Последний с планеты Последних. Книга 2. Гл. 1-4

   Основатель мирового жанра ПИВНОЙ ЭРОТИКИ, возможного, правда,
только в поэзии и на русском языке. Мастер поэзии... не только пивной.
Мастерство, как говорится, не пропьёшь.

                Представляю фантастическую эпопею - Поэму-Трилогию
                “ПОСЛЕДНИЙ С ПЛАНЕТЫ ПОСЛЕДНИХ”
   Хотелось создать КНИГУ (с большой буквы), которая вместила бы в себя
АБСОЛЮТНО всё, что может интересовать ЧЕЛОВЕКА, которую НУЖНО
знать наизусть, изучать в школах и разбирать по полочкам, как что-то
ЕДИНСТВЕННОЕ на Земле непреложное. И ТАКАЯ КНИГА появилась.

                Возьму за бороду я небо,
                Плывущее в кудрявых облаках,
        И … сдёрну, чтоб не заслоняло больше небыль.

                КНИГА 1. СУР. ВЕЧНОСТЬ И КОНЕЦ.
http://www.stihi.ru/2013/05/31/9491

                КНИГА 2. ЗЕМЛЯ. СПАСЕНИЕ И ГИБЕЛЬ.

   Период действия - 1 млрд. лет. Действующие лица - реальные. Если
покажется, что Явь в данной книге - Яхве, Новь - Ной, Моск - Моисей, Ар -
Арий или Аарон, Копуша - Конфуций, Крышень - Кришна, Золотоустый -
Заратустра, Хорош / Ударение на первом слоге / - Христос, Пивагорь -
Пифагор, значит - жизнь для Вас наполнилась уже новым смыслом.
   Цивилизация богов, живущих вечно, с неограниченными возможностями и
доступом к информации, со способностями каждого создавать и модифици-
ровать материю, подстраивать ситуации. Но жить из-за этого неинтересно.
 Один учёный кое-что придумал. И умер. Другой в ответ на это создал жизнь.
Чтоб перенять затем счастливые моменты. Но всё не так пошло. Пришлось
лететь на Землю. Неся с собою созданную жизнь. А через годы остававшаяся
цивилизация ... не буду забегать вперёд. Лишь семеро отправились к Земле.
Один остался, только как-то на Земле он оказался. С него и начинается...
  Серьёзное произведение. Хотя и кажется временами, что жизнь на Земле
создавалась, дабы было кому передать секрет великого напитка, изобретён-
ного Пивагорем - пива.
   Изначально поэма писалась в стихах, затем частично переводилась в прозу.               
               
                КНИГА 2
                1-1               
                ГЛАВА 1
   – Что привело вас, милые соседи?
Нужда какая, али так,
Лишать решили старика,
Отрадушки последней – сновиденья?
   Что стоило часочек поплутать,
Восходом между делом любоваться,
Порывы чтоб страстёночек унять...
А кто-то и утехам мог предаться. 
   Зачем вообще ломиться в мою дверь?
Как будто я действительно глухой!
За вами что – голодный прётся зверь?
Иль ягод я наквасил – и бухой?!
   Как будто что-то важное случилось!
Минуту, что-нибудь накину.
Да, с вечера немного перебрал,
Но щас я – аки чистая слеза.
   Ну вот, входите, я уже готов.
Я вижу, Следопыт – ты рвёшься в бой!
Тебе и слово, молви, не терзай!
Какая привела беда?
   СЛЕДОПЫТ – Прости, признательнейше, нас!
Держали путь мы неспроста!
Старейший ты в летах!
Что делать нам – достоин показать!
И лишь тебя послушает Шаман,
Когда нам зад свой выкажет судьба.
   СТАРЕЙШИЙ – Не для того вы тропами нехожеными, да чащами
беспролазными (шучу), вместо того, чтоб пересечь полянку напрямую, в
темень ко мне на околицу всем племенем продирались, чтоб мне поведать о
себе! Я прав?
   А потому – без вводных, Следопыт,
Выкладывай, за жилы не тяни!
   – Хорошо! Хотя чего хорошего-то! Опять наведывался Бер. И нет, чтоб как
бывало, подкарауливать скотиночку на выпасе, да задирать, он, словно
глазищи свои завидущие пораззявывал – действовал нонче иначе.
Понавыдёргивал прутов и кольев из ограды, носился по загону, как
угорелый, счастье, что не трогал никого, и рычал... В сто глоток.
   И стар, и млад с лежаков повыпригивали, сединой убеленные. О бурёнках и
говорить не приходится – сломя голову, они, несмышлёные, тут же
умотыляли в лес! Его лес! Где не мы теперечи будем держать их на выпасе, а
он. Пока всех, бедненьких, не заберёт!
   – Да, не зря его зовут – Бер!

                1-2
   – И что нам делать заприкажешь, когда управы на него не находится! И так
всегда! Что бы мы ни затеяли, он во всём нам обязательно мешает!
   – Это точно, ведь не зря же у него второе имя – Миша!
   – Ты не ответил, как нам из положения-то выходить?
   – Да запросто! Прогуляйтесь за малинкой, меня немножечко уважьте, она с
мёдиком, чуток его ежели добавить – ой как скисает! Попутно и коровушек
загоните обратно!
   – А, по-твоему, он там – одинёшенек шастает? Ведомо-неведомо их в лесу,
тьма тьмущая! Даже больше! А как ты думаешь, насколько их утробам мы по
вкусу?
   – А то не разумеешь! Мы слаще, чем его любимая малина!
   – То-то же! Остаётся надеяться, что Миша нас толком ещё не распробовал.
А то приведёт на пиры сотоварищей, покличет сородичей своих белых,
окиянских. И будут гужевать с утра до ночи. Пока косточки наши последние
не пообгладывают. Одна отрада от всего этого – беду от коров мы отведём.
Жаль, лакомиться их молочком будет некому.
   – А может, живёт он там один-одинёшенек? И радуется – как ловко
взбаламутил наше поселение! Просто ради развлечения, безо всяких там
задних мыслей. А мы с испугу ко скамьям поприклеивались!
   – Я, конечно, ручаться не берусь, но для кого он тогда бурёнок нашенских в
лесищи чащобные перегнал? Да и возможно ль без семьи существовать? А
семья – это семь Я. Мы-то это прекрасно понимаем, а они что, по-твоему,
глупее?
   – Глупее! Потому что тупорылее! У них даже копья нормального, да
стрелы не имеется, что уж говорить об инструментах там всяких!
   Так чем, позволь, те инструменты схватишь,
Когда заместо рук одни лишь лапы!
И лапы – промолчу уж о клычищах,
Хоть гору подымай, таких не сыщешь!
А наши, хилые – ему бы в помахалы,
Когда б лишился случаем хвоста он!
   И о хвостах. Им копья так нужны,
Как нам – их эти самые хвосты.
И не в обиду... Ты вот – умный, да ведь!
Не зря зовём тебя мы – голова!
А голову его с твоей поставить!
Твоя, прости – как бусинка мала!
   Так что лучше не пускаться нам боле в рассуждения, насколечко он глуп! И
ещё. Задумывался ли ты, Старейший за всю свою нескончаемую жизнь,
разглядывая небо, над одной, казалось бы, несущественной мелочью?
Почему там до сих пор не прорисовывается твой седеющий лик, а вот его,
Мишуты – звёздочками-то обложили? Да не единожды. И уживаются на
небушке целых два Миши – и Большой, и Малый. И у каждого из них – по

                1-3
семь звёзд. Значит, у каждого из них тоже семь Я.
   – Логично! Хотя и обидно!
   – А коли дружбу со звёздами ты ещё не заладил, в отличие от нашего, как
говорил, “тупорылого Миши”, то это, сам понимаешь – неспроста. И
относиться потому к нему надо, как и подобает, уважительно. Даже если он
почему-то записался в наши противники! На всякий случай, не помешает.
   Старейший на какое-то время забылся. Погрузившись, возможно, в
задевшие его размышления, он машинально проследовал на открытый
воздух, сопровождаемый своими соплеменниками, где уже начинало светать.
После чего поднял глаза к небу и вздрогнул:
   “Миша!” – только и успело вырваться из его груди. Ноги почему-то
отказывались его держать, он зашатался и словно подкошенный, рухнул на
землю. Окружающие в недоумении уставились на него, но, видя, как тот
теряет сознание, поспешили к нему. У одной из женщин в кувшинчике
нашлось немного водицы, которую она носила с собой в целях гигиены, что
оказалось сейчас как нельзя кстати.
   Бережно уложив его на влажную от росы траву и распоясав затянутую
наспех накидку из медвежьей шкуры, они смочили его лицо водой. Вряд ли
причина падения оказалась серьёзной, потому что вскоре Старейший пришёл
в себя и открыл глаза. И без тени какого-либо волнения, направляя
указательный палец кверху, повторил: “Миша идёт к нам!”
   До кого-то леденящим ужасом стало доходить, что рядом, в непроходимой
чаще притаился тот самый страшный Бер, и надо было что-то делать, пока не
поздно. Все кинулись осматривать полянку в надежде найти подходящую
рогатулю, чтобы прижать непрошенного гостя к земле, или даже поранить,
если найдётся что-то поострее. Но тщетно. Еще немного – и замешательство
переросло во всеобщую панику.
   И возгласы Старейшего, мол, Миша идёт сверху – в этом хаосе никто уже,
естественно, не слышал. Пока по земле не заскользил луч посадочного
прожектора. И этот луч, обшаривая сплошь непроходимые леса, наткнулся, в
конце концов, на полянку, удобную для посадки, расширившись до её
размеров.
   Раздался хлопок, сменившийся сильнейшим рёвом, достойным сборища
тьмы неведомой этих самых Миш. Всё тряслось, гудело и ходило ходуном.
От нестерпимого света глаза слезились, инстинктивно закрываясь, но это всё
равно не помогало. А корабль тем временем опускался всё ниже и ниже.
   И возгласы “Миша”, смешавшись в одну сплошную какофонию женских,
мужских и детских выкриков, стремительной волной покатились с полянки
во все стороны, как раз в тот самый дремучий лес, где и жил их Миша. И
вряд ли кто из кричащих задумывался, что сиё громогласие могло
потревожить чуткий сон зверя. А зря. Потому что рассчитывать на прощение
в подобной ситуации было бы опрометчиво.
   Все бежали, не разбирая дороги, испытывая лбы на прочность

