Стихоград. Асептика

                Я чувствую, я — тоже луч,
                И помогаю зреть я миру.
                Лучи живут лишь день единый…
                Но все же придает мне силу,
                Спасает от боязни смерти
                Сознанье, что я тоже — луч!
                Шандор Петефи (Пер. Л. Мартынова)

               
                И возникает боль, меня сверля, — где я сейчас?
                В дому умалишенных?
                Дюла Ийеш (Пер. Н. Горской)



Асептика — комплекс мероприятий, направленных на предупреждение попадания микроорганизмов в рану.


Внедрение асептики и антисептики в хирургическую практику (наряду с обезболиванием и открытием групп крови) относится к одним из фундаментальных достижений медицины XIX века.



_______________________________
РЫЦАРЬ АСЕПТИКИ
ИГНАЦ ФИЛИПП ЗЕММЕЛЬВАЙС

Мы привыкли к тому, что нужно мыть руки перед едой или после возвращения с улицы. Процедуру прививают нам с детства, и объяснение ее вполне понятное – «чтобы не было микробов». Но навряд ли нам знакомо имя врача, положившего жизнь за просвещение человечества о пользе чистых рук. Его звали Игнац Филипп Земмельвайс.

МИФ О МИКРОБАХ

Стоит взглянуть в не столь далекое прошлое – 150 лет назад – чтобы обнаружить чудовищную антисанитарию во вполне передовой европейской стране – Австро-Венгерской империи. Больницы представляли собой плохо проветриваемые грязные помещения с грубыми койками, где обычные пациенты лежали рядом с умирающими, а только что прооперированные люди – бок о бок с тяжелобольными. Тем не менее, профессия врача являлась крайне престижной, медицина активно развивалась, и открытия следовали одни за другим. Молодые доктора старались повысить свою квалификацию любыми способами, даже работая в отвратительных условиях. Хирурги и акушеры почти всегда бесплатно подрабатывали патологоанатомами, вскрывая трупы при любом удобном случае и расширяя свои познания о человеческом теле. В общем-то, мотивация не из худших, если бы не один фактор… В середине XIX века болезнетворные микробы считались мифом, недостойным упоминания в серьезном научном обществе.

В большинстве болезней обвиняли «миазмы» – некие «заразительные начала», витающие в воздухе, таящиеся в почве, воде и отходах жизнедеятельности. Меры предосторожности, принимаемые для защиты от «миазмов» частично помогали от распространения инфекций, но этого было недостаточно. Особенно ужасным образом ситуация обернулась в акушерских клиниках – где от сепсиса, названного «родильной горячкой» погибали сотни женщин. Статистика показывала, что в больницах смертность достигала 30% и далее – вплоть до 50%. У рожениц, которые предпочли остаться дома или даже родить на улице, шансы выжить были гораздо выше. Доходило до того, что женщины отказывались ехать в больницы, предпочитая услуги частных докторов или повивальных бабок. Те же, кто не мог себе этого позволить, прощались с родными заранее. И все это – из-за элементарной небрежности врачей, принимавших роды сразу после работы в морге, едва удосужившись протереть руки носовым платком.

ОДИН ПРОТИВ ВСЕХ

Игнац Филипп Земмельвайс не слишком выделялся среди других докторов своего времени. Он был старательным и талантливым специалистом, но что гораздо важнее – крайне внимательным. Именно он обратил внимание на статистику, случайно или намеренно проигнорированную руководством больницы – в двух различных родильных отделениях смертность различалась в несколько раз! В клинике, где обучались лишь акушерки, смертность не превышала 5-10%. А вот в крыле, предназначенном для общей врачебной практики, она достигала тех самых ужасающих чисел в 30% и выше. Земмельвайс решил во что бы то ни стало докопаться до истины, но это было отнюдь не просто. Коллеги представили ему десятки разнообразных, в основном крайне абсурдных теорий возникновения «родильной горячки». Одни грешили на эпидемическую обстановку в Вене, думая, что беременные подхватили болезнь до поступления. Другие считали, что роженицы попросту слишком нервничают, ложась в «роковое» отделение, и страх способствует развитию болезни. Ни одно из этих объяснений, разумеется, не оправдалось. Кроме Земмельвайса никто не бил тревогу – к жизни и смерти людей у докторов того времени отношение было более чем равнодушное. Вскрытие покажет, отчего умер человек, а как он заразился – не столь важно.

