая стужу, намекает мне «отстань,
Не хочу в свои покои заселять я капризулю»…

«Чемоданная собачка» следом тянется за мной,
А дождливые прищепки в мозговые смотрят ткани,
И не раз ещё я вспомню край далекий и Родной,
Рассудив в сердцах нелепо параллели: правый / крайний...

С габаритными тюками «рыбы» умные кишат
Из вагонов-неваляшек по платформе-океану
И,
Напротив оказавшись средь таксистов-лягушат,
Говорят: «царевной ехать в лягушатнике устану».

А тем временем горбатый паровоз зашел в тупик,
И со шлангов путеводных намывает Мойщик стекла,
Черноземная ворона вопрошает: «Do you speak?
Забери меня с собою, я до ниточки промокла».

Тут какой-то воробьишка, заболев до хрипоты,
Расчирикался забавно, иронично и не в меру,
И со мною стал бельмесить исключительно «на ты»,
Крошки хлебные воруя, проникая в сердцесферу…

Белый голубь понимая мельтешащий «степ» шагов,
Улетел не докучая, но оставил назиданье:
«Меньше кушай привокзальных беляшей и пирогов»
И, поставив подпись клювом,
Накарябал: «до свиданья»...



7 Безжетонщики



Ноты питерского гимна окрыляют и бодрят,
Привокзальная кладовка пассажирами забита,
Каруселевые стайки попрошаек-голубят
Сеют главные мгновенья через временное сито.

Закоптились сажей стенды и рекламные щиты,
Замонеченные взгляды рекламируют повсюду
«В дело по уши мы влипли, а теперь, влипая,
Ты,
Говори: улыбку Вашу никогда не позабуду»...

Каламбурные отсеки книг и кожгалантерей
Распродажу обещали только в десять раз дороже,
«Да смелей бегите ноги, умоляю, побыстрей»,
Уникальное оттуда ж, где всегда одно и то же...

Благоверно тянут руки чемоданные тюки
От размокшего перрона до пристанищ подземелья,
И не раз я заскучаю...
Вспоминая всё-таки
Как от зорек упивался соловьиной звонкой трелью.

Тут уже другие песни, тут иная ипостась,
Неизвестные поодаль, а далекие  - родные,
Не любил я от рожденья «человеческую грязь»,
Но дожди ценил за честность безутешно-проливные...

Человечки с головами прозябают на дверях:
Просим милости, входите, улыбаясь, выходите,
С чемоданной собачонкой забегая второпях,
Наблюдаю,
По цепочке: за одним
Другой вредитель
Турникетам ни привета, ни ответа ни сказав,
К эскалаторам лисицей просочился втихомолку,
И деньгой пятирублёвой у дежурных все глаза
Расширяясь,
Завывали на луну подобно волку.



8 В метро



С эскалаторной машины, до посадки пошагав,
Суматошно пробегая по подземке пассажирской,
В сочетании услышал из гортаней «мяу», «гав»
И навязчивые фразы,
Что с символикой английской...

Бело-синие составы Петербургского метро
Тарабанили мне в уши: «подвезём беспрекословно»,
А влюбленная Мальвина с невоспитанным Пьеро
Обнимаясь,
Целовались на виду у всех нескромно...

Площадь красная Восстаний в душу серостью чадит,
Объявляют машинисты
От начала до «конечной»
Цепи станций неприглядных и украшенных на вид,
Но доехать всё мечтаю до наглядно-безупречной.

Выйти мне на «Академке» суждено чрез полчаса,
Что в тоннелях оставляли неподкупные мгновенья,
На посадочной платформе кто грустит, а кто
«Аса!» -
Повторяя,
Поднимает снова «плинтус-настроенье».

Схема станций, пересадок замозолят острый глаз
И,
Дотошно приглядевшись, размышлять еще подолгу:
«Не свои сегодня ноги занесли куда-то нас» -
Значит,
Надо помолиться за исход удачный Богу...

На подъёме эскалатор не потребует жетон,
А карабкаться быстрее по нему на «Академку»
Я не стану...
Из ступенек самый длинный в мире он,
Да и незачем стремиться покидать стремглав подземку.



9 Гражданский проспект



Кашалотом та подземка скоро выплюнет меня,
И отправлюсь я утюжить на Гражданке все морщины,
Вот теперь стою напротив светофорного огня,
Задыхается и глохнет дорогой мотор машинный.

Над сумятицею взглядов раскрылетился туман,
Разрезая роговицу и хрусталик выедая...
Думал я, что это будет «иностранный автобан»,
Но дорога черномаза и от инея седая.

Козырьки невзрачных зданий отражают эхо слез,
Променад игры дождливой не заставил усомниться
В том,
Что творческое солнце Черноземья я привез,
Размышляя о погоде в «неваляшках-колесницах».

Серы стены общежитий еще с тех далеких пор,
С чемоданной собачонкой по шагам дождю я внемлю,
Ненароком затевая бесполезный разговор:
«Крокодильими слезами для чего так ранишь землю?».

Зонт сутулый не спасает: потому и
Впопыхах
По Гражданскому проспекту марширует,
Как Сусанин
На Вавилова дом десять и дробь два, чеканя шаг
И высокий, и сутулый, и забавный Оскольчанин.

Он, звонить не уставая, отвечает на звонки:
«Поселился в комнатушке той тринадцать дробь четыре»,
Стартовали стихотворно-аспирантские деньки,
Там где после лекций новых говорил с Родными в лире.



10 Черноземной крохой хлеба



Говорил душою в лире: «ну привет, Отец и Мать»
И Бабулям поцелуи из пристанищ Петербурга,
Стану дедушкам приветы я в стихах передавать
Под унылые прогулки проливного драматурга.

Вновь шершавою рукою гладит Бабушка альбом,
Мама гладит приголубив с батарейкой собачонку,
Ностальгирует с улыбкой и теплом Отец о том:
Как смеялись на рыбалке я и братья следом звонко.

Снимет время с этажерок незначительную пыль,
И листает постранично главы жизни фолианта,
Но и в озере житейском,
Проплывая уйму миль,
Кроха хлебная достойна «каравайного атланта».

Пусть взлохмаченные кудри заслезившихся берёз
Не устанут от рассвета дорогим на счастье виться...
Только знайте,
Что поэму я на блюдце преподнес,
А вязать мне помогала свитера из строк жар-птица.

Хоть пушистые лохмотья вновь торчат из мулине,
Пусть теперь решает время: «теплокровности в составе»,
Но и все же,
Признаваться от души приятно мне,
Что:
«Хромых коней и старых не менял на переправе».

Признаваться, где ночует за горами мой причал,
Та насыщенность навеки Черноземной крохой хлеба,
От которой мой желудок,
Облизнувшись, заурчал,
А душа от слез пропахла
Приоскольской лирой неба...


Иллюстрация: poezd-photo.ucoz.ru