У нас вам не Сицилия

Владислав Кондратьев

                У НАС ВАМ НЕ СИЦИЛИЯ

                рассказ
                (из серии “Записки Старого Адвоката”)

               
                Учитель сказал:

                - Человек способен сделать путь
                великим,
                Но великим человека делает не путь.
                Конфуций, Изречения (Луньюй),15.29
                (пер. И. И. Семененко)


    Ещё вчера, совершенно не считаясь с истекающим январём, в го­роде царила поздняя, не в меру загостившаяся осень. Почернелые, про­мокшие от дождя, деревья уныло расчерчивали невыразительное небо скрюченными, уснувшими до весны, ветвями. Сыро, серо, грустно…

     К вечеру пошёл дождь, редкий и нудный, а с наступлением темно­ты среди мелких дождинок замелькали мокрые, одинокие снежинки. Кап­ли дождя полились дружней и как-то совершенно незаметно преврати­лись в снежинки – крупные и мохнатые. Всю ночь и утро валил снег. К утру заметно понизилась температура и редкий для наших мест мороз освежил воздух.

      Солнце появилось сразу и неожиданно яркое, праздничное. Я шёл в юрконсультацию, дышал чистым морозным воздухом, прислушиваясь к приятному, нежному поскрипыванию снега под ногами.

      Город совершенно преобразился. Таким его видеть приходится не­часто, он похорошел и повеселел, как женщина в новом, сшитом только для неё одной вечернем платье. Освещённый солнцем снег искрился ро­зоватым, согревающим душу, светом. Нежно-голубые тени от деревьев сливались с более густыми, синеющими тенями от укутанных снегом до­мов, а ещё вчера сиротливые, похожие на девочек-подростков, тополя смотрелись заневестившимися стройными девушками.

      Легко и празднично было у меня на душе и особенно приятной ока­залась очередная встреча с Алексеем Александровичем. Когда я пришёл в юрконсультацию, то застал старого адвоката в кругу коллег, кото­рым он вдохновенно рассказывал свою очередную историю. К началу рассказа я опоздал, но совсем чуть-чуть и потому суть его смог ухватить легко и сразу.

      Алексей Александрович был особенно в ударе, глаза его блестели вдохновением, рассказ был исполнен неподдельного артистизма, и я ост­ро ощутил отсутствие, в данный момент, записывающей техники высокого класса. Ибо как же воспроизвести полёт красноречия, виртуозность исполнения и блис­тательность импровизации действа, которое развернул для нас этот замечательный человек. Мне горько признаться, но моё перо слишком вяло и невыразительно, чтобы хоть в какой-то степени передать вам мастерство Алексея Александровича, Обладай я талантом... но что там талантом, гением, ну, скажем… да кого угодно из великих предшест­венников, то и тогда, пожалуй не хватило бы красок в палитре, слов в языке, нот в партитуре, чтобы повторить то, что на наших глазах творил этот прекраснейший человек.

      Стоит мне вспомнить вдохновенный рассказ Алексея Александро­вича, как я воочию вижу, как на сцене, всё драматическое действие того процесса, о котором имел удовольствие услышать в тот раз.

      То дело, рассматривавшее много лет тому назад, когда бли­стательный Алексей Александрович ещё не был тем великим адвокатом, каким узнал его я, а простым, начинающим, ещё не Алексеем Алексан­дровичем, а, для многих коллег, просто Алексеем, которому пришлось защищать тогда в краевом суде некоего Ладошкина. Он проходил обви­няемым по деду, где было умышленное убийство из хулиганских побуж­дений, совершённое одним из приятелей Ладошкина, к которому тот был прикосновенен, но непосредственно в убийстве участия не прини­мал и не обвинялся. Сам же Ладошкин был, по мнению следствия, вино­вен в особо злостном хулиганстве и в хищениях государственного и общественного имущества в особо крупном размере. Другой подзащит­ный Алексея Александровича, Десятников, обвинялся в многочисленных кражах.

      Нынешнее поколение юристов уже, поди, не знает, что в своё время статья эта, печально известная “девяносто третья-прим”, была “расстрельной”, то есть предусматривала возможность наказания в ви­де смертной казни. Серьёзная была статья. Страшная. Правда, сам подзащитный Ладошкин, даже и на момент суда, совершеннолетия не достиг и смертная казнь, поэтому, ему не грозила.

      Я как воочию вижу участников того процесса. Вот сейчас закон­чит свою речь Галина Ивановна, – знаменитейшая адвокатесса Воронина, – и очередь выступать – Алексея Александровича. А он удивительно спокоен. План защитительной речи, аккуратно написанный, с развёрнутыми тезисами,лежит перед ним.

