Роза и Красная площадь 1-ый отрывок

РОЗА И КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ

РАССКАЗ


  - Галя, ты спишь? Галь, ты не спи, просыпайся. Хочу тебе что-то сказать. Важное, понимаешь? Моченьки нет, так хочется сказать! Прямо сейчас хочется!
  Галя проснулась, дёрнулась от резкого света фонарика, уткнулась носом в подушку и простонала:
 - Розка, ты чего? Который час? Что случилось? Зачем ты будишь?
 - Галя, я в Москву поеду!
 - Какая Москва? Уйди, дай поспать. Господи, один выходной, и то не даёт поспать.
 - Я в Москву поеду, Галя, на новый год. Ну что ты такая бесчувственная? Ну, кому я ещё  это скажу, как не подруге.
 - Галя, тресни её ты чем-нибудь, - подала голос из соседней комнаты Лина. – Весь дом перебудила! Сама не спит и другим не даёт! Сгинь!
 - Вот и сгину! Подруги называются! – зашептала сердито Розка. – Где там? Доверишь им какие тайны! И слушать не хотят!
 - Но не в пять же утра! – простонала Галя. – Уйди, днём расскажешь!
 - Ничего вам больше не скажу, - пригрозила Розка. – У меня из-за вас все коленки замёрзли. Ползаешь тут на полу, а они слушать не хотят. Всё! А между прочим, кто рано встаёт – тому Бог подаёт!
 - Сгинь! –  в неё бросили тапком.
  Розка ойкнула, шмыгнула к себе на кровать, погасила фонарик и затихла. За окнами шёл снег. Белый, частый. От крылечной лампочки свет заранивался в окно, в Розкин закут, и висел на стене, как слайдик из диафильма. Розка видела, как тихо и зыбко скользят мягкие тени снежинок.
 - В Москву поеду, сяду на Красной площади на лавочку, и пусть будет такой же снег, мягкий, белый и чистый, - зашептала Розка. Она никогда не была в Москве, и столица представлялась ей по рисунку в синеньком букваре. – Поеду в Москву, всё равно поеду.
 А снег всё падал и падал. Зыбкие тени снежинок сплетались, расплетались, перекрещивались, будто кто-то невидимый за окном ткал снежное полотно. Кросна тихонечко скрипели, что-то постукивало, потюкивало под окошком, как набилка.
 Розка слушала, слушала и уснула. А проснулась, когда утренний свет уже заполовинил синевой окна. За стеной раздавались голоса.  Звенела ложечка. Это Галина и Лина вместе с Марфой Ивановной собирались пить чай.
 Хозяйка дома Марфа Ивановна  брала кусок сахару, зажимала его щипцами и, плотно спрятав в кулаке, пыталась колоть.
 - Ой, не могу, девка!
 - Розку надо позвать! – посоветовала Лина. – Она расколет, физкультурница! Ночью спать не даёт, а по утру дрыхнет!
 - А я уже встала, - гордо сказала Розка, заглядывая в комнату, - Марфа Ивановна, дайте поколю!
 Она пыталась скрыть обиду.
 - Руки сначала помой! – потребовала строгая Лина. – И глаза. Вся тушь размазалась.
 - Это не тушь, - скривилась Розка. – Тушь ты мне пожалела. Я вчера донышко у баночки коптила.
 - Всё равно иди мыться! Галь, чего ты молчишь?
 - А чего говорить? Разве её перевоспитаешь! Розалия Михайловна, идите мыться, одну тебя ждём-дожидаемся.
 - Да иду я, иду, - сердито ответила Розка, ушла за занавеску, забрякала умывальником. – Не дом, а пионерский лагерь какой-то… То нельзя, это нельзя. Замуж что ли выйти?
 - Выходи, выходи, Розка, - засмеялась Марфа Ивановна. – На свадьбе хоть погуляем! Я пива наварю. Колька-то давно к тебе присматривается!
 - Марфа Ивановна, какой Колька? Она в Москву нынче уезжает! – ехидно просказалась Лина. – Женихаться.
 - В Москву? – протянула Марфа Ивановна. – Господи, в Москву-то зачем?
 - Я Новый год хочу на Красной площади встречать! – объявила Розка, вздёрнув нос.
 - А ёлка в клубе? – спросила Галя. – Ты же там бабу-ягу играешь! Это как понимать?