                1-4
встречавшимися на их пути берёзами. Которые всегда почему-то выходили
победителями. Но это не останавливало бегущих. Пока, наконец, солнце,
войдя в их положение и пожалев, не отожрало остатки этой беспокойной
ночи. И поняв, что вместе находиться всё же безопаснее, люди, аукаясь,
стали потихонечку восстанавливать свои ряды.
   СЛЕДОПЫТ – Старейший как ты, мож тебе нужна подмога?
   СТАРЕЙШИЙ – Да с силищей моей – хоть на полтыщи!
Я и один, без стрел и даже палки,
Мог бы сейчас охотиться на Мишу!
И не обижусь, если, друг, не знаешь,
СколькИх я заломал вот в этой жизни!
   Да не таких! Когда я был мальчишкой,
Они крупнее были, чем гора!
Но и тогда, едва меня заслышав,
Обделавшись, пускались удирать!
   А мне за ними гнаться было всласть!
На всех парах от ночи до зари!
Я настигал их, бедным прыгал в пасть!
Их чрево разрывая изнутри!
Я как напасть для них …
   СЛЕДОПЫТ / обрывая его на полуслове / –
   Ты в здравии полнейшем, что ж, отрадно!
Ну, разве – запах. Так что – исправляй!
А посему – ты в кустики сгоняй,
Гляди – листва широкая какая!
Росой напитанная, благодать!
И там чабрец – душистая трава.
А дальше я учить тебя не стану,
Не мальчик, так что дуй и поспешай!
   – Простите, люди добрые, меня! – навзрыд произнёс Старейший,
представив, насколько жалким выглядит теперь он в глазах соплеменников. –
Самое главное, что мы по какому-то там чуду ещё живёхоньки! И вроде даже
без потерь. А я... Вы всё-таки меня дождитесь! Я мигом, ладненько! Уважьте,
не бросайте старика! Я обязательно ещё вам пригожусь!
   – А куда нам идти-то! – успокоил его Кузнец – Мы ж бросили своё жильё.
И страх нас запер здесь. Короче – некуда нам боле возвращаться. Может, в
сказках, и ходят дома за людьми. А в жизни – увы. Не найдут они к нам
дорожки с вероломно захваченной поляны! А потому и не придут. Обидно.
Но видно, нам судьба теперь здесь находиться!
   Оказалось, что не только Старейшему пригодился бы сейчас дельный совет
Следопыта насчёт кустиков. И главное – теперь это можно было сделать без
стеснения. И рано или поздно всё племя опять собралось вместе.
   СТАРЕЙШИЙ – Да, без Шамана обойтись здесь не судьба! Но трудность,

                1-5
небольшая, всё же есть. Он, хоть и ведает о многом, что неведомо для
многих, нас всё равно попросит кой-какие, существенные, главные моменты
доложить. Дабы дополнить собственные картинки, не имеющие, как мне
кажется, реальной связи с реальностью. А мы ничегошеньки и сами не знаем!
Ну, кроме факта, что отяжелили штаны.
   КУЗНЕЦ – А я вот так думаю – Каждый просто обязан разбираться в своём
деле.
   Возьмите кованные мною стрелы:
Не ломкие, к тому ж – всегда остры!
А Кожемяка – славится одеждой,
И у Шамана есть свои миры,
Чтоб лазать там для нашей пользы дела.
Выуживая знания из сделанной дыры,
У духов в их обители безбрежной.
   Он в курсе, явно, что случилось с нами!
И Мишу он, поверьте мне – прогнал!
И всё о рассужденьях наших знает!
Смеётся, да... А мы всё прячемся в кустах!
   СТАРЕЙШИЙ – Кто спорит, всё на свете может быть!
Наш ненасытный злополучный Миша,
Сюда мог забрести из-за малины,
Которая растёт у нас повсюду.
Налопался, наверно, как скотина.
И сдох от несварения желудка!
   А может – и до погребов добрался,
Идя на дух, что ягода пускает,
Когда с мёдочком квасится в горшочках.
Упал там в яму и разбился, точно,
И тоже сдох. А мы о нём гадаем.
   СЛЕДОПЫТ – А что гадать-то? Ноги быстро в руки,
Сгоняем и воочию посмотрим!
И сразу, в чём нам нужно – убедимся!
   ЖЕНА СЛЕДОПЫТА – Да, правильно, я тоже “за”, мой милый!
Вот только надо бы узнать,
В какое время этот Миша сытый!
И ляжет после жрачки спать!
Тогда и в гости можно нам шагать!
   СТАРЕЙШИЙ – Следопыт конечно, прав! Представьте – заваливаемся мы,
раскрасневшиеся к Шаману и начинаем ему прямо с порога лепетать
бессвязную несусветную околесицу, со всякими там смутными и
неконкретными очертаниями, разбавленными глупейшими
предположениями...
   Так он нам первым делом подмигнёт,

                1-6
Накормит, обязательно нальёт,
Шепнёт в беседе как-то между делом –
Мол, кто же мне грибок тот принесёт?
Не зря ж селом всем на него подсели!
Короче – ничему он не поверит!
И выгонит, чтоб досмотрели сон.
   ЖЕНА СЛЕДОПЫТА / прижимаясь лоном к мужу / –
   Конечно, сон, я верю в это тоже.
Приляжем и досмотрим до конца!
А ложе? В этих кустиках – давай!
   СЛЕДОПЫТ – А почему бы нет?
А значит – да! На это я всегда,
Даю лишь утвердительный ответ!
   СТАРЕЙШИЙ – Не забудьте – Мишу надо первым делом задобрить!
Малинку только спелую берите, иначе бродить её ничем не заставишь!
   СЛЕДОПЫТ – Собрать-то мы её, Старейший, соберём, только чую – до
полянки всё равно не донесём. Что-то подсказывает мне, что в нашем
племени давно и свой Миша завёлся. Не будем, правда, показывать
пальцами...
   Случается что, потеряв дорогу в чащобе чуждого, жестокого леса с
названием коротким “жизнь”, многие утрачивают терпение и силы бороться,
а зря. Не стоит кидаться сводить с этой жизнью счёты. Не следует цепляться
и за какую-нибудь мифическую соломинку, либо иным образом испытывать
судьбу. Нужно просто найти в этой чаще другой, милый сердцу, сияющий
белизной берёзовый лес.
   И словно добрая, заботливая мама,
Согреет он всегда и приласкает,
Накормит и укроет от дождя.
Научит важному и нужному, как папа,
И от себя добавит он, любя –
Ту мощь, что накопил веками,
Всё щедро, и понятно что – за так.
   Последнее отдаст, чтоб ты по новой,
То состоянье счастья и покоя,
Утраченное в жизни почему-то,
В количестве стократном мог вернуть.
   И люди раньше ближе были к естеству, тоньше чувствовали эти
закономерности, потому и селились на опушках березовых лесов – искренних
и надёжных друзей. Которые взамен вселяли в них необходимую тогда им
уверенность, вытесняя саму возможность возникновения нервозности и
страха. Помог им лес и на этот раз, не оставив от прежних негативных
эмоций и следа.
   И будто ничего и не случилось, все принялись за плетение корзинок из