      В плане подробные ссылки на листы дела, на статьи законов, на постановления Пленумов Верховных судов (и СССР, и РСФСР). Всё аккуратно, чисто, со­лидно, нигде ничего не забыто, упущений никаких нет.

      Можно, в таком случае, коллегу послушать, отвлечься от своей речи, немного отстраниться. А Галина Ивановна мечет громы и молнии. Но создаётся впечатление, что почти впустую. Председательствующий в процессе член краевого суда Степан Антонович Овечников, мягкий вдумчивый человек, хотя и не окончательно деформировался професси­онально, но как-то попривык, притерпелся, методы и приёмы адвокат­ской защиты ему давно известны наперечёт. Ничего нового от защитников он не ждёт. И речь ад­воката Ворониной его совсем не занимает. Равнодушна и прокурор Ры­бина. В обвинительном приговоре она уверена, а годом больше назна­чат кому-либо из подсудимых, годом меньше – это прокурора почти совсем не волнует.

      Но вот уже и отшумела Галина Ивановна. Она выступала в прени­ях предпоследней. Остался лишь один адвокат – наш Алексей Алексан­дрович, у которого в активе, до этого процесса, всего-то одно проведён­ное в суде дело. Правда, Алексей Александрович добился оправдатель­ного приговора, а подзащитный его, ни много ни мало, обвинялся в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах, но... Молодой адвокат Алексей ещё мало кому известен. Он, как и его зищитительная речь, совершенно никому не известны. Овечников смотрит в свою шпаргалку и слово для защиты Десятникова и Ладошкина предоставляет...

      Встаёт Алексей. И в этот момент сердце его делает сильный удар и ускоряет ритм своей работы. Кровь приливает к голове молодого адвоката, но он быстро берёт себя в руки, совладав с внезапно охватив­шим его волнением. А Овечников со скучающим видом смотрит в окно. Народные заседатели, старенькие, заслуженные дедушки, честно борются с одолевающей их послеобеденной дремотой. На лице красавицы Яночки – секретаря судебного заседания – мученическая полуулыбка. Ей труднее всего, ведь требования к протоколу судебного заседания в краевом суде предъявляются повышенные. Конечно же, устают девочки, выбиваются из сил, записывая словесную шелуху, которую, чего греха таить, рассыпают в своих речах некоторые участники процесса.

      Родители подсудимых, а все сидящие на скамье подсудимых, кроме одного, несовершеннолетние, тоже подустали, осоловело кивают носами. Не видно оживления и на лицах подсудимых. Они напоминают Алексею, чем-то, женихов во время свадьбы: с одной стороны полны осознания собственной значимости (как же, без них ничего не будет) и расте­рянной ненужности (ведь всё, что от них требовалось, они уже со­вершили и дальнейшее от них уже не зависит, так что смирись и терпи, авось скидка выйдет).

      Голова у Алексея закружилась. Он удивлённо смотрит на лежащие перед ним на столе листки с тезисами защитительной речи. Зачем всё это? Что он может, что зависит от него, если, а это видно по окружающим равнодушным лицам, никто не собирается выслушивать доводы защиты. Правда, таким же равнодушием встретили и речь обвинителя, но ведь прокурор, чего скрывать, по закону отнесён куда как к более солидной весовой категории: говори, не говори, а многотомное, с об­винительным заключением, дело лежит перед судьёй. Что же может адво­кат, да ещё такой: молодой, начинающий, без практического опыта?

      Алексей сжимает кулаки, собирается как боксёр перед схваткой. Делает глубокий вдох, чтобы умерить бешено бьющееся сердце и начи­нает:

      – Уважаемый суд! Приступая к защитительной речи подсудимых Десятникова и Ладошкина, я позволю себе нарушить традицию и вмес­то вступительных слов во славу суда, разумеется, самого гуманного в мире, побеспокоить память и сослаться с на авторитет бессмертного персонажа из бессмертной дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова, а именно – Остапа-Сулеймана-Берта-Марии Бендер-бея.

      Алексей не собирался в этом месте делать паузу, но ему пона­добилось ещё раз глубоко вдохнуть, чтобы окончательно справиться с волнением. Пауза возникла и Алексей увидел, как удивление прыгну­ло в глазах опытного Овечникова и тот недоумённо уставился на Алексея, как при имени Великого Комбинатора проснулись народные заседатели, как заулыбалась Яночка, обнажив жемчужные свои зубки сахарных уст, как прекратилось гудение на скамейках для публики.