 - А никак! Что, другую бабу-ягу не найти? Вот ты и сыграешь! А я? А я в Москву, девочки, поеду! Сяду там на лавочку под ёлочку. Снег будет падать, белый-белый, крупный, лохматый такой. Куранты будут бить: бим-бом, бом-бом! Хорошо-то как будет, девочки! Правда?
  - А Колька твой? Ты о нём подумала? – требовательно и выжидательно спросила Лина.
  - А с чего вы все взяли, что он мой? Ходит, нос в потолок! Думает, раз в Германии служил, так все вокруг него вертеться должны? Не дождётся! А во-вторых, он мне и не нужен! Вечно от него соляркой пахнет! Мне, девочки, другой муж нужен: беленький, чистенький да что б с карандашиком. Инженер. И чтоб фамилия у него была краси-ивая, а не какой-нибудь Сундуков! Представьте себе, Розалия Михайловна Сундукова! Ужас какой-то! Нет!
  - Так ты, девка, правда, в Москву за женихом поехала? – спросила  недоверчиво Марфа Ивановна.
  - Ну, Марфа Ивановна, ну что вы их слушаете? – с досадой ответила Розка. – Давайте я лучше вам сахар поколю! Галя! Смотри, руки чистые. Вымыла.
  Лина, позвякивая ложечкой, задумчиво мешала сахар в чашке, потом посмотрела из-под чёлки на Розку  и сказала участливо:
  - А в чём же вы поедете, уважаемая Розалия Михайловна? В вашем сереньком пальто?
  - А чем тебе не нравится моё серое пальто? – подозрительно покосилась Розка.
  - Из него нитки во все стороны лезут!
  - Нитки? Подумаешь! Тоже мне беда. Я их ножницами обстригаю.
  - Ро-оза, - поморщилась Галина, - ну ведь и вправду твоё пальто никуда не годится! В деревне до школы добежать -  ещё туда-сюда, все давно привыкли, но в Москву нужно что-то другое, приличное всё-таки!
 - А что в Москве не люди живут? Вот вы думаете, что там все такие барышни ходят? Прямо с обложки журнала?
 - Ты уже с лета нитки обрезаешь! – насмешливо заметила Лина. – Скоро дырки будут.
 - И тесно оно тебе, - сказала Галина. – Всю обузило.
 - Зато тёплое, порвёшь – не жалко!
 - Как горох об стенку! – покачала головой Галина. – Упрямая! Как ты детей-то учишь? Я всё удивляюсь!
 - А сколько хочешь удивляйся! Это я дома такая, а в школе я другая. Собранная.
 - Я тебе своё пальто дам, Собранная! Я всё равно никуда не собираюсь. Буду книжки в каникулы читать и на лыжах кататься. Будем с Марфой Ивановной баньку топить, шанежки печь. А не подойдёт, Линкино примеришь.
 - Вот ещё, - сказада Лина. – Она его непременно порвёт или потеряет. Она такая, безалаберная. Правда, Розка, потеряешь?
 - Запросто! – Розка шмыгнула носом и уставилась в своё жёлтое самоварное отражение.
 - А директриса тебя отпустит? – опять пристала Лина. – Кто на каникулах с детьми заниматься будет внеучебными мероприятиями?
 - Дети на каникулах должны отдохнуть от школы! А Нина Николаевна меня отпустит, спорим? Она как узнает, что я в Москву собираюсь, тут же кучу заказов сделает: туда сходи, то купи, там посмотри. Отпустит! Я ей так скажу: Нинушка! Николаевна! Миленькая! Отпустите меня на каникулы в Москву, я вам чего-нибудь привезу. Бумаги миллиметровой! А бабу-ягу Линка сыграет! Она задумается и отпустит, правда, Линка!
 - Вообще-то я Снегурочку играю! – отвернулась Лина. – У тебя чай скоро простынет. Будешь пить или нет? Моя сегодня очередь посуду мыть. Я тебя ждать не буду.
 - Да буду я, буду! – Розка показала язык самоварному отражению. – Девочки, поглядите, какая я в самоваре вся золотая да хорошая!
 - Хорошая, хорошая! Чёрт ерошил да не позолотил! – засмеялась Марфа Ивановна, доставая шанежки из печи. – Пей чай, егоза! Простынет!
