Прекрасные порывы

Столь долго мной носимые,
невидимые глазу –
почти неизлечимы их
слепые метастазы.
 
Я их копил в обилии,
как будущую радость,
когда по морде били – и
когда водили за нос,
 
когда в святом безумии
я рдел и задыхался,
и поклонялся мумиям,
и в верности им клялся –
 
и Веру, умерщвляя плоть,
так свято исповедовал...
Откуда ж знать мне, что Господь
божиться не советовал?..
 
А если что иное смел,
так лишь – не что иное...
Жаль, что одно лишь дно имел.
А надо бы – двойное:
 
двойным – вдвойне и вынется
(и лишний раз не кланяться):
до дна с друзьями выпьется –
и про запас останется...
 
А я, дурак, без хитрости
жил-был, тянулся к солнышку.
Не знал, что могут вытрясти
и постучать по донышку –

чтоб сдал я весь вчерашний хлам,
иначе – быть ославленным...
И в Душу я взглянул, а там –
как в Храме испохабленном.
 
И стало пеплом, перстью
всё то, чем жизнь я мерил,
и недостойно верности
всё то, во что я верил.
 
А все кругом зовут на бой,
мечи суют у Входа:
и здесь – слабо, и там – слабо,
кругом слабо – СЛАБОДА!
 
Одно я сердце нёс в груди
на жизнь и на мучение.
Что за «с л а б о д а», Господи?
Куда её? Зачем её?
 
И вот стою, разинув рот,
уже почти в готовности
быть радостно свободным от –
чего? – надежды? совести?