      Даже конвойные, солдаты срочной службы, поджались, почувствовав что-то необычное.

      Взгляд Овечникова безмолвно вопрошал:

      – Что с Вами, голубчик? В своём ли вы уме? У нас здесь серь­ёзный процесс, а вы...

      – Да-да-да, – отвечает вслух Алексей, – авторитет Остапа Бен­дера как раз сейчас нам необходим, ведь именно он – Великий Комби­натор – завещал нам, среди прочего, чтить Уголовный кодекс. “Уголов­ный кодекс нужно чтить”, – вот лейтмотив всей жизни товарища Бенде­ра и именно эту простую истину я и буду отстаивать. Повторю: Уголов­ный кодекс нужно чтить – с этой оптимистической ноты я и начну свою защитительную речь.

      Высокий суд! Позвольте задаться вопросом: уж если такой чело­век, как комбинатор Бендер, чтил Уголовный кодекс, то как к нему должны относиться правоохранительные органы? Ответ очевиден: чтить, чтить и чтить. Булгаков, устами Воланда (или Воланд – устами Булгакова), утверждал, что свежесть и ещё раз свежесть должны быть девизом любого буфетчика. Что же должно быть девизом любого работ­ника правоохранительного органа? Законность, только законность и ничего, кроме законности. Потому, что законность, как и осетрина, не бывает второй свежести.

      Но что видим мы в данном деле? Мы видим, что если у буфетчика Сокова имелись для покупателей осетрина второй свежести, то в от­ношении к обоим моим подзащитным имеется проявление законности, если уместно такое выражение, второй и даже третьей свежести. Од­нако известно, что свежесть имеет одну степень – первую, она же и последняя.

      И тем не менее, законность именно сомнительной, можно сказать, тухлой, свежести, увы, применена к моим подзащитным. Нет, не пошёл впрок урок, преподанный Великим Комбинатором, Уголовный кодекс не чтут – и кто же, о! ужас! – те, кому Закон предписывает знать его, Уголовный кодекс, как Отче наш, как Моральный кодекс строителя ком­мунизма или свои пять пальцев. А что мы видим?

      Мой подзащитный Ладошкин обвиняется в совершении особо тяжкого преступления – в хищениях государственного и общественного имущест­ва в особо крупном размере. И это при том, что шестнадцать лет Ладошкину ещё не исполнилось. Открыв же кодекс, мы на первых же стра­ничках прочтём, что возраст уголовной ответственности – шестнадцать лет.

      Я вижу, как при этих словах государственный обвинитель начи­нает ерзать на месте и явно что-то хочет возразить. Алексей Алек­сандрович замечает, что прокурор Рыбина читает статью, на которую ссылается адвокат, и глаза прокурора светлеют от возможности адво­ката опровергнуть. Алексей Александрович, как бы вступая в полемику, продолжает:

      – Да, согласен, статья десятая, упомянутая мною, содержит не­сколько частей и во второй, как вам известно, или, по крайней мере, известно должно быть, написано, что за отдельные виды преступлений ответственность наступает с четырнадцати лет, а Ладошкину, к момен­ту совершения им деяний, вменённых ему в вину, четырнадцать лет уже исполнилось.

      – Всё правильно! – как бы подтверждает прокурор и утвердитель­но кивает головой.

      – Это всё так, – ведёт свою защиту адвокат, – но горе-то в том, что среди преступлений, за какие наступает ответственность с четыр­надцати лет, нет того, что вменено Ладошкину.

      Прокурор медленно начинает краснеть, а Алексей Александрович неумолимо продолжает:

      – И даже если мы начнём читать статью десятую с тем же вни­манием, с каким, в своё время, было д;лжно читать произведение недавнего классика советской ли­тературы – Генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председателя Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик, Председателя Совета обороны, Маршала Советского Союза, четырежды Героя Со­ветского Союза, Героя Социалистического Труда, лауреата всесоюзной Ленинской премии лично дорогого Леонида Ильича Брежнева, а именно – “Малая зем­ля”, – слева направо, справа налево, сверху вниз, снизу вверх, вдоль и поперёк, то и тогда мы не сможем обнаружить и намё­ка на возможность привлечения Ладошкина к уголовной ответственности до достижения им шестнадцатилетнего возраста.

      Что же мы можем ждать услывать в ответ? В лучшем случае латинское изречение, что, дескать, err;re hum;num est, – ошибаться че­ловеку свойственно. И что же прикажете на это возразить? А только то, что ошибки нужно... Нет-нет-нет, мы не будем, вслед за герои­ней любимого фильма, заявлять, что “ошибки нужно не признавать, их нужно смывать. КРОВЬЮ”. Нет, нет и ещё раз нет.