 - Мне бы ещё серёжки золотые, переливчатые, - размечталась Розка. – В Москве куплю. Буду вся такая симпатичная. Марфа Ивановна! А ты сама как замуж-то выходила?
 - А как все: взяли да сосватали. Стою за печкой, реву одним глазом, а другим жениха рассматриваю, не кривой ли?
 - Вот раньше плохо было, - посочувствовала Розка, - женят на ком попало, и ходи Сундуковой весь век! Вот представь, Лина, за тебя какой-нибудь старик посватается, кривой, седой, ой! Страшно, да?
 - Роза! – Лина  с неудовольствием пристукнула ложечкой по столу. – Оставьте эти бредни. Ну, сколько можно? Пейте чай.
 - А, страшно стало, да? Марфи Ивановна, взгляните-ка: Линке страшно стало! Ой, Марфа Ивановна, какие вы румяные стали да красивые! - И Розка, подперев круглое личико кулаком, стала восхищённо рассматривать хозяйку.
 Марфа Ивановна смутилась, оглянулась на себя в зеркало:
 -  А как не разрумяниться-то, все морщинки-то от жара разгладились! Ой, Розка, вертяха, из-за тебя забыла шанежки маслицем смазать, - она вскочила. - Ешьте, ешьте, пока горячие. Печёному да варёному век недолог, - и вскрикнула: - Розка, да сахар-от мне наколола?
 - Забыла Марфа Ивановна!
 Лина с притворной презрительной миной взглянула на Галю:
 - И вот так каждый день! Галя! И как ты это находишь?
 - Я шаньги ем, не мешай.
 - Вот я такая же была, - сказала Марфа Ивановна, улыбаясь Гале, - сижу, молчу, шанежку волочу. Вкусно, Галенька? Ешь, ешь, пускай они спорят! А мы исть будем! Во! Сама расколола! – и показала Розке сахарную ладошку. – Я раньше с такой вот глызочкой три чашки выпивала.
  - А я, девочки, в Москве в кафе пойду, буду кофе из чашечки пить такими маленькими, малюсенькими глоточками и пирожное закажу с розочками. Крем-брюле или бланманже.
 - Сиди давай, бланманже! Где ты в Москве жить-то будешь?
 - Я тётке позвоню. Она у меня хорошая. Она меня примет. Мне бы недельку только пожить или дня четыре, больше, наверно, не получится, - вздохнула Розка. – Лишь бы только Нинушка меня отпустила… Мороженое хочется шариками из розеточки поесть, сверху сиропом жёлтеньким полито. Я в кино видела…
 - Ох, и Розка, ох, и фантазёрка, - всплеснула руками Марфа Ивановна. – Андели, андели! Ты и нам-то  привези угоститься чудо такое!
 - Привезу, - пообещала Розка, - я в термос положу и привезу!
 Розка наконец взяла шанежку, откусила кусочек и зажмурилась от удовольствия:
 - Марфа Ивановна! С толокном! Как  я их люблю!
 - Ешь, ешь. Наболталась, поди! Это получше будет твоего бламанже.
  Всё у Розки сложилось удачно: Нинушка отпустила сразу и безоговорочно:
 - Поезжайте, поезжайте, Розалия Михайловна! Столицу надо посмотреть. А когда и ездить, как не в вашем молодом возрасте. Потом общешкольный классный час проведёте «Новый год в столице нашей родины». Журналов, газет прикупите для иллюстраций вашего рассказа. Открыточек там разных. Стенд выпустим. Пионерский сбор проведём. Поезжайте!
  Очёчки Нины Николаевны победно блеснули. Она торжественно вышла из-за стола, обняла Розку за плечи, чмокнула в макушку, благословляя, и шепнула на ухо:
 -  Только пальтецо смените, не обессудьте, не обижайтесь. Ведь по вас, - она важно подняла руку, воздев  к потолку указательный палец и выдержав педагогическую паузу, - будут судить о нашей деревне и о нашей школе, о нашем сельском учительстве. А в человеке всё должно быть чисто: и душа, и одежда, и мысли!
 - И лицо! – добавила Розка, вспомнив Лину, и вдруг выпалила: - Нинушка! Ой, простите! Нина Николаевна, а может, вам чего-нибудь привезти?
 - Ничего не надо, Розалия Михайловна! Вы лучше себя привезите! Себя!
