Поэма первая. Пирамида. Глава 1

Думая, что учусь жить, я учился умирать.
Леонардо да Винчи.


Мир боится времени, а время боится пирамид.
Арабская поговорка.


Другими словами, зачем это всё надо, Альфи?
Стивен Кинг,
«On Writing».


Лето 1902: Бессонница

Меж пальцев стечёт раскалённый песок,
Кожа моя как панцирь теперь.
Память о прошлом стучится в висок –
Может быть, пуля откроет ей дверь…
Станислав Козырецкий,
«С.Ю.Р. Анализаторы»

 
Позавчера
I
«Скоро они будут повсюду…»
Вид из окна его удивил,
Ведь он и ещё многие люди
Впервые смотрели на автомобиль.

Это – двадцатого века начало,
Он встретил его, как сегодня рассвет:
Нет, он не ждал смерти ночами –
Мы все оставим в мире след.

Просто в какой-то момент он решил,
Что видит смерть, и очень близко.
Возможно ли это в мире машин?
Он улыбнулся собственным мыслям:

Машина ведь – тот же велосипед,
И в теле её злых духов не больше.
И нечего теперь на склоне лет
Бояться, ведь все страхи – в прошлом.

Он в кресло сел, а за окном
Толпа на машину глазела.
Он хотел забыться сном,
Но снов нет… уж какую неделю…

II
Умывшись и в зеркало взглянув,
Он кивнул, констатируя факт:
Не вчера заметил он седину,
Но теперь взгляд мёртв, всё так.

Сколько ему? Семьдесят… два?
Или однажды он сбился со счёта?
Что в жизни есть – он помнит едва,
И после смерти – будет ли что-то?

Раньше он не думал об этом –
Казалось, это – слишком простые вопросы.
К чему же семьдесят каким-то летом
Звёзды ловить? Останешься с носом.

Ему без того хватает забот,
Помимо без сна промучившей ночи:
Дело его одно сейчас ждёт,
Дело, с которым надо покончить.

Но он не торопится: чай заварил,
Ходит в портках, не спеша одеваться.
Когда-то ему отец говорил:
«Ты трус и не хочешь в этом признаться».

Оттуда и мысли об автомобилях,
О том, что ему уж десяток восьмой.
Но прав он в одном: он больше не в силах
Растягивать время. Так, где письмо?

III
С чашкой опять уселся он в кресло,
Рядом – лежало письмо на столе;
Себе хотел ответить он честно:
Почему письмо, а не пистолет?

Глядя туда, он отхлебнул чая,
Слушая голос людей за окном.
Этот конверт с сургучной печатью…
Может, он знал, что находится в нём.

Взяв конверт и чашку поставив
(Поясница напомнила опять,
Где грань между снами и явью),
Вскрыл он конверт и начал читать:

«Здравствуй, отец, я давно не писал,
Ты уж меня за то извини:
Я хотел, возможно, сам
Во всём разобраться, вспомнив те дни.

В том, что случилось, кто виноват?
Стоит ли снова болью делиться?
А если вернуть эти годы назад,
Что (или кто) могло б измениться?

Знаешь, у нас, как всегда, идёт дождь;
Такие идеи, вот, в голову лезут.
Ты вздохнёшь, наверное: что ж…
Но ты мне поверь, я пишу трезвый.

Помнишь, ведь ты ушёл навсегда
Очень давно. Твоя ли ошибка?
Не знаю, хватит ли тебя удар –
Я тоже теперь одинокая скрипка,

Только ушла она, а не я,
Но не имеет это значенья.
Маленький шарик наша Земля –
Может, мы встретимся часом вечерним…

Твой мальчик».

Да. «Твой мальчик». Не «Твой сын»,
Не просто имя (… какое имя?).
Девять утра пробили часы,
Девять ударов – девять пуль мимо.

Помнить не будет он даже смутно,
Как запечатал конверт с письмом прочно.
Он делает это каждое утро
С тех пор, как пришла Бессонница почтой.