      Ведь адвокат – профессия мирная, гуманная. Крови мы не жаждем, а потому заявляем: ошибки нужно исправлять. Как говаривал Конфуций, только та ошибка и есть, которая не исправляется. И что же? Как же правоохранительные органы исправляют свои ошибки?

      В деле есть наше ходатайство, заявленное следователю, о пре­кращении уголовного преследования Ладошкина по ошибочно, будем думать, вменённой ему статье. Казалось бы, ещё на предварительном следствии юридическая... нет, не будем говорить – безграмотность следствия, – скажем, лучше, всё же ошибка, неточность, оплошность – замечена, с помощью защиты, а также и исправлена вынесенным поста­новлением о прекращении дела в части.

      И постановление следователя в деле действительно есть. Давай­те с ним ознакомимся. Но что мы видим? Что читаем в нём? “О, Боги, яду мне, яду!” – так и хочется воскликнуть вслед за известными ге­роями произведений горячо всеми нами любимого писателя Булгакова. Дейст­вительно, Михаил Афанасьевич, яду, только яду и больше ничего, чтобы не знать, не видеть, не читать такие постановления, не ужасаться им и не краснеть за следствие, вынесшее постановление, где, вместе с отказом в удовлетворении заявленного ходатайства, адвока­ту разъясняется следующее. Да, пишет следователь, за деяние, кото­рое вменено четырнадцатилетнему Ладошкину, уголовная ответственность наступает, действительно, с шестнадцати лет. Однако, поскольку это деяние аналогично другому, например, тайному хищению (краже), от­ветственность за каковое преступление предусмотрена с четырнадцати лет, то деяние, совершённое Ладошкиным вменено ему правильно… держитесь за стулья, граждане судьи, вменено правильно, по АНАЛОГИИ закона.

      И такое постановление вынесено не зелёным, простите, юнцом, у которого такой грубейший, чудовищный ляпсус – первый блин комом, блин, который будет сниться ему до самой пенсии в самых кошмарных снах. Нет, такое постановление вынесено старшим следователем по осо­бо важным делам.

      – Боги, Боги... Вот уж действительно: “...в нашем государстве уже разучились не только прощать проступки, но и расследовать пре­ступления”. Нет-нет, мой дорогой и уважаемый мною процессуальный противник, не относите этого на свой счёт и счёт вашего ведомства. Это сказано не мною и не в ваш адрес, это слова незабвенного Марка Туллия Цицерона из его знаменитой “Речи в защиту Секста Росция из Америи”, произнесённой им в суде, страшно подумать, в 80-ом году до Рождества Христова.

      Мы понимаем, сколь обидны такие слова, но обиднее то, что за прошедшие две, вдумайтесь только, две тысячи лет умение расследо­вать преступление не только не улучшилось, а, боюсь, как бы не ста­ло хуже.

      И вот уж, действительно, лучшая иллюстрация того, что ничто не ново под Луной и ничто не меняется в этом лучшем, а может и худшем, из миров. Ибо 27 октября I960 года принят Уголовный кодекс РСФСР, который, в соответствие с Основами, принятыми ещё раньше, закрепил принцип отказа от чудовищного беззакония – использования уголовного закона по аналогии преступлений. Уж сколько лет минуло с той поры, а воз и ныне там. Воистину, дело Вышинского, Берии, Ежова, Ягоды и иже с ними живёт и... нет, не хочется думать, что побеждает.

      Алексей Александрович смотрит в сторону прокурора Рыбиной, а та делает вид, что всё сказанное к ней не относится, ведь преступ­ление расследовалось не её ведомством. Молодой адвокат, может быть, пожалел бы своего процессуального противника, но ведь государствен­ный обвинитель поддержала в суде обвинение Ладошкина по вменённой ему статье. И Алексей Александрович неумолимо продолжает:

      – Но, ск;жите вы, ошибка вышла, с кем не бывает, а признаться в ней – тяжело и стыдно. Всё это так, но ведь на жалобу адвоката надзирающий прокурор ответил отказом в удовлетворении жалобы, согла­сившись с мнением следствия и это мнение поддержав. И при всей аб­сурдности, при всей незаконности творимого, прокуратура продолжает упорствовать и в суде, стоя на своей незаконной позиции.