 Розка летела как на крыльях. Радостный снег искрился на солнце. Густые синие тени длинно  лежали через наезженную дорогу. Дым стоял столбами, упираясь в синее свежее небо. Круглые коленки, обтянутые трикотажными чулочками, так и мелькали из-под расстегнутого серенького пальто. Нижняя пуговка оборвалась и потерялась где-то.
 - А, не беда, не беда! – думала на бегу Розка. – Новая пришьётся, или Галька своё пальто даст. Да и какая там пуговка, когда рядом, - ей так теперь казалось, - совсем рядом, рукой подать,  будто бы за лесом, ждёт Москва, площадь, куранты и лавочка, лавочка с краю у башни!
  - Пал Николаич! – закричала она звонко.- Открывай ворота, позвонить в Москву надо!
 Пал Николаич, хозяин жёлтенькой телефонной станции, больше похожей на кривую оштукатуренную сараюшку, отставил лопату в сторону и удивлённо воззрился на Розку:
 - Чего кричишь, егоза, ворон пугаешь?
 - Пал Николаич, здрасьте! Мне б в Москву позвонить, сейчас прямо! Ну, что же вы стоите? Ну, пойдёмте, пойдёмте! – и она радостно потянула его за рукав.
  Влетела первая, сбросила пальтишко на крючок, шлёпнулась на стул и заёрзала нетерпеливо:
 - Пал Николаевич, ну?
 - Не нукай, не запрягла ещё! Это дело обкурить надо!
  Пал Николаевич неспеша охлопал валенки толстой рукавицей,  снял фуфаечку, сел на табурет, вытащил кисет и принялся варганить тонкую козью ножку. Его толстые узловатые пальцы ловко шевелились, сворачивая на коленке тонкую  прозрачную бумажку.
 - Ну, Пал Николаевич!
 - Не запрягла! Помани! Ты, Михайловна, вот чего скажи, - он пустил синий дым к окну, прищурил ласково и мечтательно глаз, - стало быть, до Москвы собралась? За женихом или как?
 - Да какой там жених!
 - А чего извертелась вся, а?  И глаза прячешь?
 Он снял шапку, поскрёб рукой ёжик сереньких остриженных волос:
 - Да, девка, собралась, значит.
 - Да откуда вы знаете? - чуть не плача вскрикнула Розка. –  Я утром только придумала! Соедините меня с Москвой, Пал Николаевич, в самом деле! Я к тётке еду. На каникулы. Некогда мне!
 - Знаем мы ваши каникулы! Плавали - знаем! Уж вся деревня бает, что Розалия Михайловна, учителка наша, по столицам в поход собралась! – и ухмыльнулся широко:
  -  Кольку-то на кого оставишь?
  - Ну, Павел Николаевич! – нахохлилась Розка. - Что вы все заладили: Колька, Колька! Кто он мне – муж что ли?  Вам-то какой интерес?
 - Да племянник мне всё-таки, сродни, так сказать.
 - Подождёт ваш Колька, никуда не денется!
 - А возьми с собой, веселее.
 - Ну, уж нет! Одна поеду. Соедините, пожалуйста, Павел Николаевич, прошу вас! – Розка сгорбилась и обречённо посмотрела в окно. В глазах замигали слёзы.
 - Да ладно, ладно, Розочка! Не реви, девушка, не обижайся. Я это быстро. Чего расстраиваться из-за такого пня, как я? Я ведь просто поговорить хотел, по душам. Сидишь тут сиднем, как пень, хоть бы кто зашёл.
 Он отложил козью ножку, притянул к себе чёрный аппарат, покрутил ручкой и, приложив к уху трубку, закричал:
 - Станция? Промежуточная? Катенька, ты что ли? Не родила ещё? А кто будет-то, не знаешь? Нет? Так ты у моей жонки спроси. Она так угадывает: скажет, сядь, девка, на пол, а потом вставай, девка! Так коли парень будет, так жонки-то по-особлиму на ноги подымаются. А мужик-от твой, чего?  А, ждёт-не дождётся? Наследник? А вдруг девка, Катенька? Вот нечаянна радость, да? Хотя я думаю, девку надо последней рожать: родителям на радость, на утешение…
Павел Николаевич  опасливо покосился на Розку.