                1-7
бересты, которые в мгновение ока наполнялись переспелой, но отборной
малиной. Сдёргивая с берёзовой коры тончайшую плёнку, люди заливались
задорным неподражаемым свистом, ведя себя так, словно подобные трели
являлись абсолютным оружием против любого хищника, обитающего в их
лесу. И под этот громкий, зажигательный аккомпанемент уже вовсю
отплясывали, стараясь не расплескать содержимое раздувшихся от малины
животов.
   А Миша, каким бы он ни был, зачем бы он даже ни приходил – подождёт!
И уж тем более переживёт, если на встречу с ним люди отправятся на
следующий день, зато во всеоружии. А если это – сон, пусть необычный, за
ним рано или поздно последует пробуждение. Естественно, у каждого в
своём доме. А если – нет, то тоже не беда! К тому же до ночи будет время
обзавестись острейшими пиками, чтобы к Мише позорному незазорно было
наведываться в гости.
   Пускай и с небушки – кто их обидел,
А там, наверняка, бывает стужа.
А, значит, есть и шкура, очевидно!
А пикам нравится дырявить шкурки!
   Выставив дозорных, соплеменники улеглись в колечко вокруг разведённого
ими костра. Прижимаясь друг к другу, они тут же забылись в разливающейся
по телу приятной усталости, незаметно переходящей в полудрёму и сон.
   “Пора вставать, а то соньки-засоньки на пиршество ягодное не поспеют!” –
прозвучал голос дозорного. Вздрогнув от неожиданности и, расталкивая
локтями лежащих рядом соплеменников, люди повскакивали со своих
лежаков, силясь при этом понять хотя бы малую толику происходящих с
ними событий.
   Похоже – им даже не казалось, что встретили они перед сном заплутавшего
к ним в края сказочника, поведавшего на ночь невероятную захватывающую
историю. Реальность была настолько очевидной, что люди понимали – так
оно всё и происходило. Но чтобы не выглядеть полнейшими идиотами, все,
как один держали свои рты на замке.
   Но любознательность – даже бабочку влечёт на свечу, не говоря о венцах
природы – человеках. Потому Кузнец и не сдержался, начав непринуждённо
издалека, стараясь не подавать виду:
   – А причём тут ягода?
   – А притом! Она, как будто с нами ночевал сам Миша, успела за ночь
втрое, что там – вчетверо усохнуть! Да вот, глядите-ка! – показывая на
ополовиненные корзинки, выпалил дозорный, успевший, тем не менее,
выспаться не хуже, чем другие. Минута замешательства, и из разряда
призрачных и сказочных видений произошедшие события попали прямиком
в книгу их жизни.
   И вместо изучения содержимого лукошек, как это предлагал дозорный, все
разом посмотрели на Старейшего. А на его руках, губах, и даже на одежде

                1-8
забредший сюда странноватый художник, не найдя в потёмках подходящего
холста, изобразил какой-то красновато-фиолетовый рассвет.
   И с трудом оторвав от земли глаза, Старейший виноватым  взглядом
окинул окружающих. К своему удивлению на их лицах он не разглядел
ожидаемого осуждения. Скорее, напротив. А тут и Следопыт, подмигнув и
потрепав его за плечо, заметил, что поступил тот вполне разумно,
отказавшись ото сна этой ночью. Потому что земля после недавних затяжных
ливней оставалась ещё сыроватой, а здоровье в этом возрасте не мешало
поберечь.
   Чего-чего, но такого поворота событий Старейший не ожидал. И в
противовес напоминанию Следопыта о его возрасте, представил себя
весёлым и озорным мальчишкой. И засветившись лучезарной улыбкой,
посещающей человека, гордящегося прожитой им жизнью, по-детски радуясь
и резвясь, он поскакал впереди всех. И эта радость, наполняя и опьяняя
соплеменников, заставила их вспомнить про свои дудочки, свисточки и…
оставшуюся малину! И, конечно же, песню!
   СТАРЕЙШИЙ – Девке надобна подмога,
Раз на зверя собралась,
Почесал бы ей берлогу,
Да чесалка не нашлась.
   КУЗНЕЦ – Девки ходят по малину,
Я по девкам тем хожу.
Как в малиннике застигну,
Так две сладости лижу.
   РЫБАК – Я рыбак – и невезуха,
Как поймаю – холодна.
А пригрею, глянь – старуха,
Кожа – рыбья чешуя.
   ЖЕНА СЛЕДОПЫТА – Я с милёночком, не скрою,
Миловалася везде,
На земле и под водою,
Лишь осталось – на звезде.
   И как только песня утихала, издалека, с самого переднего края, раздавалось
по новой, пусть и не с начала – с сожаленья, что чесалка не нашлась … 
   С песней можно весь мир обойти и не заметить. А до Миши небесного –
вообще рукой подать. И не успели они оглянуться, как впереди показалась
желанная узенькая полоска света – покинутая ими полянка.
   Мужчины с показным и напущенным хладнокровием, дабы не выдать, что
сердца у них умотыляли в пятки, достали приготовленные с вечера колышки,
проверяя их заточку. И присели, как исстари водилось, пред походом. А
может – и ноги подкосились, всё бывает. От напряжения ли, просто от
волненья. Но этой минутки было достаточно, чтобы всё негативное с них
землица родненькая забрала. И поцеловав своих жён и детей, они выступили

                1-9
к опушке.
   Правда походка их всё равно выдавала, напоминая шажочки малого дитяти,
выходящего ночью из дома по нужде, а никак не величественную поступь
прожженных воинов и защитников, становясь к тому же, с каждым шагом,
всё неуверенней и робче. Но осуждение это ни у кого не вызывало.
    Растянувшись в цепь и пытаясь прятаться при этом за тонкими берёзками
(других здесь не было, потому что полянка как раз и образовалась из-за
бушевавшего здесь не так давно пожара), они всё ближе и ближе
подбирались к брошенным жилищам. И вдруг поисчезали, разом, словно
провалились, иль просто испарились без следа. И только ветер, бушуя, с
остервенением раскачивал из стороны в сторону те деревья, оставив без
внимания почему-то остальной лес.
   Не прошло и мгновения, как раздались душераздирающие вопли,
срывающие остававшуюся листву с деревьев и завязывающие несчастную
траву в узлы! А иной и не могла быть реакция видевших этот ужас детей,
матерей и жён! И не разбирая дороги, они бросились со всех ног к мужчинам.
И плевать им было на подстерегающую опасность. И когда разделяла их не
более чем сотня шагов – все потерявшиеся нашлись. И вскоре пребывали уже
в объятиях своих семей.
    А перед этим, от увиденного на полянке, они вжались в берёзки,
служившие им укрытием. Настолько сильно, что слились тогда с ними в
неразделимое целое. И сделавшись от панического страха вровень, даже
ниже травы, они тряслись, словно листья осины на ветру. И сами, того не
замечая, те бедненькие деревья трясли. 
   Люди всегда пасуют перед неизвестностью, перед любым явлением, с
которым ранее не имели дела, накручивая себя даже на вполне безобидных
вещах. Так и на этот раз, столкнувшись с тем, чего не знали, они сгустили
краски... лишь потом, когда научатся они хлебопеченью, поймут, что на
полянке той лежал, сверкая серебром невиданных размеров бублик.
   Вернее не лежал, а как бы присел на коротких и тонких лапках, торчащих
со стороны совершенно гладкого брюшка. К тому же он, в отличие от
бублика из теста, был всем на удивление живой! А в верхней его части
красовались лепесточки каких-то неизвестных доселе цветков! Скорее, нет!
У бублика такими были уши!
   И эти уши, словно бублик слушал,
На месте не стояли, как ни странно,
А бешено вращались беспрестанно!
И тут и там торчал какой-то усик,
И непонятно, всё это зачем,
Когда и так немеряно ушей!
   Но удивленье вызвали глаза –
В них трудно было выискать изъян –
Как гладь озёр, без ветра что уснули,

                1-10
И округлились, словно это – луны.
   И забирая силу от светила,
Когда оно являлось из-за туч,
Слепили тех, кто видел в себе силы,
Кто наглость поимел на них взглянуть!
   И таких глаз было семь. И располагались они равномерно по всему
периметру этого необычного бублика. Не было видно и ресничек, поэтому
его немигающий взгляд, от которого не  представлялось возможным
укрыться, завораживал и пугал, вводя в глубочайший неописуемый трепет. И
всё это могло продолжаться бесконечно долго, если бы не голос Старейшего:
   “Я что скажу: Шаман уже давно, как пить дать, разыскал свой хитроумный
способ, как бороться с этим Мишей, разъевшимся на нашей с вами малинке и
от того так округлившимся! И с нетерпеньем ждёт нас, не дождётся, чтоб обо
всём нам поскорее доложить! А мы стоим тут, репу чешем! Ну, тупые! Айда
за мной! К Шаману!” – и побежал. Опять же впереди.

                ГЛАВА 2
   – Нам действо не задерживай, Старейший!
Шаман ведь ждёт, пока мы все пройдём!
Твои попытки будут безуспешны,
Бочком попробуй-ка, бочком!
   – Поторапливал Следопыт, видя мучения старика, силящегося
протиснуться между двумя рядами плотно утыканных осиновых кольев.
   – Шаман, “едИт его в болото”,
Видать конструкцию сваял,
Для посещения ребёнком,
Гномических лилипутят.
   Иначе как объяснить, для чего он заузил единственный проход в свою
юрту! – возмутился Старейший, пытаясь оправдать свою нерасторопность.
   – А вот бочком, увы, ещё плачевней!
Ты видишь – опыт жизненный под сердцем!
Приходится таскать! И повсеместно!
   – Да, это точно, опыт, день за днём,
Неделю за неделей,
В пузёнках наших, знай себе, растёт!
Понятно – люди смертны,
Случайно чтоб не округлиться,
Как тот разъевшийся наш Миша! – разошёлся Следопыт. –
   Понять бы только, а зачем ты летом,
Накидку нацепил из шкуры Бера!
Скорее две – поверх видна другая!
Ведь опыт, знаю, шибко согревает!
   Ну ладно, пошутили и забыли!