      Да, уважаемый суд, у нас есть все основания, вслед за класси­кой, повторить: “Скучно на этом свете, господа!” Скучно от сознания того, что прав, оказывается, автор бинома Ньютона, рассчитавший этот самый бином более, чем за полтысячелетия, ранее самого Ньюто­на, утверждавший:

                В этом мире не вырастет правды побег,
                Справедливость не правила миром вовек.
                Не считай, что изменишь течение жизни,
                За подрубленный сук не держись, человек!

      – Но позвольте, уважаемые судьи, – продолжает Алексей Алексан­дрович, – усомниться в сказанном и опровергнуть его словами того же автора:

                Мы - цель и высшая вершина всей Вселенной,
                Мы - наилучшая краса в юдоли бренной.
                Коль мирозданья круг есть некое кольцо,
                В нём, без сомнения, мы – камень драгоценный.

      А уж коли так, то позвольте утверждать, что беззаконие не прой­дёт. Как говорится, но пасаран! И хоть незаконность обвинения моего подзащитного по статье, предусматривающей ответственность за хищение государственного или общественного имущества в особо крупных разме­рах нами доказана, хочется отметить ещё кое-что.

      Ладошкин возраста уголовной ответственности не достиг, но до­пустим, что ему было бы шестнадцать лет. Горе-то в том, что и в этом случае предъявление ему обвинения носило бы незаконный характер. Известно ведь, ещё со времён Древнего Рима, что каждое преступное деяние обязательно должно состоять из неких элементов, коих всего четыре и они-то и есть состав преступления. Есть четыре элемента, значит, есть состав – налицо преступление. Уберите хоть один эле­мент – нет состава, значит, нет и преступления.

      Вся абсурдность ситуации состоит в том, что в деле Ладошкина отсутствует не один какой-нибудь элемент, а все четыре. Такой слу­чай, несомненно, в практике юриспруденции встречается столь редко, что наш – едва ли не единственный. Отсутствие одного из элементов – субъекта, не достигшего возраста уголовной ответственности – мы обоснованно доказали.

      Покажем же, что и трёх других элементов тоже нет в наличии: ни объекта, ни объективной стороны, ни стороны субъективной.

      Начнём с субъективной стороны. Нигде в материалах дела нет и намёка на то, чтобы Ладошкин имел умысел на хищение государственно­го или общественного имущества. Не подучены такие доказательства и в ходе рассмотрения дела в суде. Но, может быть, следователь устано­вил умысел и, значит, субъективную сторону преступления через сторону объективную? Ан нет.

      И в этом у следствия промашка. Ведь установлено же с достовер­ностью, что Ладошкин, в течение года, в составе различных групп своих товарищей, групп, заметим, случайных, составлявшихся спон­танно, совершал кражи государственного, общественного и, заметим особо, личного имущества граждан из магазинов, складов, баз, касс кинотеатров, квартир путём открытого доступа, проникновений через окна и крыши зданий, через двери (в том числе и путём взлома зам­ков), через пролом в стене и каждый раз похищал то имущество, ка­кое попадётся на глаза и в том количестве, какое находится на мес­те и которое был в состоянии унести он и его товарищи-соучастники.

      Где же здесь единство умысла? Да ещё направленного на завладе­ние имуществом в особо крупном размере. Хорош крупный размер, когда в магазине Ладошкин и его друзья похищают банку сгущённого молока, полкило халвы, семьсот граммов пряников и две бутылки газированной воды, каковые продукты, здесь же, не покидая места совершения деяния, Ладошкин и трое его друзей поедают и выпивают. И этот эпизод Ладошкину вменяют по статье, предусматривающей наказание в виде лишения свободы сроком от восьми до пятнадцати лет, или смертной казнью!

      Вы скажете, что к несовершеннолетним смертная казнь не применяется, а срок лишения свободы не может превышать десяти лет. По закону – да. Но ведь по закону мой подзащитный не может нести уголовную ответственность по вменённой ему статье, но она же была ему вменена.

И добро бы ещё за хищение, действительно в особокрупном, размере. Так нет же. За полкило халвы и пару бутылок лимонада.

      Помниться, похожий случай уже описывался на страницах ли­тературы. Где же? Ах, ну, да, ну да! Нечто подобное совершил и кот Бегемот в Торгсине. А время было предвоенное, сталинское, а законы и порядки были строгие. Но даже в те, печально известные годы бедо­лаге Бегемоту не вменили “расстрельную” статью, хотя и очень возмущались его паскудством.