IV
А через час он на улицу вышел,
Чтобы из лёгких выветрить пыль:
Нет экипажей, людей он не слышал,
И делся куда-то тот автомобиль.

Всё тихо. Не слышно даже
Звуков фонографа с улицы Главной.
Куда он идёт – не так уж и важно –
Важно, насколько он жизнью отравлен.

Он закурил. И какие-то знаки
Подавал словно кто-то за ним.
Он обернулся: просто собака
Где-то разжилась мясом гнилым.

Он ухмыльнулся: «Опять паранойя,
Опять на меня это чувство нашло».
А возле парикмахерской стоя,
Себя он спросил: «А дальше-то что?»

V
Вошёл. Но, не глядя на него,
Сказал парикмахер, пол подметая:

Парикмахер
«То целыми днями нет никого,
То друг за другом прётесь стаей».

Плечами пожал он: «Значит, я жив,
Если кого-то злить я способен».

Оставив метлу и совок отложив,
Словно забыл парикмахер о злобе

И улыбнулся, взглянув на него:

Парикмахер
«А-а, это ты, мой старый приятель.
Тебя не узнал я и оттого
Встретил ворчанием, а не объятьем».

Он кивнул и пожал другу руку,
И перед зеркалом в кресло он сел.

Он
«Я жду, маэстро, Ваших трюков:
Сделай причёску – на зависть чтоб всем».

VI
От друга узнал он (друг ли? знакомый)
О том, что автомобиль
Местный умелец в собственном доме
Своими руками, чёрт, смастерил.

С причёской a la Шопенгауэр он
Продолжал свой поход без креста
С мыслью, что был бы хорошим закон,
Кровную месть разрешавший, как встарь.

Этот подонок (мать его, «друг»)
О своей дочери ему рассказал:
Выходит замуж снова вдруг!
«Мой старый приятель, ты что, не знал?»

Себя он одёрнул: «Стоп, перестань».
Чего это он так взъелся на них?
И кровная месть к чему здесь «как встарь»?
Могила; память; воздух тих.

VII
Сердца коснулось словно пламя,
Оно трепыхалось, как лист на ветру.
«Не трогать, - он думал, - чёртову память,
А то прямо здесь у фонтана помру».

Скривившись, он сел, жалея о том,
Что нет у него опоры (трости).
Он отдышался – открытым ртом
Не стоит пыхтеть (неприлично просто).

Вот фонтан – да и полдень погожий;
Он с наслажденьем прохладу ловил,
Брызги питали иссохшую кожу
{Дави эти мысли, дави!}.

Он смотрел на водные танцы
(А в парке гуляли дети и пары)
И в каплях увидел – он мог поклясться –
Своё отраженье. Какой же он старый!

Что стало с ним, юным когда-то
{С чьим-то мужем, с чьим-то отцом}?
Что стало с тем крепким солдатом,
Плевавшим и чёрту, и гази  в лицо?

Отвечать на вопросы он не желал,
Лишь признавая факты с грустью.
Мотор уже нормально стучал,
Пора идти: в желудке пусто.

VIII
Вот ресторан «Оазис в песках»,
Но в такую даль тащиться не лень:
Ведь от ходьбы всегда чище в мозгах
И здесь он обедал почти каждый день.

Столик в углу свободен – отлично,
Там его никто не заметит.
Он сделал заказ самый обычный:
Хаггис  и суп – вот такая диета.

Еда была ужасно безвкусной,
Но выбор был: еда или мысли…
Вдруг появилось у него чувство,
Что в супе что-то недавно прокисло.

Он не доел, но расплатился
И в сдаче монеты пересчитал.
Сегодня он уже находился,
Пора домой. Он очень устал.

IX
Он из окна на небо взглянул:
Завтра жди дождя, всё так.
Не надо было подходить к окну:
Плохие вести ускоряют шаг.

В газетах, вон, трубят о том,
Что труп старика опять в парке нашли.
Но не покрылось его сердце льдом
От мысли: найти и его так же могли.