 - Катенька, тут дело такое… У тебя линия на Москву свободна? Тут девушка нервничает, переживает: с Москвой ей переговорить надо. Торопится. Звать-то как? Розалия Михайловна! Учительница наша физкультуры. Не знаешь? Да как не знаешь? С Колькой-то нашим кто ходит! Молоденькая такая, кругленькая. В Москву поедет! Кольку-то не берёт. Нет, не хочет… Вот тут сидит, довольная, кивает… Москвичка!
 - Пал Николаич! Прекратите! Мне с Москвой поговорить надо! – вскинулась Розка.
 - Какие все нетерпеливые пошли! Катенька, ну, потом, потом, милая. На, бери трубку-то, номер сама диктуй, раз торопишься.
 - И не курите тут! – скомандовала Розка, выхватив трубку. – От ваших самокруток глаза ест.
Павел Николаевич обиженно подобрал шапку и хлопнул дверью.
Тётка обрадовалась, запричитала, заохала, и вместе с ней растрогалась Розка, раскраснелась, разрумянилась и никак не могла поверить, что всё так удачно и замечательно складывается. Прижимая газету локтем, торопливо записала адрес, наобещала всякого: и грибов, и ягод, - и радостная, взволнованная, положила на рычажок телефонную трубку и застыла, улыбаясь, будто выжидая, что телефон – раз! - и позвонит снова. И снова будет Москва, и снова будет тётка и её плачущий от счастья голос…
За дверью скрипел сердито снегом Павел Николаевич, щурил, наверно, глаза на солнце, пыхтел своей самокруткой, обиделся! Выскочила Розка, толкнула его дверью, чуть не сшибла.
 - Пал Николаич! Еду!
 Бросилась на шею, чмокнула в морозную колючую щёку и понеслась по тропинке, в полах путаясь.
 Павел Николаевич поправил съехавшие очки, посмотрел вслед припрыгивающей Розке и крякнул от удовольствия:
 - Экая егоза Кольке достанется! Дела…
 - Значит, едешь? – сказала дома Галина. – Адрес-то не потеряй!
 - Не потеряю. Улица Горького. Ой, девочки, а что там на улице Горького есть? Там Горький жил, да?
 - Жил-жил, - сказала строгая Лина, она всё знала, была учительницей истории. – Там памятник есть Юрию Долгорукому, телеграф центральный. Будешь нам оттуда телеграммы слать! Поняла?
 - Поняла! Ну, что вы со мной вечно, как с маленькой? Не пропаду!
 - Это ты сейчас так говоришь! А на самом деле пропадёшь, заблудишься, дорогу потеряешь! Тебя ведь никуда без присмотра отпускать нельзя. Галь, вот как хочешь, а у меня сердце будет болеть, нельзя её отпускать!
 - Пускай едет, -  сказала Галя. – Надо же ребёнку когда-то повзрослеть! Вот померяй, - Галя протянула Розке своё пальто. – Если надо, где-нибудь подошью, – и села напротив, с материнской заботой следя, как Розка, стесняясь, надевала пальто. Надела Розка, посмотрела на себя в зеркало и сказала жалобно:
- Рукава длинные.
- Подогнём!
- И полы длинные!
- И полы подогнём. Примечем на нитку почаще, не видно будет.
Она присела перед Розкой, чиркнула мелком, где подогнуть, отошла в сторону и, склонив на бок голову, стала разглядывать Розку:
- Нравится? Теперь шапку одевай, варежки и ботики свои. Хочу тебя всю посмотреть.
 Розка послушалась и, пыхтя от усердия, натянула шапочку и ботики. В пальто было жарко.
 - Ну вот!
 - Не воткай! Мы тебя в Москву собираем. Не в сером же пальто тебя ехать!
 - Мне её ботики не нравятся, - поморщилась Лина. – Глупые такие с этим пальто. Я тебе свои дам, чёрненькие. Смотри только, чтобы в поезде не стащили!
 - Я их под подушку положу, - пообещала Розка, не веря свои ушам. Линкины ботики были красивые, пуговки лакированные, каблучок узенький, баечка красная. Хочешь на молнию застёгивай, хочешь на пуговки.
 - Это не гигиенично,  под лавку запихаешь, поглубже. И место бери не боковое только, поняла!
 - Поняла.
 - Это ты сейчас поняла, а потом забудешь. У меня к тебе нисколечки доверия нету.