      Поистине, безудержная фантазия великого Булгакова и та не смогла бы соперничать с фантастичностью обвинения моего подзащитного, кото­рому все деяния вменены, увы, по печально известному принципу “ва­ли кулём, потом разберём”. Вот в эпизоде кражи имущества из мага­зина “Радуга” установлено, что вместе с имуществом государственным, Ладошкин похитил кофту продавца, оставленную на работе. Следствие, с дотошностью допросив обвиняемого, дозналось, что Ладошкин знал, что похищает именно личное имущество. А, установив умысел Ладошкина на хищение личного имущества граждан, вменяет сей эпизод как кражу… государственного имущества. Да ещё в особо крупном размере.

      Итак, уважаемый суд, мы видим в деяниях Ладошкина отсутствие субъективной стороны вменённого ему преступления. А что же сторона объективная?

      Мы уже упомянули, что хищения, совершённые Ладошкиным, столь разнообразны по своим фактическим проявлениям, что ни о каком един­стве способов и методов завладения и речи быть не может, что сви­детельствует об отсутствии и объективной стороны преступления, вме­нённого Ладошкину в вину.

      Остаётся лишь объект преступления. Но и с ним всё так же не­ладно. Я уж не говорю, что в обвинительном заключении написано; “об­виняется в хищениях государственного или общественного имущества”. Союз “или”, между тем, разделительный и из текста обвинитель­ного заключения следует, что следствию неизвестно, государственное или, всё же, общественное имущество похищал Ладошкин. И это не опе­чатка, следствие с объектом деяния, вменённого Ладошкицу в вину, так и не разобралось. Здесь и личное имущество граждан, и имущество го­сударственное, и общественное. Выяснилось, что собственников у иму­щества – семнадцать лиц. А следствие, установив это, объединяет их в одно и с одной единственной целью – сложить всё похищенное, чтобы получить сумму, которую можно было бы считать особо крупным размером.

      По глазам председательствующего в суде Овечникова видно, что он заинтересовался, отложил в сторону ручку и внимательно слушает молодого адвоката, лишь изредка делая свои судейские пометки и, ви­димо, соглашаясь с доводами защиты. Упоминание Остапа Бендера вы­звало у судьи, правду говоря, удивление, упоминание Генерального секретаря “лично дорогого” Леонида Ильича – добродушную улыбку, осо­бенно потеплевшую в связи с упоминанием о проделках кота Бегемота. Овечников явно заинтересовался, а кого же ещё из литературных и иных героях привлечёт на помощь Алексей Александрович, чтобы защи­тить своего малосимпатичного подзащитного. Да, судья Овечников за­интересован.

      Но заинтересованы и коллеги Алексея Александровича – старые, опытные, давно потерявшие молодёжный задор, забывшие, что такое кураж, привыкшие к обыденной рутине со взвешиванием доказательств по прин­ципу – это “за”, а это – “против”.

      Заинтересовались и в публике. Правда, имена Конфуция, Омара Хайяма или Цицерона им мало что говорили, но вот имя Остапа Бенде­ра, равно как и Ильфа и Петрова – дело другое. Интересным показался и кот Бегемот, скорее всего – именем. Юридическую часть речи Алек­сея Александровича публика воспринимала по-своему: мало что пони­мая, но нутром чувствуя, что обвинение наломало-таки в данном деле дров и теперь ему, обвинению, приходится туго.

      Женщина-прокурор, сначала делая вид, что речь защитни­ка её никак не касается и, вместе с тем, обидчиво поджимая губки, со временем успокоилась, перестала делать молниеносные пометки, чтобы потом, в реплике, попытаться хоть немного уменьшить эффект от разгромной для обвинения защитительной речи, а стала, просто и с не без интереса слушать защиту, понимая, что обвинение не просто трещит по всем швам, а и лопается и расползается во все стороны.

      В отличие от Алексея Александровича, Галина Ивановна, напри­мер, очень эмоционально, хотя и не во всём доказательно, разнесла в пух и прах обвинение в части, касающейся её подзащитного, а те­перь полный разгром учинял наш адвокат… Но реакция на их речи у прокурора была разной. Галину Ивановну, казалось, прокурор готова была живьём проглотить и каждое слово упрёка в адрес обвинения вос­принимала как выпад лично в свой адрес. А вот более тонкие и язви­тельные выпады Алексея Александровича слушала со вниманием, заинте­ресовано, едва ли не сочувственно. А ведь нарушения, о которых до­казательно говорил Алексей Александрович, были куда чудовищнее тех, о которых только предполагала Галина Ивановна.

      А Алексей Александрович, почувствовав уверенность, уже не прос­то говорит, а изрекает, гвоздит и клеймит, выводит на чистую воду, извлекает на свет Божий, срывает маски и вообще производит избие­ние младенцев.