Впрочем, ладно, он ведь жив,
Восславим Господа за это,
Устроим себе на чай перерыв;
Он по-прежнему – свидетель лета.

X
И почему-то только сейчас
В лучах заката в маленьком мире
Распознать сумел его глаз
Полный развал в его квартире.

Тряпки и рухлядь, словно на свалке,
Смотреть нужно под ноги, чтоб не убиться.
Дом как он – такой же жалкий,
Как со всем этим можно мириться!

Нужен ремонт, нужно работать,
Сдохнешь иначе, как крыса в помойке.
Жить в грязи совсем неохота.
Сейчас… отдохнуть нужно только.

Он лёг в кровать, глядя в окно
(Смотреть в потолок он будет ночью).
Это монстр из забытых снов
Рвал его реальность в клочья.

XI
Письмо, парикмахер, «Оазис», убийца –
Страхов поток о том память разрушил,
Пока продолжал по телу струиться
Пот, словно плач его клеток бездушных.

Но не забыть Бессонницу, ибо
Вновь опустилась на шею петля –
На берег выброшенной рыбой
Он возился в постели,.. о смерти моля.

Вчера
I
Гром! – Это гроза за окном заиграла,
И открыл глаза наш старый пень.
Воду у неба земля отнимала,
Как жизнь у него отнимал новый день.

В свете молний он поднялся,
Перестав созерцать потолок.
Он услышал, как назвался
Грома раскатом по имени Бог.

Он прошагал с керосинкой на кухню;
Может какао взбодриться помочь;
3:45 – успели протухнуть
Все надежды поспать в эту ночь.

Открыв окно (и сняв мембрану,
Стеклом что закрыла от мира его),
Умылся он в час этот ранний
Бившей в лицо водой дождевой.

Вытерся он, отойдя, рукавом,
В кресло сел, укутавшись в плед.
Хоть вернулось уж лето давно –
Так он всегда встречает рассвет.

II
Утром, едва закончился ливень,
Он пошёл в парк – это нормально:
Память о прошлом сидела нарывом,
Словно письмо с печатью в кармане.

И оставшейся чистою влагой
Наполнил себя он вдохом одним.
В новом дне он с каждым шагом
Был ближе к чему-то. И не могли

Его волновать ни боли в спине,
Ни то, что не видно автомобиля.
Шёл он вперёд, будто во сне.
Да, он шёл – ещё была сила.

III
Где-то играл фонограф чуть слышно,
Музыку он едва различал,
Как звуки капель, падавших с крыши, –
Он не видел, но была в том печаль.

Однако ему извилин хватило,
Чтобы вспомнить: он стригся вчера;
А после этого что было?
А после этого – в мозге черта.

И потому он направился сразу
В парк городской – всё по привычке,
С каким-то древним инстинктом был связан
Этот поход, до дрожи обычный.

Он повернул – это та же дорога,
Там впереди был тот же фонтан.
Так ведёт, говоря красивым слогом,
Мёртвый фрегат слепой капитан.

Рука сама оказалась в кармане,
Письма коснулись пальцы, а значит…
Вот скамейка возле фонтана
{«Мы снова встретимся, мой мальчик»}.

IV
Склонившись, он смотрел на конверт,
Гадая, откуда взяться он мог, –
Кто-то закрыл собой солнечный свет.
Сперва он видел лишь пару ног,

Он п;днял глаза: перед ним
Стоял человек в плаще и шляпе.
Был незнакомец таким молодым
{что мог сказать ему «папа»}.

Незнакомец
«Не бросаюсь своими я именами,
Скажу лишь одно: я просто сыщик.
Я посижу здесь, рядом с Вами.
Может, от Вас я что-то услышу».

Он
«Что ж, садитесь, но я не пойму,
Какие секреты могу я раскрыть.
Я прожил жизнь, прошёл войну –
О чём прикажете мне говорить?»