                2-11
Разденься, и натрись барсучим жиром.
Я разбегусь, толкну тебя, блюм-блим,
Ты проскользнёшь и с опытом своим!
   А длинный частокол из этих кольев,
Придётся миновать!
Лишь так освободишься от дурного,
Что глазом не видать,
Но липнет к нам, и каждый раз по новой! 
   СТАРЕЙШИЙ – Ещё, казалось бы, недавно,
Мотался здесь с Шаманом я годами,
Исхаживая местную округу,
От гнуса-кровопийцы изнывая,
Ища ему – куда поставить юрту,
Где Силой он природной обладал бы!
   Где чувствовал себя бы он комфортно,
И деревца, особенно берёзки,
Могли всегда прийти ему на помощь!
   Стоят они здесь, кронами сплетаясь,
Как за руки взялись в каком-то танце!
И кажется – вот-вот, пойдут и в хоровод.
   И к ним он проявлял такую нежность –
Словами передать я не сумею.
Другие и детей так не лелеют!
   В сухие времена – их поливал он,
Кору сшивал, залатывая раны,
И из шалфея потчевал отваром.
   Обкладывал их лапами от ели,
Чтоб лакомиться зайцы не посмели,
И дёгтем мазал, чтобы тля не съела.
   – Продолжил свою речь Старейший,
В такой, как новорожденный, одежде. –
   Он как девицам сердце им доверил,
Маслами тёр и соками растений!
И чабрецом окуривая, пел им!
   Тем временем я юрту возводил!
И колышки… вообще-то я забил!
Сквозь них я почему-то проходил!
   Какой вонючий, жир у вас барсучий!
Зато скользит! Спасибо, Следопыт!
   А из этой юрты тем временем доносилось –
   У-ю-юй, Дух Земли! Ждёшь меня? Я иду!
Без тебя не смогли! Отвести мы беду!
Неизвестность без сил! В миг оставила нас!

                2-12
Я б тебя не просил! Но нам трудно сейчас!
Правду ты не скрывай! Для меня оголи!
Дверь к себе открывай! Я иду, Дух Земли!
   Шаман, как и всегда это было на людях – находился при полном параде.
Хотя торжественность подобного одеяния явно выходила за рамки
понимания его соплеменников. На голове, c вычурной аляповатостью
красовался закреплённый лямками за подбородок странноватый бубен с
висюльками из металлических цепочек вместо колокольцев. Обмазанная
глиной, с кусками грязи, эта конструкция, по всей видимости олицетворяла
Землю, на что указывали и привязанные к ней свежесломанные веточки
берёзы.
   Левая его рука находилась в постоянном движении, выписывая
причудливые фигуры и кренделя, а правая – держала ещё один бубен, вполне
заурядного вида, совершая им редкие, но сильные удары по заранее
непредсказуемым участкам остального тела.
   Горделиво выпятив грудь, Шаман шёл по выложенной шкурами Бера
круговой дорожке, продолжая охаживать своё тело бубном. Держа при этом
четверть круга голову на восток, он выкрикивал каждый раз по строчке из
придуманного им на все случаи жизни речитатива.
   Пройдя полный круг, он ускорил своё движение почти до бега. При этом
возгласы его становились всё быстрее и отрывистее, а удары в бубен –
громче. Напряжение с каждым кругом нарастало. И в какой-то момент он
неожиданно завалился на спину и затих. Его глаза оставались в
полуоткрытом состоянии, но взгляда, равно как и движения глазных яблок не
замечалось. Тело обмякло, скорей всего – не было и дыхания. Казалось –
жизнь покинула его навсегда...
   – Это Шаман выпустил свой Дух на свободу! Но не просто, а с особым
смыслом. Чтоб воспарил тот в небеса, да не простые, а синие, заоблачные и
взглядом, зорче и острей орлиного осматривал Землю-Матушку родную.
Особенно места, где Дух Её временами выходит на поверхность! Там и
открыта будет, если Мать захочет, гостеприимно дверь, ведущая в тоннель.
По ней-то Дух Шамана и проникнет в Сердце у Земляное. И с ним сольётся!
– перейдя на шёпот, с особым благоговейным трепетом заговорил
Старейший, видя на себе вопрошающие взгляды соплеменников.
   – Откуда знаю? Я скрывать не буду.
Сражён был как-то страшным я недугом.
Не стало бы Старейшего у вас,
Вернее – им бы был не я.
   Но Духи возжелали, чтоб я сам,
Освоил на себе, как внял Шаман,
Искусство этих Чудо-исцелений.
Оно понятно – Им всегда виднее!
   Нашёл Шаманий Дух калитку Входа!

                2-13
– Старейший вскрикнул, подойдя поближе. –
В экстазе слился он сейчас c Землёю,
И видите – глаза его ожили,
Скатившись прямо в верхний правый угол.
И, кажется – вот-вот пойдут и губы.
   –  А толку, что он Входик тот увидел?
– Тут Следопыт добавил недоверья, –
Другое нужно – обнаружить выход!
Но есть ли те заветные нам двери?
   – А Вход и Выход – это парочка влюблённых Истин! Которые и мига друг
без друга никуда! – удивляясь собственному экспромту, подтвердил
Старейший. – Смотрите-ка, теперь глаза Шамана заметались из стороны в
сторону, хоть и продолжают оставаться в правом верхнем углу! Значит, он
нашёл искомое и разглядывает! И нам поведает вот-вот! О, тысячу поклонов
Духу Матери-Земли, что тот ему уважительно приоткрыл Завесу. А наша
задача – не упустить ни единого обронённого слова!
   Губы Шамана продолжали беззвучно шевелиться. Казалось, он хотел о чём-
то важном и нужном скорее поведать, но от волнения забыл, как связывать
слова. А может, и другое – не успел ещё набрать необходимого количества
воздуха! Потому что через мгновение, как рыба, выброшенная на берег, он
жадно стал заглатывать воздух.
   И не успев им насытиться, он всё равно заговорил. Слова в беспорядке то и
дело слетали с его губ, причём на вдохе, а не выдохе, как обычно бывает, из-
за чего речь напоминала спонтанное чередование мало разборчивых звуков.
Пришлось Старейшему прильнуть к его покрывшемуся испариной лицу,
чтобы впитывать, произнесённое им, до последнего звука и вдоха. Что и
позволило ему распознавать ту непонятную речь, выступая в роли
синхронного переводчика на привычный для всех язык, стараясь подражать
при этом голосовым интонациям Шамана.
   – В далях незримых, в том царстве,
Жизнь родилась, но беда –
Стало мешать ей коварство,
Выбрано было лекарство –
Жизнь принесли ту сюда!
   Дальше совсем непонятно –
Птица за птицей летят.
Жаль, что всё видно невнятно,
Словно, пробелы и пятна,
Только помочь все хотят!
   Птиц – сразу семь, прилетело,
С Солнца, что крылья всем жгло.
Вслед и другие хотели,
Но не достигнуты цели –

                2-14
Им это не помогло!
   Старейший ухватился за плечи Шамана, тряся его, насколько позволяли
силы.
   – Это они! Те птицы, что к нам пожаловали на полянку! Я старенький, с
меня-то спросу – как из мухи сала, а почему остальные об этом не
догадались? Так просто ведь! В небесном скворечнике, ни больше, ни
меньше – семь окон! Мы-то, глупые, поначалу решили, что это Миша, только
Небесный! С семью глазами! Ладушки, все ошибаются! Шаман, попробуй
выведать главное, спроси у Земляного Духа, зачем сии клювокрылые к нам
наведались?
   – Ты пошто меня из Землицы нашенской выдернуть соизволил? – еле
сдерживая недовольство вопрошал Шаман, постепенно приходя в себя из
состояния выжавшего его, как лимон транса, с трудом поднимаясь при этом
на вытянутых локтях.
   – А чтобы просьбу нашу передать –
О Птичках всё, что можно разузнать.
С тобою поделиться тем, что знаем! –
Старейший сформулировал Шаману.
   – Ну, как ты смел со мной так обойтись!
Контакт разрушить наш в момент соитья!
А если б я с тобой так поступил?
Меня б костёр ты или, точно, бритвой!
   Шучу. Ты взрослый! Должен понимать!
В любви нельзя лишь требовать и ждать.
Важней отдать, приятное доставив.
А тут ни Дух не дал, чего желал,
Ни я не сделал ничего, что надо.
   А нам без дружбы – ой, никак нельзя.
Один ведь общий дом у нас – Земля,
Нас разве можно было разлучать!
Но поздно. И последствий я не знаю.
   – Прости, Шаман! – осознав, наконец, вину, как нашкодивший мальчуган,
извинился Старейший. – Понятно дело – я поторопился!
   – Это не меня нужно просить! И ни Духа, со мной разлучённого! Не знаю –
кого. А посему – делу уже не поможешь! Одно успокаивает – что случилось,
то обязательно случилось бы по-любому!
   – Да, тем более что Дух наверняка был в курсе, по какому сценарию
проследует ваша встреча на этот раз!
   – Знать-то он знал, да удовольствия от этого у него не прибавилось!
   – Не будем о грустном. У нас его и так предостаточно. Поведай лучше –
чего ещё успел за это время подглядеть?
   – Старейший, прожил ты, на зависть многим, неописуемую жизнь, но не
видел и капли того, с чем столкнулся я на этот раз! И если б не вломился ты