     У одной из мамаш, дитятя которой сидел на скамье подсудимых, даже создалось впечатление, что ещё немного и возмущённый наруше­нием социалистической законности адвокат начнёт во всех несоглас­ных с ним метать громы и молнии, а потому, убоявшись, почла за лучшее со всем соглашаться и кивать согласно головой на все замеча­ния Алексея Александровича, а он, случайно встретившись с ней взгля­дом и убедившись, что более благодарного слушателя не найти, сосре­доточил на женщине внимание и бросал свои горького сарказма слова ей в лицо, ощущая, временами, смутное раскаяние за то, что подверга­ет словесной атаке эту женщину, виновную, правда, в том, что воспи­тала для общества сына-преступника.

      Оживились и подсудимые, которые тоже согласно кивали и как бы говорили: “Верно! Точно! Правильно! Из-за таковского вот произвола и мы невинно терпим!” Но, всё же, сознавали, что на их совести много преступного, а у одного из них, подопечного не Алексея Александро­вича, на совести ещё и убийство старой женщины.

      А Алексей Александрович, исчерпав тему нарушений закона в от­ношении Ладошкина, продолжает витийствовать в защиту Десятникова:

      – Уважаемый суд! Нарушения закона, как мы наглядно могли убе­диться, просто... да-да, просто чудовищны (в этом месте даже Овечников согласно кивнул), но хоть как-то объяснимы: невежеством след­ствия, близорукостью, или, что вернее, слепотой прокурорского над­зора, но и они бледнеют перед нарушениями закона в отношении Десят­никова.

      Здесь уж все вскинулись удивлённо: куда же больше? Куда же дальше? Дальше, как говорится, уже и некуда. Ан нет. Алексей Александрович продол­жает :

      – Что касается нарушений закона в отношении Десятникова, тоже несовершеннолетнего, то они вообще лишены здравого смысла. Судите сами, граждане судьи. Мой подзащитный Ладошкин обвинён в соверше­нии преступления, за которое, по закону, он, в силу возраста, от­ветственности нести не может. Нет-нет, высокий суд, я не оговорился, говоря в защитительной речи, посвящённой Десятникову, о Ладошкине. Потому что говоря о Десятникове, приходится упомянуть и Ладошкина.

      Вспомним, что тот обвиняется в том, что организовав преступ­ную группу из нескольких подростков, он, в составе этой группы, – и совершил деяние, отвечать за которое по закону не может. Среди лиц, из которых состояла, по мнению следствия, преступная группа Ладошкина, упоминается и Десятников. И везде, где упоминается Ладошкин, с ним и Десятников. Прямо пятый прокуратор Иудеи и подследственный из Галилеи.

      И вот тут-то и начинаются приключния Алисы в Стране чудес, Зазер­калье и, заодно, в Королевстве Кривых Зеркал. Ведь Десятникову эпи­зоды, вменённые в вину Ладошкину, не вменяются. Как же так? Ладошкин и Десятников, якобы, везде и всюду творят своё чёрное дело, Ладошкин привлечён к ответственности, а Десятников, между тем, нет. Здесь что-то не то, скажете вы.

      И будете правы. Ведь в то самое время, когда Ладошкин, совме­стно с Десятниковым, по версии следствия, совершал преступления, Десятников, как видно из материалов дела, находился в следственном изоляторе, поскольку в отношении него, до того, как Ладошкин, якобы, создал свою преступ­ную группу, была изменена мера пресечения в виде заключения под стражу.

      Что за шизофренический бред, спросите вы. Что ответить? Только то, что всё это написано в обвинительном заключении. И как же мы, уважаемые судьи, можем объяснить сей загадочный и нелепый одновре­менно факт, что Десятников, будучи заключён под стражу, ухитряется, в составе преступной группы Ладошкина, совершать деяния, которые ему, тем не менее, в вину не вменяются? Как?

      В этом месте не только зрители, но и обвиняемые, и конвойные, обычно весьма к процессам равнодушные, и коллеги нашего адвоката, и даже судьи, во главе с Овечниковым, обратили взоры к Рыбиной, как бы вопрошая:

      – Действительно, как? А? Что вы на это скажете? Мы ждём от­вета.
      А прокурор Рыбина стала шелестеть страничками толстенного об­винительного заключения, всем своим видом как бы отвечая:

      – Не дождётесь.

      – Но мы и не будем ждать ответ, – продолжает Алексей Александрович, – от уважаемой стороны обвинения, потому что нам ответ известен и мы его огласили.