Сыщик (сев рядом)
«Вы в этом парке бываете часто?
Хотя… полгорода здесь отдыхает.
Но, говорят, здесь стало опасно;
Говорят, здесь люди умирают».

Он
«Да, сюда хожу я с тех пор,
Как в жизнь Бессонница вошла.
Я знаю, к чему идёт разговор:
Полиция снова тело нашла?»

Прошлое – это старый снаряд,
Что от касанья может взорваться.
И он сейчас таким страхом объят,
Словно преступник со стажем лет двадцать.

Сыщик
«Да, утром найдено новое тело:
Снова старик – кто машину собрал.
Я помогаю расследовать дело.
А что Вы делали ночью вчера?»

Сыщика он не слышал почти:
«Сейчас» и «тогда» слились воедино.
{Письмо скорей, старый дурень, прочти,
Письмо от тобой забытого сына}.

Дело не в том, что убит человек,
А в городе есть душегуб-идиот:
Всё это время и его бег!
Что его ждёт? Кто его ждёт?

Он
«Я маялся от Бессонницы ночью
Дома. Один. Какого хрена? –
Коль ты арестовать меня хочешь,
Валяй. Но не трать моё время».

Сыщик
«Я всё понимаю, но всё же…
Не только ночью – в парке, днём
Что-то необычное, быть может?
Звуки? Люди? Тень за окном?»

Он
«Нет. Думал я… о чём-то своём,
О чём – не помню, скажу Вам честно.
Я сам – это тень за чьим-то окном.
Ищите следы. Но в другом месте».

Сыщик поднялся, сказав: «Извините», -
И ушёл. Он остался один.
Солнце прошло точку зенита,
А некто в цилиндре за ними следил.

V
Он, наконец, себе задал вопрос:
Когда получил он это письмо?
Наверное, мхом его разум порос,
Раз позабыть он всё это смог.

Впрочем, одно он знал теперь точно:
Это письмо уже он читал,
Знал он: скрывалась в рифмованых строчках
Словно зарытая в землю мечта.

Да, это так, он ушёл на войну,
Он выжил, но не смог вернуться.
Они ему верили, как никому,
Ждали, зная, что не дождутся.

Впервые читал он это письмо
И понимал, о чём идёт речь:
Тёплый запах летних смол –
Горче разлук лишь горечь встреч.

VI
Так же склонившись, с конвертом в руках
В «Оазисе» он сидел за столом.
Там на окраине мчится река,
Здесь же люди: и явью, и сном

Всё мелькают, мелькают они –
Системы отсчёта, в них время своё.
Песчинки в часах обречены
Падать, пусть вместе, но не вдвоём.

На части себя никто не порежет,
И да, жив каждый во времени своём:
Не станет старик мальчиком нежным,
И мальчик не станет седым стариком.

VII
Кусок не лез в горло, и потому
Он, расплатившись, покинул «Оазис»,
И звон монет сдачи тогда потонул
В глубоком кармане, а он – в тени вязов.

Он шёл обратно, он шёл домой,
Словно слепой, но всевидящий знахарь.
И, поскольку он шёл по прямой,
Его заметил тот парикмахер.

Парикмахер
«Эй, старый друг, может, зайдёшь?
Сплетни обсудим, чтоб город икал».

Но говорить стоит ли ложь,
Даже ту, что всю жизнь ты искал?

Он (не входя)
«Снова слушать про твою дочь?
Или, может, о моём сыне?
Как от него она ушла прочь!
Он написал мне, слышишь, скотина!»

Он пошёл дальше, а парикмахер,
Глаза округлив, смотрел ему вслед.

Парикмахер
«Тебе на голову не падал якорь?
Спятил ты на старости лет!»

VIII Мысли
{«Как меня он другом звать может
После того, что случилось?!
Дочка – шлюха, папаша – такой же.
Ведь об этом в письме говорилось?

Что за день, Боже, помилуй!
Ливень с утра, что сулил перемены,
Гибель конструктора автомобиля,
Сыщик, письмо, брадобрей этот хренов!..