Земмельвайс зашел в тупик, и чувствовал, что начинает сходить с ума – разгадка никак не давалась в руки. Но тут случилась беда, неожиданным образом подтолкнувшая его к ответу. От заражения крови – того самого сепсиса – погиб близкий друг Земмельвайса, работавший профессором судебной медицины. Изучив обстоятельства смерти, Земмельвайс понял, что лихорадка пришла после небольшого пореза ланцетом и попадания трупного яда в рану. Головоломка сложилась, все стало ясно как день, но это не принесло акушеру облегчения. Скорее наоборот – вместе с долгожданным решением пришло чудовищное осознание и чувство вины. Земмельвайс писал: «Один бог знает число тех, которые по моей вине оказались в гробу. Я так много занимался трупами, как редко кто из акушеров… Я хочу разбудить совесть тех, кто еще не понимает, откуда приходит смерть, и признать истину, которую узнал слишком поздно». Но его слова не были услышаны.

ВСЕ ПРОТИВ ОДНОГО

Земмельвайс начал действовать немедленно. Проведя несколько опытов на кроликах, и убедившись в своей теории, он тут же обязал всех акушеров, практикующих в отделении, обеззараживать руки в хлорном растворе перед тем как принимать роды. Это принесло практически моментальный результат – за считанные месяцы количество погибших женщин снизилось с 20% до 3%. Казалось бы, за революционное открытие Земмельвайса должны были носить на руках? Как бы не так.

С точки зрения других врачей, родильная горячка так и осталась тайной, теория Земмельвайса о «крохотных источниках заразы» была смехотворной, а придуманная им процедура – унизительной и неприятной. Снижение смертности списывали на другие факторы, наотрез запретив Земмельвайсу публиковать какую-либо статистику вне стен больницы. Даже знаменитые европейские врачи вроде Рудольфа Вирхова скептически отзывались о находке молодого венгра. Земмельвайс смог отстоять свою процедуру в Венской клинике, но вынужден был годами терпеть насмешки, презрение и открытую ненависть тамошних докторов. В конце концов, его уволили и вынудили уехать в родной город Пешт, где он не сразу нашел работу по специальности. Он не сдавался, и продолжал публиковать статьи на тему родильной горячки и заражения крови, но достучаться удавалось лишь до одиночек. Вроде немецкого гинеколога Густава Михаэлиса, также как и Земмельвайс тяжко переносившего смерти пациенток от лихорадки. Михаэлис ввел процедуру обеззараживания у себя в клинике, но так же не смог убедить других последовать своему примеру. После того, как любимая двоюродная сестра Михаэлиса скончалась от сепсиса в соседней больнице, он покончил жизнь самоубийством.

Земмельвайс же, постоянно находившийся в состоянии тяжелой депрессии, больше не мог продолжать борьбу. Неизвестно, на самом ли деле он потерял рассудок или это были происки затаившего злобу коллеги, но под конец жизни великого акушера поместили в сумасшедший дом. Где он и скончался спустя две недели в возрасте сорока семи лет – по одной из версий, от того же заражения крови.

СПАСИТЕЛЬ МАТЕРЕЙ

Через какие-то пять лет гениальный немецкий биолог Роберт Кох начал публиковать данные исследований, убедительно доказавших существование микробов и бактерий, вызывающих болезни. Еще через десять лет микробиология торжественно шествовала по Европе, и врачи внезапно осознали пользу асептики – обеззараживания рук перед операцией. В 1891 доброе имя Игнаца Филиппа Земмельвайса было восстановлено, а в 1906 на пожертвование врачей мира был воздвигнут памятник в его честь, с торжественной надписью «Спаситель матерей». Сегодня его именем назван Будапештский университет медицины и спорта, в его доме открыт Музей истории медицины. Утешило бы все это Земмельвайса, обладай он даром предвиденья? Возможно, да. Но он им не обладал.

В современной психологии существует понятие «Semmelweis-Reflex» -- «Рефлекс Земмельвайса». Им обозначают неспособность человека или группы людей принять новые данные, если те противоречат чему-то, к чему они привыкли. Земмельвайс бился насмерть не с сепсисом – его он одолел достаточно быстро – а именно с высокомерным и лицемерным медицинским сообществом своего времени. Парадоксально, как большинство европейских врачей середины XIX века считали себя учеными и новаторами, одновременно отказываясь принимать знание, реально спасавшее жизни людей. За последнее столетие медицина развилась невероятно высоко – возможно, благодаря тому, что мы научились делать правильные выводы и стали менее косными.