                2-15
своими грубыми помыслами в тончайший и хрупкий мир нашего Контакта,
мне, я надеюсь, Дух бы успел и не такое ещё показать.
   Хотя что-то, как заметил я впервые в жизни, изначально пошло не так.
Казалось, будто сам Дух извинялся на этот раз передо мной. За что? Как бы
тебе это доходчивей объяснить – за то, что и сам он происходящего не
понимает! Или попросту не знает! По крайней мере, у меня такое сложилось
впечатление!
   Он показывал мне картинки, состоявшие из множества светлых пятен,
принимавших при их рассмотрении некоторые знакомые очертания. Часть
пятен располагалась почему-то рядом со мной и напоминала по форме
птичек. Но со сложенными крыльями. А остальные, их намного больше – в
каких-то далях, еле видных, и они все – разных форм. Пытался я
сосредоточиться на ближних – и чудо, всех увидел нас, как будто бы глазами
этих птиц.
   – Из всего сказанного я понял только одно! Что какие-то там Птички-
Невелички, не имеющие ничего общего с могущественным и грозным
Мишей заставили нас с перелягу, не разобравшись в элементарном, наделать
подарочков полные штаны! А если знали бы, заранее расставили силки! И
наслаждались бы давно их переливами на утренней заре, давая
отличившимся за особое старание и усердие отведать червячочка пожирней!
   – Ты знаешь, в тонком мире только образы витают, а кто они на самом
деле, не понять, пока не столкнёшься с ними бок о бок! И вроде да, они
представились, как птицы, но стоило мне мысленно произнести "Миша", как
пятнышки, акромя единственного угасли! А это, оставшееся, как раз и
находилось в тех неведомых далях. И тоже напоминало птицу. Только
готовившуюся на этот раз к полёту, что заметно было по расправленным
крыльям и поднятой головке.
   – Да из твоих суждений – вить верёвки!
Запутано всё прочно, на века!
А ясность улетучилась в позёмке!
В Дырину Земляную утекла!
   – Неужто? Я-то полагал наивно,
Что заслужил высокого признанья,
И вашей самой лестной похвалы.
За то, что я узнал, что вы желали!
   – А нам казалось – что-то ты темнил,
   – Да нет же – очень ясно говорил!
Мол, Птица там за птицею летят,
И, как ни странно – все помочь хотят!
   – Выходит – нам бояться их не нужно?
   – Они – нам в помощь! С ними – только лучше!
В дорогу, к ним, и поднимай всё племя!
И главное – побольше им цветов!

                2-16
Оттенки выбирайте понежнее,
И аромат – нельзя же без него!
   – Да и малины, чтоб бродила с мёдом!
Ведь с нежностью она – одно и то же!
   Старейший, осознав себя главным в ответственейшей миссии, стоящей
перед человечеством, опять побежал впереди всех. Как и раньше слышалась
его озорная песня. И вновь все принялись плести корзинки. Да и мужчины,
забыв о присущей воинственности, повыкидывали ставшие ненужными
колышки и тоже подключились к сбору ароматной ягоды. А кому, как не
Старейшему доверить её переборку!
   И сидеть бы отныне всем на этой ягоде, так как приспособления для охоты
и рыболовства остались в посёлке, да на счастье великое помог им Шаман.
Благо запасов силков и сетей у него было предостаточно. Оказались не
лишними и тлеющие берестяные огоньки. Отчего рацион, как и раньше,
вернулся в привычное русло. К тому же, этот год оказался на редкость
урожайным на грибы, поражая своим изобилием.
   Тут грибы применяли уловки,
Под деревьями и под пеньками,
Оголяя в кокетстве головки,
Искушали людей, завлекая.
Как же справиться с этим соблазном?
И не рвать их, кидаясь, в экстазе?
   Вскоре мыли их, тёрли до блеска,
Пока дивные лики и стан их,
Не взрывали в волнении сердце,
И в смятении взгляд не сковали!
Ради этого можно ль лениться?
Не ходить за чистейшей водицей?
   Ох, ещё бы румянец заветный!
Чтобы в неге дрожать от волненья,
Потому запекали на ветках,
Над углями пахучих поленьев!
Как себе не позволить касанье,
Коль их щёчки в окрасе желанном?
   И себя, истязая томлением,
В ожидании мига блаженства,
Обмирали, вдыхая и млея,
Аромат их зовущий телесный!
…Только губы примкнули порочно…
К соблазняющим ножкам грибочков.
   Но не все приготовленные подобным образом грибы проходили через это –
отличавшихся особой красотой оставляли гостям! Надеясь, что и им такая
красота окажется по вкусу!

                2-17
   А  вот и полянка! Правда, солнце уже, как назло, клонилось к закату. И
верные поговорке, что утро всегда мудренее, чем вечер, люди в
предвкушении долгожданной встречи стали готовиться ко сну.

                ГЛАВА 3
   – Ничего не понимаю – задумчиво произнёс Моск, рассматривая картинки
на экране биолокатора. – Рулили вроде мы в аккурат (по приборам) в
сердцевину скопления биообъектов, а сели – хоть шаром кати! Ошибка
датчиков? Я тоже так подумал... поначалу. Проверил – а системы в норме.
   Вдруг наша избушка уничтожила всех при посадке? Хорошо, что ужас от
осознания нашей вины длился недолго – люди опять появились на приборах.
Потом опять пощекотали наши нервы, испарившись. И снова здесь. Мы что,
для игр прилетели к ним?
   КОПУША – А может, они смышлёнее, чем мы думаем, и понимают, что я
втолковываю вам миллионы последних лет – Выжидание – наиглавнейшая
стратегия, единственная, при которой выигрыш гарантирован!
   ПИВАГОРЬ – Представьте, c каким умилением они читают сейчас наши
мысли, пользуясь нашей слабостью в возможностях установки блокировок!
И что? Укатываются со смеху! Справедливости ради вынужден буду
заметить, что в ваших головах найти полезное зерно им точно не удастся!
Кроме, может, самих этих голов. А вот в моих по-настоящему разумных
мыслях они легко нашли достойное зерно и догадайтесь – чем они сейчас
занимаются, понимая, что не очень-то прилично встречать желанных гостей
насухую? 
   Хотя, увы, без хмеля сотворить удастся лишь жалкое подобие. И почему
мы заранее не прислали сюда этих семян? Недочёт. Но ничего. В отличие от
вас, я это, не хвастаюсь, предвидел. И приготовил для них сюрприз –
последние генетические модификации ячменя и хмеля, разработанные и
проверенные на себе ценителем номер один единственной истинной
ценности в Мироздании!
   КРЫШЕНЬ – Да сами мы – подарочек для них!
Позволим только им определиться
С какого бока лучше подступиться!
   ПИВАГОРЬ – Вот именно, мой выбор – наилучший!
Что делают они сейчас в лесу,
Травинки и коренья сортируя?
Да специи им надобны на суп!
   А чтобы был наваристым бульон,
Он должен будет сварен из голов,
Умней которых – явно не найти,
Ну, сами понимаете – каких!
   А тут им – хоп! Изволите, подарок!
Наваристый, хоть не совсем бульон!

                3-18
Но просветляющий мозги! Задаром!
На кой тогда им мы и звездолёт?
   КРЫШЕНЬ – Ты, без сомнения, дружище, прав!
Других на них мы не найдём управ!
Напиток, да, он усмирит им нрав!
   ЗОЛОТОУСТЫЙ – А мы как будто сами не забыли,
Зачем на путь тернистый так стремились!
Хотя, постой, уже припоминаю –
Чтоб поиграться с временем сполна –
Поддаться, чтобы наслаждаться,
Глоточком пива с запахом ума!
   ГЕРМЕС – Губами хлопать шустро – все умеют,
Извилинами – дело посложней!
А нам сейчас – второе поважнее!
Освобождаем головы смелей,
От всяких несущественных идей,
Продумаем всё вплоть до мелочей!
   АР – Мне почему-то кажется, что люди остерегаются проявлять первыми
инициативу. Так воспользуемся этим! Как можно быстрее! А перехватим
инициативу – пойдём всегда на шаг впереди, что легче, кто бы спорил!
   МОСК – А у меня, признаюсь я, ей-ей,
Поджилки, как листочки на ветру!
Трясутся, бедные, от участи своей.
Какой контакт всем будет по нутру,
Представить, как ни силюсь, не могу!
   В тупик, жаль, заплутали все пути,
Везде стена из множества барьеров,
Взлететь бы на крылах, чтоб с высоты,
Нам нужный Ларчик Счастья заприметить,
Хранящий все секреты нашей встречи!
   Увы, все крылья наши – отвалились,
Иссякла, что была когда-то сила,
И кажется – уже не суждено,
С концом счастливым досмотреть кино.
   ПИВАГОРЬ / перебивая / – Расслабься! Всё уж решено!
   Необходимый Ларчик Счастья – есть!
К тому же – не за тридевять земель!
Не угадаете – в моей каюте!
И это счастье, что запас я впрок,
Открыть лишь стоит только на минуту,
Повергнет всё у наших с вами ног,
В мольбах испить великое то чудо,
Хотя б один, но с жадностью глоток!

