Опять зима. Постылый шумный пир...

Опять зима. Постылый шумный пир.
Набрался бард. Не попадает в струны.
Мы празднуем войну. Недолог мир.
И челядь, втихаря раскинув руны,
Пытается тянуть из кладовой
Припасы и вино, не то, что пиво.
А за стенами тьмы утробный вой
Пророчит мор и бедствия глумливо.
Лишь алый шелк, прозрачный на просвет, –
Глазам моим и роскошь, и услада.
Пусть отразит нашитый самоцвет
Тупую похоть алчущего взгляда…

Любовь моя, я понял наконец,
И жизни не прошло, не то мгновения:
Не тот велик, кто выстроил дворец,
А тот, кто лишь пред дамою колени
Свои свободной волей преклонял,
Не делая иного исключения, и
Как господь из храма гнал менял,
Из сердца гнал раба без сожаления.
Под спину стылой влаги натекло,
Дождь барабанит в смятый бок кирасы.
Металл вжимает в землю тяжело.
У края поля – право, свинопасы, –
Уже снуют, как крысы по столу,
Тревожа мертвых в поисках наживы.
Эх, доберутся,– в медный лоб стрелу
Уж не послать! Полопались тетивы.
А, впрочем, даже руку не поднять.
Дождь заливает рот, и взгляд тускнеет.
Любовь моя, я понял... Понимать –
Последнее, что отобрать сумеют.