Автор Сергей Евтушенко
Оракул №10 (октябрь)/2015



"В современной психологии существует понятие «Semmelweis-Reflex» – «Рефлекс Земмельвайса». Им обозначают неспособность человека или группы людей принять новые данные, если те противоречат чему-то, к чему они привыкли. Земмельвайс бился насмерть не с сепсисом – его он одолел достаточно быстро – а именно с высокомерным и лицемерным медицинским сообществом своего времени. Парадоксально, как большинство европейских врачей середины XIX века считали себя учеными и новаторами, одновременно отказываясь принимать знание, реально спасавшее жизни людей. За последнее столетие медицина развилась невероятно высоко – возможно, благодаря тому, что мы научились делать правильные выводы и стали менее косными."



ЭПИЛОГ:

«Рефлекс Земмельвайса»... А в области литературы,  истории, человеческих отношений, в общении, научились ли мы делать правильные выводы и принимать знания, спасающие жизни? Увы, войны продрлжаются...

Главный порок образования - его врожденная консервативность зазубренных знаний с последующей невосприимчивостью к новому знанию...

И как хочется мне назвать Поэзию рыцарем асептики, а поэтов - лучами...


                Я чувствую, я — тоже луч,
                И помогаю зреть я миру.
                Лучи живут лишь день единый…
                Но все же придает мне силу,
                Спасает от боязни смерти
                Сознанье, что я тоже — луч!
                Шандор Петефи (Пер. Л. Мартынова)





История болезни Игнаца Филиппа Земмельвейса: 

Владимир Лагунов " И. Земмельвейс и его подвиг с вершины 21-го века" http://www.stihi.ru/2013/12/07/11581