                3-19
   А там ещё и пенистость прибоя,
Журчанье, клокотанье ручейков!
И путь в нирвану, данный нам судьбою,
Под шелест близких сердцу пузырьков!
   Где можно нежась, словно на лугу,
Продолжить в этой сладостной идиллии,
Вкушать всё тот же горьковатый вкус,
Тебе доступной лишь межзвёздной пыли! …
   – Сокровище ты, Пивагорь! – Не сдержал своего восхищения Моск –
Гораздо большее, чем то, что ты нам анонсировал!
   А стонов сколько, и мучений, ах,
Ты эти годы напролёт, страдая,
Бессонными ночами предвкушал,
Желанный вкус на ссохшихся губах!
И волю по крупицам собирал,
Сдержаться чтоб, не выпить этот клад!
   И вряд ли ты пока что представляешь,
Как нам помог, убрав с пути заслон!
И спас нас, миллионы раз – поклон!
От всей Вселенной и меня, ты знаешь!
   ПИВАГОРЬ – Грузите это Чудо на сконструированный мною Чудовозик, и
чух-чух-чух, на всех парах, гурьбою дружною мы двинем на свиданье!
   Почти такой же клич, пусть и другими словами прозвучал впоследствии и у
Землян. Из-за чего те, прибавив прыти, устремились на ту же полянку.
---
   Бублик, несмотря на давно начавшийся день, продолжал спокойненько и
непринуждённо отдыхать, не уйдя ни на шаг от первоначального положения.
Сказалась ли на это усталость иль чары всемогущего Морфея – результат
один: всё было овеяно безмятежным сном. Ушки, снующие по кругу ранее, в
этой сладостной дремоте застыли, словно никогда до этого не вращались.
   Царил подобный покой и с южной стороны, где, как и раньше,
наблюдались избы жителей сего немногочисленного племени. А на
восточной стороне – запруда на лесной речушке, несущей свои воды в
призрачную даль. И небольшой загон, пустующий от страшных козней
Миши. Жаль.
   Однако западную сторону полянки узнать на этот раз возможным не
представлялось! Поверх пожухлого, не радующего глаз дёрна, на который и
ступить-то желания не находилось, красовалась шкура неизвестного доселе
гигантского зверя. Доброго, как казалось, и ласкового. Ведь шёрстка на этой
шкуре состояла из уложенных в одном направлении мягчайших ворсинок,
начёсанных, словно по заказу до объёмного и легковесного состояния!
Спроси любого – может быть у хищника такая? Конечно же, нет! 
   Но, несмотря на гостеприимный и добрый норов, у эдакой зверюшки на

                3-20
спине с лёгкостью расположился неописуемых размеров стол. Персон на
семь! И если б только стол! Вокруг него ещё стояли стулья!
   Но что за необычная зверина!
На шкуре создаёт она картины!
Нашла, наверно, хитроумный способ,
Как краски брать от раненного солнца,
Чья кровь стекает бурно на закате.
Виною – тучи с острыми краями!
   А вдруг светило рисованьем блещет?
Избрало зверя, отразить чтоб вечность.
И видно – день на шкуре, догорая,
Вдали терялся, в бездне растворяясь,
Но не пропал. Какой же в этом смысл?
Он всё-таки успел посеять жизнь!
   Последнею живительною каплей.
Чтоб та своей частицей благодатной,
Вскормила луг на шкуре всем на счастье,
Воскреснув в совершенной ипостаси.
В соцветиях нежнейших и прелестных,
И радующих душу всем и сердце.
   Ещё прекрасней, чем была когда-то!
Зовущей в лоно из манящих красок!
Где каждый мог рассчитывать на ласку.
И отвечать! Такой же нежной лаской!
   И гладить! Кончиками пальцев!
Губами, телом! Замирать, касаться!
Играть, резвиться, целовать, смеяться!
И лечь, и неге той отдаться!
И там остаться…
   А стол-то, стол! Весь ровный и сияет!
Видать из камня это изваянье,
А может – лёд? Но почему не тает?
А мож живой? И вырос тут, кто знает?
И с бочкой посередь,
Ведёрок так на шесть!
   И сердце Кузнеца при виде бочки,
Вдруг съёжилось в беспомощный комочек,
Не знающий – идти или стоять,
В надежде всё щемящее унять.
   И стало вдруг особенно тоскливо,
Хоть плач, терзайся, а потом рыдай,
И время шло, а может – так и было,
Пока тоска не перешла в печаль!

                3-21
   И легче стало, сердце отпустило,
Опять сомненья, всхлипы, ну и пусть!
Затем печаль из сердца испарилась,
Оставив напоследок только грусть.
   Писать здесь можно долго и красиво,
Но что в душе его – не смог я отразить!
Я не кузнец. Мне просто не под силу!
Фонтаном чувства, я теряю нить!
   Здесь зависть, злоба, много негатива,
И радость рядом, гордость за других!
Смогли же из небесного металла,
Такую чудо-бочку смастерить!
И натереть старательно, до блеска!
И крышечку сваять, от сих до сих!
   Только крышка, словно бы случайно, была немного сдвинута в сторону. Из-
за чего по полянке, по-видимому, из этой бочки, налитой до краёв какой-то
жидкостью разносился неизвестный маняще-сладостный и упоительный
букет неизвестного происхождения. Тонкими струйками, проникая ко всем
вдыхающим, этот неземной аромат вызывал непреодолимое желание
двигаться по направлению к бочке, чтобы с каждым вдохом полнее и ярче
чувствовать исходящую от него неописуемую радость, привязывающую к
себе навсегда.
   А на столе, ко всему прочему, стояло с десяток небольших кувшинчиков,
ровных, как и всё, что охватывал взгляд на этой полянке но, сделанных –
наверно, из воды! А как иначе можно объяснить их чистоту и прозрачность?
И солнце, столкнувшись с этаким творением умелых рук, чтоб не ударить в
грязь лицом, завещало своим лучикам, проходящим через грани тех
кувшинчиков, превращаться в самую, что ни на есть настоящую радугу!
   А что радуга? Да рассыпАлась она на множество меленьких радужат, чтоб
доставаться без обиды всем! И каждый Землянин, догадавшись об этом,
крутил головой туда-сюда, выбирая наилучшее положение для встречи
взглядом с какой-нибудь из них, лелея надежду, что перебравшись в его
глаза, найдёт для себя она достойное пристанище, в благодарность радуя
незабываемыми переливами!
   А из бочонка пылкое дыханье,
Пленило всех, манило и пьянило.
И жаром страсти буйной обжигало!
Но этого любому было мало!
   Все жаждали, чтоб бушевал пожар!
Вдыхать, ещё, ещё! Вот это дар!
А может в нём всецело раствориться?
В источнике чудесного огня!
И с ним сгореть, все беды отгоня!

                3-22
   И сдерживать себя уже никто не мог! Да что там – просто не хотел! И
словно соревнуясь в беге, мужчины доказали, на что способны, в мгновенье
ока преодолев расстояние, отделяющее их от заветной цели! Ещё мгновение,
и все сидели за столом! Попутно удивляясь, что стулья, как живые,
подстраивались под их осанку, предлагая своим действом и далее исполнять
любые их желания… 
   А крышка, хоть и смахивала по виду на сделанную из того же звёздного
металла, оказалась легковеснее пушинки. Хотя такой её, возможно,
захотелось увидать присутствующим. И если бы ни желание каждого
перетянуть заветную на свою сторону, её сняли бы на раз. Минуты пролетали
за минутой, но раза этого время не наступало! 
   И лишь увидев тягучую с горошину размером слезу в глазах Старейшего,
все вспомнили, что это его лишь законное право. И послушно опустили руки.
Крышка тут же нашла себе новое местечко, а руки – прозрачные
кувшинчики, известным нам под неблагозвучным названием “стаканы”.
   И мир растаял, испарился, сгинул!
Исчез и перестал существовать.
Но засияла красками картина,
Другого, неизведанного мира,
Где есть стакан, и … можно наливать.
   А если можно, почему б не зачерпнуть! И стиснув пальцы, дабы ненароком
не обронить стаканы, сильнейшая из половин человечества тут же привела их
движение. Чтоб они, проделав недолгий, но ответственнейший путь снова
встретились, но уже в пушистом доме неведомой ранее мечты. В объятиях
желанных лёгких пузырьков. Готовых, кажется, им с радостью отдаться!
   Как вдруг неожиданные “Ох-ты”, “Ах-ты”, и “Ух”, раздавшиеся
одновременно со всех сторон разрушили сформировавшуюся идиллию. И
случилось непоправимое. Пальцы у мужчин разжались, и стаканам ничего не
оставалось, как, оставшись без поддержки, выскользнуть из рук, загремев о
днище бочонка. Ничего не понимая, мужчины, инстинктивно, словно под
действием пружины, отпрыгнули к своим родным и близким.
   А те, оживлённо беседуя, тыкали пальцами в направлении бублика, о
котором мужчины уже успели запамятовать. Из-за чего и упустили момент,
когда дверца на брюшке бублика с шипящим звуком отворилась. Зато теперь
вместе со всем племенем наблюдали за происходящим.
   Не прошло и минуты, как возгласы удивления зазвучали по новой! Из
дверцы, будто бы из ничего, стала выезжать наклонная дорожка. Да, именно
дорожка! По которой можно было при желании идти! Потому что на
небольшой высоте находились перекладины с каждой стороны, видать,
чтобы держаться за них при ходьбе.
   Первым не сдержал удивления Следопыт – А я-то представлял, что птички,
по ветру расправив оперенье, вылетят из просторного гнездышка! Но чтобы
они соизволили прогуляться – никак не ожидал!