 Розка трагически вздохнула, глаза потупила:
 - Ну что делать, если я такая? Все люди разные. Ты строгая, настоящая учительница, Галя – она как мама. А я? Я вот такая - восторженная. Как подумаю, что в Москву еду, мне на крыльях летать хочется!
 - Почему я не птица, почему я не летаю! Так, да? – засмеялась Галя. – Снимай пальто, хватит вертеться перед зеркалом.
 - Ой, девочки, какая счастливая! – закатила глаза Розка. – Какие вы заботливые! Как хорошо, что вы есть у меня. Пам-пам-парап-пам-пам! – запела Розка. – Девочки, правда, я теперь красивая? – приподняв пальто, растопырив полы, она важно прошлась на цыпочках. – Ну, что вы молчите, что смеётесь? Красивая, да?
- Красивая, красивая! – сказала Галина. – Когда поедешь-то?
- А вот тридцатого и поеду, если автобус с утра будет. Я ведь во второй раз так далеко поеду: первый – сюда ехала, страшно было, но всё равно ехала, а сейчас ничего не боюсь. Вот прямо сейчас бы села и поехала. Я глаза, девочки, закрою, уже поезд вижу. Колёсики стучат, ложечка в стакане дребезжит. И я - сижу и еду! Неужели вам не хочется куда-нибудь поехать, новое что-то открыть? Я знаю, что дома и стены помогают, вот как вы мне помогаете! Но ведь за стенами такой мир интересный лежит, так хочется всё увидеть, потрогать, почувствовать, наездиться, наскучаться. Много ли я в детдоме видела? Всё четыре стены  и в институте тоже четыре стены. Всё говорила себе: учись, Розка, учись, выучишься – весь мир твой будет! Вот я и хочу, чтобы он мой был! Понимаете?
- Понимаем, - пытаясь казаться серьёзной, сказала Галя. – Раздевай пальто, будем чай пить.
- И руки не забудь помыть, - напомнила, улыбаясь, Лина. – И шапка твоя табаком вся пропахла.
- Это Пал Николаич самокрутку курил, надымил на станции, хоть топор вешай! От того и пахнет.
Неделя пролетела быстро. Розка думала, что она будет тянуться долго-долго, целую вечность, а на самом деле вдруг раз, и всё закончилось. И автобус пошёл не тридцатого, а двадцать девятого. Залезла Розка в автобус, продышала дырочку в окне и смотрела, как Галя и Лина топчутся на остановке. Мёрзнут! Ну чего ждать-то? Мёрзнуть-то зачем? Застучала Розка в окно, замахала варежкой – идите, идите! Не мёрзнете! И тут автобус вздрогнул, заскрипел тяжело снегом  и поехал. Холодно, морозно, синё в автобусе, как в сугробе сидишь. Иней с потолка сыплется, как будто снег идёт. И не видно ничего, окошечко тут же замутилось и замёрзло. Закрыла глаза Розка, слушает, как урчит двигатель, как ноет, втаскиваясь на горку. Господи, когда эта горка-та кончится? Страшно Розке, а вдруг не влезем, покатимся назад и в деревне останемся, никуда не уедем.
 А как взобрались, водитель, дядя Яша, притормозил, высунулся из-за барьерчика, как из сугроба, одна голова торчит в треухе, и крикнул:
 - Замёрзли? Потерпите, сейчас согреемся. Раскочегарится движок и согреемся. Окошки заоттаивают.
 Улыбнулась Розка, нахохлилась, уткнулась носом в намотанный шарф – Марфа Ивановна постаралась! – и ждать принялась, когда тепло будет. Скучно ехать, когда ничего не видно. И уснула.
Проснулась – дядя Яша в бок пихает.
 - Ну-ка попей чаю горячего. Только подуй, осторожно, чай-от горячий. Термос у меня хороший: полдня кипяток держит. Вкусно? Крепко? Да чай-то у меня заряжен: я в него полстаканчика водки влил, чтоб веселее было. Мы теперь в Шангалы приехали, сейчас заправимся и дальше потянемся, недалеко осталось. Пей-пей, не опьянеешь, не бойся! И пирожок не забудь! – и выпрыгнул из автобуса. Смеётся.
Окна наполовину оттаяли. Солнце высокое светит, в каждой снежиночке переливается. Берёзы как в февральской лазури. Стоит дядя Яша, курит, руки голые – никакой мороз не страшен!