И. Земмельвейс и его подвиг с вершины 21-го века
Владимир Лагунов
       На одной из площадей года Будапешта стоит памятник, на постаменте которого написано «Спасителю матерей». Это памятник выдающемуся врачу Земмельвейсу, который победил «родильную горячку», в современной терминологии именуемую: послеродовой сепсис.
    В  XIX веке так называемая послеоперационная горячка косила людей направо и налево, она уносила в могилу иногда до половины всех оперированных больных. Такая огромная смертность целиком и полностью лежала на совести хирургов и акушеров, всех, кто вскрывал кожные покровы или забирался в брюшную полость несчастных.  Это происходило потому, что не существовало современной специализации врачей. Патологоанатомы появились только спустя полстолетия. До их появления врачи после вскрытия трупа совершенно спокойно направлялись оперировать больных, исследовать рожениц, или даже принимать роды. Вследствие этой медициничной (известно, что медики называют себя медициниками) безалаберности родильная лихорадка становится постоянным спутником всех родильных заведений. Альфред Вельпо (1795–1867), знаменитый французский хирург, с горечью констатировал: «Укол иглой уже открывает дорогу смерти».
      Одновременно было замечено, что операции, произведенные на дому, заканчивались значительно менее печально. Это обстоятельство позволило специалистам послеоперационной горячке присвоить и второе название – «больничная горячка». Но только и всего. На словесно-терминологических упражнениях всё и остановилось. Никто толком не знал, как против этой «горячки» бороться. («Горячка» потому, что процесс сопровождался очень высокой температурой больного.) Больницы производили самое удручающее впечатление. В палатах, плохо проветриваемых и убираемых, царили грязь и смрад. Больные лежали на койках, стоявших очень близко друг к другу. Рядом с выздоравливающими лежали умирающие; только что прооперированные находились рядом с теми, у кого гноились раны, и была высокая температура.
      В операционной было не чище, чем в палатах. В центре обычно стоял примитивный стол из неотесанных досок. На стенах висели хирургические инструменты, как примерно висят инструменты в плотницкой мастерской. В углу на табурете стоял обыкновенный таз с водой для хирурга, который мог после операции вымыть в нем свои окровавленные руки.  До начала операции, по общему, совершенно дикому мнению, руки  мыть было бессмысленно – так как они еще были «чистые». Вместо ваты врачи широко применяли корпию – клубки ниток, вырванных из старого белья, нередко даже нестиранного. Жуткое зрелище обычно представлял и сам хирург, когда он облачался в свой рабочий сюртук, запачканный кровью и гноем многочисленных больных. Об опыте и умении врача нередко судили по тому, насколько грязен его сюртук…
      Борьбу за чистоту в больницах одним из первых и начал акушер Земмельвейс. Он первым основал настоящую хирургическую палату в клинике с применением тех санитарно-гигиенических требований, которые в то время могли быть использованы. О санитарии он вынужден был начать заботиться, так как вплотную столкнулся с фактом высокой послеоперационной смертности, причины которой долгое время оставались для всех загадочными.
      Традиционные биографические сведения. Игнац Филипп Земмельвейс родился 17 июля 1818 года в венгерском городе Пеште в семье торговца. После окончания начальной школы и гимназии в Буде (Офен), в 1837 году он поступил на юридический факультет Венского университета. Родители очень хотели, чтобы сын подготовился к карьере военного судьи. Но Игнац уже в университете увлекся естественными науками и самостоятельно перешел на медицинский факультет. В Вене он учился на 1-м курсе, в Пеште на 2-м и 3-м курсах, затем снова вернулся в Вену и уже там завершил свое обучение.
      Время его учебы совпало с началом возрождения естественных наук в Австрии. В Венском университете работали известные ученые-медики Рокитанский, Шкода и Гебра, которые оказали большое влияние на формирование взглядов Игнаца. По окончании учебы Земмельвейс попытался попасть в ассистенты к знаменитому терапевту Йозефу Шкоде, одному из основателей «Новой Венской школы», но это ему не удалось и тогда ему пришлось стать акушером. Это в итоге его и прославило и погубило одновременно.
      Игнац Земмельвейс получил 1 июля 1844 года докторский диплом, представив работу «De vita plantarum». В связи с тем, что Земмельвейс уже дважды прошел практический курс акушерства в 1-й акушерской клинике, он обратился к профессору Клейну, директору этой клиники, с просьбой о предоставлении ему места ассистента. Его, после длительной задержки, приняли ассистентом лишь 27 февраля 1846 года, и то, как оказалось,  лишь временно. Предшественнику Игнаца доктору Брейту 20 октября этого же года продлили договор еще на два года, но к счастью для Игнаца, 20 марта 1847 года Брейт получил профессорскую кафедру в Тюбингене, куда немедленно и уехал,  а место ассистента было, наконец, закреплено за Земмельвейсом.
      Кроме 1-й акушерской клиники, предназначенной для практических занятий врачей и студентов, в университете была еще и 2-я клиника, руководимая Бартшем.  Во второй клинике обучались акушерки. Доктору Земмельвейсу бросился в глаза огромный разрыв в количестве заболевших и умерших рожениц в этих двух отделениях. Он аккуратно подсчитал случаи и оказалось, что в 1840-1845 годах смертность в 1-м отделении была в три раза, а в 1846 году – даже в 5 раз больше, чем во 2-м отделении. В 1-м отделении смертность достигала 31%. В течение одного года в 1-м отделении из 4010 разрешившихся от бремени умерло 459 (11,4%), в то время как во 2-м отделении из 3754 рожениц погибло 105 (2,7%). Такое различие у многих вызывало нормальное недоумение, но особенно был этим изумлен Земмельвейс. Многие врачи с убежденностью говорили, что причины громадной смертности в 1-м отделении кроются в общей эпидемической обстановке в Вене. Утверждали, что якобы роженицы поступают туда, уже поголовно заболевшими. Земмельвейс чувствовал, что подобные объяснения не выдерживают ни малейшей критики, но какова на самом деле причина, долго понять не мог и он. Доктор Земмельвейс только подозревал, что если это и эпидемия, то корень ее кроется в самой клинике.