                3-23
   СТАРЕЙШИЙ – А вдруг они как куры на своих двоих шастают?
   СЛЕДОПЫТ – А поручни тогда – каким им ляхом?
Чтоб крыльями своими зацепляться?
К тому же на такой вот высоте!
Всё ясно – ноги есть у них, и руки!
Но я, сколь ни излазил всю округу,
Таких рукастых куриц – нет нигде!
   СТАРЕЙШИЙ – Постой, а ежели у них есть руки,
Откуда же тогда вылазят крылья?
И так, и сяк, лишь головные муки,
Малинки, видно, с вечера не выпил.
   СЛЕДОПЫТ – И с утречка сегодня не добавил!
   КУЗНЕЦ – В потёмки ваши сплетни отправляют!
Все взрослые, а сказочки – взахлёб!
То Миша семиглазый-семиглавый,
То куры длиннорукие, смешно!
Старейший, Следопыт иль кто ещё,
Кто свет прольёт? Хотя, вы все – одно!
   Вот я, к примеру, был бы, как они,
В том виде, как вы дружно здесь напели,
Желал тогда бы в гости зарулить?
Какими б были наши интересы? 
Зато – изволь, совсем другое дело,
Когда я был бы тем же человеком!
   Да и вопрос любого озадачит –
Как с лапами да крыльями в придачу,
Достичь такого совершенства в ковке?
Я млею от натёртого бочоночка!
Да с крышечкой в размер, на редкость!
И кто бы сделал им тогда скворечник?
   СЛЕДОПЫТ – Не там, видать, подсматривал Шаман,
А может – и не то поведал нам!
   СТАРЕЙШИЙ – Да, что гадать! Всё в жизни может быть!

                ГЛАВА 4
   Глазницы бублика вспыхнули желтоватым светом, смотреть на который,
как на солнце, было невозможно. Пасуя перед неизвестностью,
присутствующие жались друг к дружке, пряча лица от увиденного, будто в
этом заключалось их спасение, но что им оставалось делать, видя, что бублик
пробуждается! Время вопреки привычному ритму, слоилось почему-то
густыми мазками, отказываясь течь. Ожидание затягивалось.
   И тут удары. Нет, раскаты грома.
А в небе, глянь – не видно облаков.

                4-24
И стук ритмичный, словно бубен, ровный.
Вот только у Шамана не такой!
И голос следом – гул, а может, вьюга,
В упряжке у которой сто ветров!
И вновь затишье, слабые потуги,
Как стон берёз с журчаньем ручейков.
И снова мощно, трели, даже свисты,
Накаты волн, капельный перезвон.
Задористо, с напором, ясно, чисто,
Земля – и та пустилась ходуном.
   Листва, трава, и те вмиг встрепенулись.
А люди что? Понятно – улыбнулись,
И в хоровод, и с расстановкой, с чувством.
И вечно б продолжалось то безумство!
Но, тишина пожрала вскоре звуки,
Вернув осадок – ожиданья муки!
А тут ещё дорожка в этот бублик.
   На ней возник пришелец, без сомненья!
А та взяла, сама, да и пошла.
Иного быть не может объясненья,
Раз удалось ему на ней стоять,
Одновременно двигаясь к земле.
И прямо в направлении людей.
   Загадка! Да! К тому же не одна!
В пришельце – поражала нагота.
При этом стан – отсутствие изъянов!
На первый взгляд, но что-то там не так!
Вернее – слишком идеально!
До одури, иначе не сказать!
Достойное, для мленья и мечтанья!
   И сказка – красота лица!
И локоны свисают вниз забавно!
А кожа, на лице и шее – ах!
Нежна, бледна, как будто бы юна. 
   Лишь там! А ниже – вряд ли передать!
Цвет кожи вдруг менялся кардинально.
Понять бы это, да не знаешь – как,
За рамки коли вышел осознанья!
   Бессильна логика, ответов не сыскать!
Ведь кожа там, как лапки у гуся,
Раскрасилась румянцем всем желанным,
Приятным взору в солнечных лучах.
   Но, тем не менее, смотрелось это мило, что прослеживалось по чересчур

                4-25
восторженным, местами влюблённым взглядам половины человечества,
разбирающейся в мужчинах более их самих. И явно пытливому взору
подвергались не в последнюю очередь рельефы на теле незнакомца, по
которым нетрудно догадаться, что голеньким тот не был – возможно, его
одеяние с плёнку берёзовую толщиной облегало остальные части тела,
создавая обманчивое впечатление наготы.
   А из покинутой бочки душок манящего соблазна продолжал источать свои
липкие тягучие щупальца, сопротивляться которым другой половине
человечества не очень-то и хотелось, хотя долг повелевал находиться рядом
со своими родными и близкими. А тут ещё незнакомец. Что делать?
   Первым не выдержал Старейший. Выхватив у кого-то лукошко с
малиновым лакомством, он припустился к человеку, ступившему с дорожки
на землю, пытаясь всучить своё подношение. Но тщетно – тот, опешив от
неожиданности, застыл изваянием, протянув руки по швам.
   Тиская своего гостя, Старейший, не расставаясь с лукошком, лепетал
приходящие на ум приветствия, сводящиеся к одному, мол, есть ли у него
ещё прозрачные кувшинчики, а то так хочется, что нету терпежу!
   От услышанного гость пообмяк и, приложив руку к груди, произнёс:
“Моск”.
   – Дюже вумный, понимаю! Остальные, получается – тупые? Жаль! – осекся
на полуслове Старейший, осознав слетевшую с губ глупость. И как в
присказке, что слово – не воробей, попытался исправить ситуацию. – Да, мы
тупые, простите нас, какие уж есть. Зато малина у нас – объеденье! Зови-ка
остальных, и будем есть! И ентих, да, кувшинчиков, через которые всё видно,
поболее! 
   Продолжая обнимать Моска, Старейший потянул его к соплеменникам. А
на дорожке тем временем в желтоватом, лучезарном одеянии появился
следующий гость.
   – Гермес, – представил его Моск, – щипцами слова из него не вытянешь,
будто напялил на себя одёжек для скрытности, попробуй, доберись! Но... 
только он знает выходы из безвыходных ситуаций. Особенно... –
   Упругий, короткий свист оборвал Моска. Стрела, раздирая безмятежное
спокойствие, достигла цели. Не удержавшись за поручни, Гермес стал
заваливаться и, кувыркаясь, покатился вниз. Через считанные секунды,
покачивая головой в знак сожаления, над телом склонился подоспевший
Следопыт. Указав направление, по которому следует искать стрелявшего, он
принялся оказывать первую помощь.
   Наконечник стрелы, не сумев разорвать одеяние, нашёлся рядом с
пострадавшим, успев сделать глубокий прокол в области соска, откуда через
воротник сочилась кровь. Не ведая, как снять незнакомую одежду, Следопыт
наложил жгут поверху, обмотав грудную клетку поясным ремнём. Понимая,
что дышать в этом случае проблематично, он принялся вентилировать
лёгкие, приникая время от времени к его губам.

                4-26
   Гермес закашлялся, отплёвывая сгустки крови. Очевидно – он очнулся,
хотя синюшный оттенок указывал на отнюдь не завидное состояние. Открыв
глаза, он силился что-то сказать, но безуспешно – стиснутая грудь и
искусственное дыхание делали это практически невозможным. Улучив
момент, он выдавил, наконец-то из себя: “Одежда, расслабься. А ты, –
обращаясь к Следопыту, – раздень! А я себя подлечу”.
   Одеяние померкло, раздувшись до мешковатого состояния, что позволило
Следопыту, сняв ремень, оголить грудь пострадавшего. На месте раны
продолжала фонтанировать кровь, стекая по торсу. Оставалось лишь
отмывать её принесённой водицей и ждать...
   Вдруг присутствующим показалось, что что-то изменилось. На лице
Гермеса, словно вышёл тот из парилки, появился румянец, взгляд, напротив –
потерял фокусировку и замер. И лишь движения рук, пусть и малозаметные
указывали на скрытую внутреннюю работу. От тела исходил жар. Прямо на
глазах рана, перестав кровоточить, затягивалась.
   Гермес выдохнул, глаза его снова забегали, он привстал на локтях. Взяв
поданный ему кусочек смоченного меха, он принялся протирать место
ранения и, чудо – никаких следов от случившегося ранее, будто ничего с ним
и не было.
   “Надо же – рана заговорена, без нашёптываний там всяких и наговоров,
чудо, не иначе!” – воскликнул Старейший! “Чудо, ах и ох!” – вторилось ему
отовсюду. Лишь гости, поспешившие к исцелённому, молчали, обступив его
плотным кольцом.
   Нарушил молчание Гермес: “На счастье, у меня единственного оставалось
немного энергии, жаль, всё хорошее кончается. Рано или поздно. У
остальных – того хуже. О ней – только воспоминания! Остаётся отметить это
окончание”.
   КРЫШЕНЬ – Предупреждал ведь Пивагорь о подобном сценарии,
помните? И круг спасительный заготовил. Напрасно! Где-то что-то не
срослось, хотя казалось...
   ПИВАГОРЬ – Склеим. Повод-то какой нарисовался – всеобщий ноль
энергетический, капец! Закиньте, кстати мебель на корабль! Возлежать
приятнее на коврике. Влезает так больше!
   АР – Милые, очнитесь! Иль проснитесь!
Включите голову – кто столик понесёт?
Пока несёте бред! Но бред, увы, не стол!
Кто предложил, тот первый пусть несёт!
   Да все здесь просто пукнут от натуги!
Его ваял из цельного гранита!
В нём тонны три. Но празднуем мы “чудо”!
Какое? Наше полное бессилье!
   Пора уж потихоньку привыкать –
Нам гравитацию теперь не отключать.