      Все взоры -  на адвоката. А тот говорит: Всё дело в необычайной, просто невероятной популярности у нашего родного, отечественного, зрителя итальянского сериала “Спрут”.

      Слушающие Алексея Александровича уже привыкли к неожиданным его обращениям в речи к авторитету не только великих юристов или мыслителей, но и к упоминаниям любимых персонажей из литературы, но вот “Спрут”... Не перегнул ли палку адвокат, не увлёкся ли, не изменило ли ему чувство меры? Но Алексей Александрович нисколько не смутился и убедительно продолжает:

      – Да, именно всенародная любовь к пресловутому “Спруту” и объ­ясняет всё, сочившееся по данному делу с Десятниковым и Ладошкиным. Ведь из этого сериала, в основном, черпает наш обыватель, а с ним и работник правоохранительных органов, основные знания об италь­янской мафии и её крёстных отцах.

      Из этого сериала мы знаем, что даже находясь за решёткой, повелители мафии, “коза ностры” и другой прочей гангстерской якудзы умуд­ряются руководить своими преступными организациями. Но всё это воз­можно в солнечной, благословенной Италии и прочих там заграницах. Давайте же выглянем, уважаемые судьи, в окно. Что мы там увидим?

      Совершенно неожиданно члены суда выглядывают в окно и видят в нём задний двор здания ДОСААФ. На их лицах недоумение. Что они там не видели? А адвокат продолжает:

      – А выглянув в окно, мы можем убедиться, что за окном не Ита­лия, не Сицилия, а наша милая, родная Матушка-Россия. И наш родной и любимый город – вовсе не Палермо, а мой подзащитный...

      Алексей Александрович делает эффектный жест в сторону Десятникова, а тот выпрямляется, выгинает грудь и всем своим видом демон­стрирует, мол, “видали наших?”, зрители же, сдавленно, смеются, а адвокат продолжает:

      – ... мой подзащитный Десятников – простой советский подросток, а вовсе не Аль Капоне и не Дон Корлеоне!

      И речь Алексея Александровича прерывается аплодисментами, а он говорит:

      – И вот этому-то моему подзащитному, подростку, мальчику, почти ребёнку, наши доблестные правоохранительные органы инкриминируют де­яния, какие и не снились крёстным отцам заграничных мафий. Нет, не дают спокойно спать нашим родным Шерлокам Холмсам и комиссарам Мегрэ лавры комиссара Каттани. Поневоле вынуждают они и нас примерять на себя маску незабвенной памяти адвоката Таразини...

      Поощрительный гул в зале и лёгкий смех прерывают Алексея Алек­сандровича, а в глазах Овечникова – лукавые огоньки одобрения. Ад­вокат ведёт речь дальше:

      – Но нам не нужны лавры сомнительного киношного героя, перед нашим внутренним взором стоят наши великие предшественники: и Цице­рон, и Демосфен, и Анатолий Фёдорович Кони, и Фёдор Никифорович Плевако, и многие, многие другие великие русские адвокаты, и грекоязыч­ный сириец Лукиан из Самосаты, столь ценимый нашими классиками, и Апулей, известный своей “Апологией” не меньше, чем “Золотым Ослом”, и Пьер Корнель, автор бессмертного “Сида” и автор “Слуги двух господ” и ещё многих других замечательных комедий Карло Гольдони – итальян­ский Мольер, и сам Мольер и...

      Алексею Александровичу сосредоточенно внимают, а он, видя, что слушающие созрели, делает стремительный словесный кульбит и закан­чивает :

      – … и всё тот же Остап-Сулейман-Берта Мария Бендер-бей, так истово, так пламенно завещавший нам чтить Уголовный кодекс!

      Свою речь Алексей Александрович заканчивает эффектным жестом, а публика, как в фильмах про старое время, разражается аплодисмен­тами. Я всё это и вижу, и слышу столь живо, что впечатление, будто не Алексей Александрович нам всё это рассказывает, а мы сами, лично, присутствуем на том знаменательном процессе, после которого слава нашего адвоката упрочилась и от блестящей и эмоциональной, полной жизни и красок речи, и от её результата, когда Ладошкин по незакон­но вменённой ему статье был оправдан, а Десятников был осужден столь мягко, с назначением ему наказания гораздо ниже низшего предела, что и говорить-то о таком наказании, как о наказании, и не приходится.

      За окном консультации празднично искрился на солнце снег, а на душе было тепло и радостно от сознания того, что судьба подарила мне встречу с таким удивительным, замечательным адвокатом – Алексеем Александровичем.

© 12.12.2014 Владислав Кондратьев