      Объяснения медиков были самые курьезные. Одни убеждали доктора Земмельвейса, что поскольку 1-е отделение пользовалось очень дурной славой, (типа больницы имени Ленина в городе того же имени про которую рассказывали анекдот о больном, сбежавшем из «скорой», когда он узнал, куда его везут), то роженицы поступали туда, испытывая панический страх. Другие обвиняли в заболевании католического священника, ходившего с колокольчиком, который расстраивал роженицам нервы, напоминая о скорой встрече со смертью. Говорили и об особом контингенте пациенток этой клиники, туда поступали преимущественно бедные, заявляли и о грубом исследовании рожениц студентами и стыдливости женщин, которые вынуждены рожать в присутствии мужчин…
      По меньшей мере вздорными находил эти объяснения Земмельвейс. Он искал и не оставлял надежду найти и устранить причину, уносящую так много жизней, ни в чем не повинных рожениц. Он подметил, что, чем больше времени проводят беременные в больнице, тем больше появляется у них шансов на заболевание, и не только после родов, но и собственно во время последних. Он намеревался доказать это коллегам с цифрами в руках, представив специальные таблицы. По предложению Шкоды была даже организована особая комиссия, однако Клейн, заведующий кафедрой акушерства университета, настоял на роспуске этой комиссии.
      В конце 1846 – начале 1847 года Земмельвейс отправился в Дублин с научной целью, а затем он поехал отдыхать в Венецию, отчасти для того, чтобы несколько рассеять свое тяжелое настроение от пережитых им шокирующих впечатлений в клинике. В его отсутствие в Вене произошел еще один ужасный случай, внезапно трагически погиб любимый им профессор судебной медицины Колетчка. При вскрытии трупа профессор случайно поранил палец, после чего у него, естественно, для современных представлений о санитарии, возник сепсис. Земмельвейс, и без того напряженно и много думавший над причиной родильной горячки, быстро сообразил, что смерть Колетчки произошла по той же причине, по которой гибли и роженицы в клинике. В кровь профессора попал трупный яд, который остался на его ланцете. Земмельвейс предположил, что примерно так же погибали роженицы: им просто вносилась инфекция в родовые пути. В Венской медицинской школе в те годы господствовало так называемое анатомическое направление: почти все акушеры сильно увлекались препарированием трупов. Земмельвейс также ежедневно работал в анатомическом театре, а затем он отправлялся в акушерскую клинику и там исследовал беременных. Эта, по современным понятиям полнейшая дикость, тогда была абсолютной нормой поведения врачей.
      После смерти друга Земмельвейс написал своем дневнике в: «Один бог знает число тех, которые по моей вине оказались в гробу. Я так много занимался трупами, как редко кто из акушеров… Я хочу разбудить совесть тех, кто еще не понимает, откуда приходит смерть, и признать истину, которую сам узнал слишком поздно…»
      Доктор Земмельвейс решил экспериментально подкрепить свои выводы. Вместе со своим другом доктором Lautner`om, ассистентом Карла Рокитанского, он произвел девять опытов на кроликах, вводя им в кровь секрет из матки заболевших рожениц. Все кролики заболели и погибли.
      Не откладывая, Земмельвейс предложил ввести в акушерской клинике простейшую антисептику, метод обеззараживания рук медицинского персонала хлорной водой. Земмельвейс, опрометчиво, в открытую называл убийцами тех акушеров, которые упорно не признавали его метода дезинфекции рук. Результаты этого его нововведения дали очень скоро о себе знать. Если, до введения хлорированной воды в апреле 1847 года, из 312 рожениц умерло 57 (18,26%), в мае, когда метод  еще только апробировался, процент смертности снизился до 12, в следующие 7 месяцев он упал еще сильнее – до 3%, и, наконец, в 1848 году умерло всего лишь 1,27% (из 3556 чел. – 45 чел.). Казалось бы, доказательства были получены, более чем убедительные!
      Доктор Земмельвейс начал неистово бороться за чистоту в больницах, но, как хорошо известно, многие великие истины поначалу считались людьми, буквально кощунством. Коллеги откровенно смеялись над Земмельвейсом, когда он пытался, как фокусник, перехитрить «больничную смерть» кусочком хлорной извести. Среди его противников были известнейшие врачи с европейскими именами. Даже Вирхов, и тот выступил против Земмельвейса. В 1858 году, в докладе Берлинскому обществу акушеров, Вирхов высказал о родильной горячке такие нелепые и поверхностные суждения, за которые его осмеяли даже рядовые венгерские акушерки, – настолько высоко, в сравнении с Берлином, уже стояло тогда знание о родильной горячке в больницах и родильных домах Венгрии.
      Игнацу Земмельвейсу только в 1850 году с большим нежеланием присвоили звание приват-доцента, при этом значительно ограничив его права. Он мог лишь вести демонстрационные занятия на муляжах. Новшества Земмельвейса казались его многим коллегам просто нелепыми чудачествами, недостойными звания врача. И он, ви конце концов, поплатился за свою активность изгнанием из родных для него стен Венской клиники. Он не перенес такого глубокого унижения и уехал в свой родной город Пешт, где вскоре занял место врача акушерского отделения больницы Св. Рохуса. В 1855 году Земмельвейс уже стал профессором акушерства в Пештском университете. Его угнетало отрицательное отношение многих ученых к его открытию, страдала не только научная истина, страдало его самолюбие.
      Профессор Земмельвейс с 1858 по 1860 год опубликовал ряд статей о родильной горячке и, в конце концов, он, собрашись с силами, выпустил классический труд «Die Aethiologie der Begriff die Prophylaxis des Kindbettfiebers» (Этиология и профилактика родильной горячки). Книга Земмельвейса сумела убедить только немногих практикующих врачей, целый ряд выдающихся специалистов остались по-прежнему противниками учения Земмельвейса. Некий молодой ассистент опубликовал работу о родильной горячке, в которой полностью исказил точку зрения Земмельвейса. Это сочинение, к позору «медициничной» общественности, тем не менее, получило награду Вюрцбургского медицинского факультета.