Но вот, я дома, летний вечер;
Твоим словам, мой мальчик, я верю;
И что помешать способно встрече?
Что может пройти сквозь закрытые двери?}

IX
Дряхлый старик, он словно собран
Из одних локтей да коленей,
Возился в кровати он неудобной
Всю ночь. Теперь несомненно:

Смерть – не ведьма с косой, не судья,
Не звёздный свет, холодный, далёкий;
Смерть – невинна, это дитя,
Дитя, обречённое быть одиноким.

Эта мысль истинна, ведь
Она достаточно безумна.
Он не спал – он призывал смерть,
Но в эту ночь он так и не умер.

Сегодня
I
Новый день бил светом в окна
И через глаза двумя стрелами в мозг.
Может, и должен он быть одиноким,
Как соединивший два берега мост.

Но сказало утро сбросить плед,
Этот душный, тяжёлый покров,
Идти вперёд. Он не сказал «нет»:
Начала дней не терпят слов.

В ванной умылся он и вспомнил:
Вчера был дождь, был чёртов ливень,
Вчера была смерть миров миллионов,
Что по стеклу сползали криво.

Вспомнил он, как после дождя
Словно вдыхал кто-то воздух в него:
Но почему он не видел тогда,
Что, мать его, он всё же живой?

Но, так иль иначе, он заварил чай
И пил его, смотря в окно.
{Ну, ночь бессонная, прощай;
Надо идти. Куда – всё равно.}

II
Он не знал, что это – день слёз,
День обновления язвы закрытой.
И для того не нужно гроз:
Нужно лишь на улицу выйти…

III
Он стал вдруг словно невесомым,
Как волны времени для чад заблудших.
Это влекла его ритмом знакомым
Музыка; нёс свою фонограф службу.

Он ощутить мог сердце своё,
Но не боль, не трепетанье, –
Как драгоценность нёс он его.
Оно – пирамида на дне океана.

Сердце – души человека обитель,
И человек должен определиться,
Станет ли сердце храмом открытым
Или забытой забитой гробницей.

А волны времени? он мог их видеть,
Влекущих его всё дальше от дома.
Впрочем, конечно же, будет обидно,
Если всё это – просто симптомы.

IV
Может, поэтому он не заметил
Человека в цилиндре и его взгляда…
Солнце на небе безоблачном светит,
Люди в парке всегда гулять рады.

Но из-за этой истории жуткой
В парке людей было немного,
И всё же он, как всегда, на минутку,
Сел на скамейку. Гудели ноги.

И снова музыка. Но на этот раз
О чём-то пел фонтан чуть слышно.
И можно, лишь не открывая глаз,
Подниматься всё выше и выше.

Но всё-таки что-то держало его,
Что-то, давно пустившее корни;
Оно не даёт сделать вдох волевой,
Как опухоль, что растёт в твоём горле.

Всё это память, чёртова память!
Снег на седых холодных вершинах!
Но сегодня он уже знает:
Снег сойдёт… сойдёт лавиной.

V
Двое мальчишек, тех, у фонтана,
К нему подошли, в глаза заглянув.

Один из мальчиков
«Мы о солдатах много читали,
А Вы когда-нибудь видели войну?»

«Война». Это слово пулей пробило
Сердце его – горячий металл, –
В клубок скрутило оно его жилы
И вышло из глаз – он зарыдал.

Мальчишек смутил плач старика –
Переглянувшись, они убежали.
Но ведь не пуля афганского стрелка
Смогла его до слёз ужалить.

Он вспомни всё: жену и сына,
Вспомнил, что глупую выбрал войну
И что обратно его не пустили
Страхи. И он до сих пор в их плену.
____________
Вытащил руку он из кармана
С монетами вчерашней сдачи –
Такие монеты бросают в фонтаны,
Чтобы вернуться… и так, на удачу.

