Самайновское 3

Под октябрьским жёлтым солнцем, во степи, где гниёт трава, всяк ушедший во тьму вернётся, если сможешь его позвать. Во сто крат и страшней, и хуже коль на зов придёт кто не жил. Кожа их холоднее стужи, когти острые что ножи.

Собирал он слова как зёрна (заклинанья звучали в лад). И она пришла ночью, в чёрном, палец с правой руки взяла.

Вой взлетел в небо птицей вольной и окрасился алым плед. Он кричал - не от страха, боли, но от ноши, упавшей с плеч.
Тлел фонарь в черноты оковах, сквозь окно в дом туман вползал...

В ночь вторую явилась снова, забрала, хохоча, глаза. Он по-прежнему зряч был. Ярче видел звёзды и плеть луны, что пылала над стылым яром.
Только лица забыл родных. И в глазницах пустых осела пылью смерти, ветров пора.
В третью ночь, она, вырвав сердце увела его в гулкий мрак.

И пронзали дожди навылет обветшалый небес ушат. И ветра ошалело выли. А он мог наконец дышать.

И миров бег безумный замер в остывающем ноябре.
И, ссутулясь, шёл чёрный Самайн по черничным изгибам рек.