      В 1861-1862 годах Земмельвейс написал пять писем: четыре – знаменитым врачам и общее всем акушерам. В последнем письме автор угрожает, что обратится ко всему обществу с предупреждением об опасности, которая грозит каждой беременной от акушеров и акушерок, не моющих свои руки перед исследованием пациенток. То, что сегодня выглядело бы как вопиющая безграмотность, тогда было устоявшейся нормой. Нормой, смертельно опасной для пациентов. В практике сегодня даже есть термин «Рефлекс Земмельвейса», под этим термином подразумевается отрицание совершенно очевидных фактов.
      Отчаянная попытка одиночки противостоять, неизбежному, поставила самого доктора Земмельвейса на грань между жизнью и смертью. Непонятый, отвергнутый и осмеянный своими коллегами, он заболел тяжелым расстройством психики. Две недели провел великий врач-новатор, буквально, заживо погребенным, в доме для умалишенных в Деблинге. Незадолго перед тем, как попасть в сумасшедший дом, во время одной из последних своих операций, которую Земмельвейс провел новорожденному, он порезал палец правой руки. После панариция у него развился абсцесс грудных мышц, прорвавшийся в плевральную область.
      «Больничная смерть», причину которой Земмельвейс видел в заражении крови, в итоге, не пощадила и его самого... 13 августа 1865 года вездесущая смерть одолела героического врача. При вскрытии у него обнаружили водянку головного мозга. Недолгих 47 лет, всего лишь – вот какой срок оказался отпущен врачу-новатору бездушными небесами.
      В 1891 году тело Игнаца Земмельвейса перевезли в Будапешт. На пожертвования врачей всего мира 20 сентября 1906 года ему, наконец, поставили в Будапеште величественный памятник, на постаменте которого сияют буквы «Спасителю матерей».
      Еще до 1860 года некоторые ученые задумывались над тем, не вызываются ли различные инфекционные заболевания микроскопическими существами, однако специалисты не смогли дать никаких экспериментальных подтверждений этой гипотезе. Между 1863 и 1873 годами Казимир Довэн (1812-1882) – французский врач, открывший бациллу сибирской язвы, доказал, что одна из самых страшных инфекционных болезней, а именно сибирская язва, связана с наличием в крови неких палочек, которые он назвал «бактеридиями». Немец Поллендер почти одновременно, тоже  сделал аналогичные наблюдения.
      В период 1876-1880 годов Пастер во Франции, а Кох в Германии открыли для научных исследований новую обширную область – инфекционные болезни. Разгадка роли микроорганизмов в природе выпала на долю Пастера, сына отставного солдата, владевшего кожевенным заводом. Луи Пастер в течение всей своей сверхъестественно плодотворной жизни (в 1869 году он был разбит апоплексическим ударом, после чего у него была парализована половина тела, последствия этого недуга он ощущал почти тридцать лет, до самой смерти в 1895 г.) продолжал работать, вопреки всем помехам. Пастер доказал, что возбудителями многих, до тех пор необъяснимых инфекций были микроорганизмы, присутствие которых можно обнаружить при помощи микроскопа в крови и тканях больного. Примерно в 1877 году испанец Седильо ввел в научный обиход слово «микроб». Мало-помалу ученые  провели классификацию и составили каталог основных микробов, встречающихся в организмах больных людей: стафилококки, стрептококки, бациллы брюшного тифа, туберкулеза и т.д.
      Луи Пастера заслуженно называют основателем микробиологии. Он сумел найти эффективное оружие против всех микроорганизмов – высокую температуру. Однако даже он, чье открытие было революционным и абсолютно доказанным, столкнулся с противодействием и получил признание только в 59-летнем возрасте. В 1881 году его избрали в Академию наук на место Э. Литре, причем из 60 возможных голосов за него было подано только 36 и избрание произошло не за эпохальное открытие роли микроорганизмов в возбуждении болезни, а за его ранние работы по кристаллографии, осуществленные им еще в молодости.
      Судьба полузабытого исследователя А. Бешама (1816-1908) чрезвычайно своеобразна. Он является прямым предшественником и сторонником Пастера в установлении диссиметрии, одного из основных проявлений живых организмов. Но все попытки Бешама обратить внимание на значение своих работ и его критика Пастера не находили отзвука. Дожив почти до ста лет, он пережил Пастера (старше которого был на шесть лет) на тридцать лет и перед смертью опубликовал воспоминания о работах Пастера.
      А. Бешам является предшественником ученых, установивших понятие вирусов – мельчайших микроорганизмов, размножающихся в живых клетках и вызывающих тяжелейшие последствия.
Распространение гигиенических процедур, введение стерилизации при высоких температурах всех медицинских инструментов, изгнало микробов их операционных. Это немедленно снизило безумную смертность и повысило среднюю продолжительность жизни. За счет сверхвысокой младенческой и детской смертности средняя продолжительность жизни составляла, например, в Германии конца девятнадцатого века всего лишь 49 лет. В других странах дела обстояли еще хуже.
  Сегодня нормы санитарии и гигиены доступны даже беднейшим странам. И произошло самое неожиданное. Смертность упала, а модель супер расширенного воспроизводства  осталась во множестве стран третьего мира. Произошел демографический сдвиг! Это привело к быстрому росту населения во многих странах. Так в Кении почти половина населения это дети моложе 15 лет. Нет средств, чтобы их выучить, нет инвестиций для создания рабочих мест. Ситуация становится трагической. Так открытие Земмельвейса, спасая младенцев и матерей, обрекает на голодную смерть подросших детей. Сложнейшая проблема описана в работах профессора Гейнзона и моей работе "Демоагрессия - как фактор истории"
http://www.stihi.ru/2012/05/26/9289
© Copyright: Владимир Лагунов, 2013