Он поднялся, вытерев слёзы,
Сделал к фонтану пару шагов.
Стал эту музыку он ценить поздно,
И потому – жить нужно вновь.

Был чей-то профиль на этой монете,
На Шопенгауэра чем-то похожий.
Теперь диск солнца до конца лета
Светить со дна фонтана сможет.

VI
Он, не зайдя в «Оазис в песках»,
Пришёл домой – в каморку свою.
Его домашний питомец Тоска
Принёс в острых зубках тапки ему.

Есть не хотелось – хотелось вина
(Способ последний для дальних полётов),
Но лишь с чашкой чая он у окна
Стоял – и словно ждал кого-то.

Но там был лишь молодой человек,
Юнец в цилиндре и лёгком пальто.
Ну не смотреть же на него век –
Память и так давит плитой.

Он отошёл, уселся в кресло,
Взяв со стола, что рядом, письмо.
Но всё же воздух не был пресным:
Что эту горечь сейчас принесло?

{Может быть, хватит этих прелюдий?
Хватит искать в себе Эльдорадо?
Больше ты ничего не забудешь.
Ты знаешь всё}. И вот – награда:

VII
Сегодня решил он лечь пораньше,
Едва горизонта солнце коснулось.
Сегодня ему не было страшно,
Хоть и глаза ни на миг не сомкнулись.

Он слышал, как открылась дверь:
Кто-то к нему в квартиру вошёл.
Убийца? Монстр? Просто верь:
Вопрос судьбы твоей ныне решён.

Шаги. И всё громче стук каблуков,
Их медленный ритм – словно часы.
Он повернул голову: там далеко
В дверном проёме стоял… его сын.
____________
Он лежал, а сын сидел рядом,
В графине с водой ломался закат.
И, наконец-то, будет разгадан
Последний секрет, он будет распят.

Сын
«Долгие годы тебя я искал.
Мне показалось, я знаю, где ты.
Как-то письмо тебе я послал.
Почему же ты мне не ответил?»

Он
«Я лишь недавно письмо получил,
Я прочитал его, конечно.
И в густой бессонной ночи
Я вспоминать его мог неспешно».

Сын (с улыбкой)
«Недавно? Уже ты целый год
Читаешь его, каждый раз забывая;
Каждый раз находишь ты брод,
Но что тебя вновь в пучину бросает?»

Он
«Год?.. Мой мальчик, как же так?
Впрочем, ладно, я знаю всё:
В письме своём ты п;дал знак,
А я не понял, глупый осёл:

Как ушёл я от сына и от жены,
Так и ушла жена от тебя.
В этом есть часть моей вины,
В том, что твоя сломалась судьба».

Сын (с улыбкой)
«Вот ты о чём… Парикмахера дочь
Замуж выходит… Что ж, её право.
Ты думал, она от меня ушла прочь?
Нет, её каблуки не стучали о гравий.

И не она ушла,.. а мама:
Она умерла, и писал я об этом.
Ты из письма не понял ни грамма,
Ты вроде здесь, а вроде… где ты?»

Он (смотря в потолок)
«Я пропустил так много… Боже,
Я словно по-прежнему в Афганистане.
Холодный пот по раскалённой коже
Течёт, и, кажется, солнце не встанет.

Значит, нет моей королевы в живых,
Нет любимого поля у пахаря.
Или я к смерти настолько привык?
Но всё же… дочь парикмахера?»

Сын
«А что? Она ведь свободна теперь,
Полгода прошло со дня моей смерти.
Я за собою не закрыл дверь –
Вот тайна ночей бессонных в конверте».

Стакан с водою сын ему подал –
У этой воды не было вкуса;
Словно навеки замёрзшие воды
На Памире иль на Эльбрусе,

Он пил последний луч заката,
Сам с собой говорящий старик.
Он одинок – и это плата,
Забытой войны немеющий крик.

Он победил, и Бессонницы нет,
Сердце не бьётся, и он не дышит.
И отражала Луны снежный свет
Монетка в фонтане, на ночь затихшем.