http://www.stihi.ru/2013/12/07/11581





Асептика улиц
Юлика Юстен Сенилова

Раньше было иначе. Какая-то тишь…
И асептика улиц… и смрадное лето…
Чёрт возьми, я не знаю, о чём ты грустишь,
Странный мальчик с пустыми глазами поэта.
Нити рельсов у неба смыкаются в круг…
Как бессмысленно грустно… Пустуют скамейки
В этом парке, где я не держу твоих рук
С сетью мраморных жил, что похожи на змейки.
Не стучу каблуком, не чеканю свой шаг
И улыбку ищу… перекошены лица…
Вдоль по линии крыш расползается мрак,
Чтобы ночью в меня, словно в ведьму вселиться.
Разноцветный Компрос. Я домой? Не домой…
Постоять, подышать, покурить, размечтаться,
Что ты мой. Ну, конечно…бредово… не мой.
Мне так хочется… нежно… с тобой целоваться.
Или так, чтоб впиваться губами в твой рот.
До оскала, до боли. И страшно проснуться.
И смеяться и плакать, как будто бы прёт,
Будто в омут в тебя с головой окунуться.
Всё сольётся в один сумасшедший поток.
В миллионы огней, провокацию звука.
Это то, что во мне никогда не умрёт,
Даже если я стану… последняя сука.
Всё исчезло... Очнулась. И вечер так груб.
Замерзаю. А ветер срывает остатки
Поцелуев твоих с моих шепчущих губ:
«Всё в порядке…родная моя…всё в порядке».
©  Юлика Юстен Сенилова, 2012
http://stihi.ru/2012/06/05/2055