                4-27
Никто мы, звать – никак,
Но с этим надо жить, зависит всё от нас,
Вернее – оттого, что в нас ещё осталось!
   ЗОЛОТОУСТЫЙ – Иссяк наш золота запас,
Лишь оболочка вместо нас,
И та уйдёт – неровен час.
   ПИВАГОРЬ – Не до красивых фраз, поверьте мне, сейчас.
Ведь люди ждут, а мы тут рассуждаем.
Им нужно – то, что запах источает!
Минуту, может пять, но точно уж не час,
А далее – агрессия? Гермес тому пример!
   МОСК – Да, делать надо что-то, только что?
Одни мы за столом – не вариант.
Не встанет в очередь за пивом здесь народ!
Людей за стол – ещё безумней план.
Чуть перебор – и всё назад пойдёт!
Передерутся. Головой об стол!
Потом решат, что и на нас вина...
Короче – столик надо убирать.
   Постойте, а у нас есть пилы!
Да не простые – ультразвуковые!
Вжик-вжик, минута – всё готово,
А при желании – его мы склеим снова!
   АР – Я понял – изваяния вам мало!
Ведь пилы ультразвуковые – мощь!
Со мной на пару, режьте, начинайте,
Лишь только не забудьте заморозить!
Пила пойдёт быстрей! По камню и по мне!
   КРЫШЕНЬ – Время на принятие решения истекает. А заодно и смысл
нашего, и не только, дальнейшего существования!
   КОПУША – Всё, высказались, оглашаю выстраданное решение: Гермес
отключает гравитацию!
   ГЕРМЕС – Понимаю. Зрело в тебе решение, зрело и, кажется, вызрело? Не
прошло и миллиона лет! Крышень, вижу, головой кивает, мол, согласен, даже
не дослушав до конца. Вы бы нить лучше поискали, связывающую с
реальностью! Неужели забыли? Спали, когда я талдычил вам, что пуст?
   Крышень, перебивая Гермеса – Приступай, времени нет. А вот энергии у
людей – предостаточно!
   ГЕРМЕС – Простите меня, я слишком погрузился в себя, оторвавшись от
реальности. Спасибочки! Теперь дела пойдут! Моск, открывай грузовой
шлюз!
---
   – Друзья! – воскликнул Гермес, обращаясь к людям. – Я благодарен вам,

                4-28
что вы меня спасли! Ещё, я благодарю судьбу, что общаемся мы на одном
языке, хотя не вижу этому объяснения.
   – Так мы ж не рыбы, чтобы молчать, набравши в рот воды! Не курочки, что
весело кудахтать! Мы – люди! Впрочем, как и вы! – прорвало Старейшего. –
И горло у нас одинаковое. Пересыхает, как и у вас. И эти, прозрачные... нам
тоже б подошли, я думаю.
   Гости же в сторонке пришли к единодушному мнению, что речь – не набор
случайных ничего не значащих звуков, а отражение процессов,
происходящих в мозгу. А раз процессы у всех одинаковы, то и язык,
естественно один. Жаль, они не догадывались, что сильные мира сего в
будущем для удовлетворения помыслов, зачастую низменных захотят отнять
у людей былую общность, придумывая для этого новые языки, с которыми
мозг превращается просто в заполнитель головы, не более.
   А Гермес тем временем продолжал: “Скажу вам две вещи – плохую и
хорошую. Стаканов больше нет. Зато напиток из этой бочки мы научим
прыгать в наши ладошки, где бы вы ни уселись. Можно за столом, можно на
застеленной полянке. Чтобы я помог вам в этом – пожелайте мне силы. Она
от вас будет поступать ко мне и исполнять, что я вам завещал.
   Мои товарищи хотели убрать стол с поляны, никого дабы не обидеть, но
моё решение принесёт неизмеримо больше радости, к тому же, с меньшими
усилиями. Пиво (а так называется этот напиток) будет появляться в руках до
тех пор, пока ясность ваших желаний будет оставаться на высоте. Надеюсь,
понятно?”
   – А оно случайно не испортилось? – спросил для проформы Старейший, но,
поймав на себе удивлённый взгляд Пивагоря, понял, что глупых вопросов в
дальнейшем задавать не стоит.
   Взрослые, да и не очень принялись рассматривать свои ладони, ища,
каждый своё – кто дырочку, куда можно пристроиться, а кто упругое что-
либо, наподобие фонтана, чтоб слизывать оттуда тягучие струйки. Но
заветного напитка почему-то так и не появлялось.
   – Вы силу, силушку мне направляйте! – разъяснял Гермес. – И
представляйте, что хотите, одновременно!
   И вдруг в рот жены Следопыта брызнуло, растекаясь по губам неумолимо
влекущим, густым содержимым, потом ещё и ещё. Тугие струи, пульсируя,
обжигали. Не успевая глотать, она стонала от удовольствия, источая
возгласы, с неестественно длительным густым придыханием, с каждым разом
на повышающихся тонах: “ещё-ещё” и “да-да-да”, охватывая и лаская при
этом ладонями перед лицом что-то невидимое, но видно знакомое на ощупь,
или такое же приятное, фонтанирующее!
   И началось! Потекло у всех! Не отводя ладоней от лица, в приятной
суматохе они принялись, кто, чем мог, ртом или отогнутыми пальцами рук,
выхватывать из своих лукошек принесённые яства, обсуждая с приятелями, с
чем лучше оно сочетается – с рыбкой, зеленью или грибами? И какими –

                4-29
солёными иль подрумяненными на вертеле? Хотя смысла в подобном
выяснении никакого, очевидно – пить его желательно в любое время, с кем и
чем угодно, можно и совсем безо всего! Хуже от этого оно не станет!
   А главное, выяснили ещё одно из его неоспоримых достоинств – выпить
оное, в отличие от надоевшей водички, можно более чем влезает! Пока не
сморит проклятущий сон! Чему и последовали, с непривычки, представители
рода человеческого.
   Лишь Старейший, умудрённый жизненным опытом, действовал иначе.
Улизнув, по возможности незаметно с полянки, он скинул с себя накидку,
мастеря из нее что-то наподобие мешка, надеясь впрок, хотя б на пару дней
запастись раздаваемым сокровищем. Но то ль силёночек было у него негусто,
то ли стараний – давалась наука пивоточивости ему с трудом, из-за чего пиво
стекало с рук в бурдюк не интенсивнее капели с сосулек, тут же впитываясь в
кожу и высыхая, не появляясь на дне. Распрощавшись со своей затеей,
Старейший принялся долизывать с рук еле сочащиеся последние капли. Хотя
– много ли надо старику, чтоб нализаться?
   Были и такие кто, перепутав всё на свете, оголял срамоту напоказ, катаясь
ею по ворсистому покрывалу, выкрикивая при этом слова любви в адрес
напитка вплоть до полного соития с покрывалом, встречались и
слизывающие напиток друг с друга. Были выясняющие, до помятия лиц и
иного, чьё пивко, лишь одно по-настоящему пивное, случались и
экзотические проявления культурного возлияния. Одним словом – люди,
какие есть, но других на Земле не имелось...
   – Да, повеселились! – выйдя из оцепенения, первым воскликнул Моск. –
Ковёр можно смело на помойку...
   – Относительно помойки с веселухой ты явно погорячился! – оборвал его
Пивагорь. – На донышке можно и наскрести при старании.
   Стаканы там, как пить дать, оголились!
Гранёные, приятно в руку взять!
А люди спят!
Поехали, друзья в веселье номер два!
---
   – А вот он, посмотрите на созданье!
Ему во всём и все мы доверяли!
Советовались, сердце открывали!
И вот расплата! От него не ждали!
Его таким мы никогда не знали!
Да, явно обратился в зверя!
Возможно ль это? Нет, не верим! –
   Раздавались возгласы ведущих на поводке Шамана, которого удалось
отловить после покушения на Гермеса. Казалось, ещё чуть-чуть и новость
докатится до полянки, срывая с мест соплеменников, в ярости расчехляющих
оружие для расправы, ещё минутку и....

                4-30
   Вжавшись куда-то вниз, словно давило его к земле, Шаман, опустив голову,
еле двигал ногами, ожидая заслуженной участи. Детишки, играющие на
опушке, не замечали провинившегося, как и тех духов, с которыми общался
Шаман, словно покинул тот уже мир человеческий.
   А может и вправду? Что его сейчас связывало с людьми? Ничего. А
раньше? Отказывая себе в радости, он радовал соплеменников. Ради чего?
Сам-то при этом что видел в жизни? Тоже ничего. Зачем ушёл от
удовольствий, подменяя истинное наслаждение, особенно в любви пустыми
ухаживаниями за атрибутами самим же выдуманного культа? Было ли это
жертвой духам? Навряд ли! Это была жертва людям! Его радость, именно
она наполняла глаза сородичам, его удовольствие отправлялось страждущим,
его любовь учила любить по-настоящему!
   Люди это понимали! Ценили! Раньше! А теперь? Где они? Что-то странное
творится с ними на поляне! Почему как убитые, в хаотичном порядке,
валяются они, “во всей красе”, выжатые и пустые? Неужто из-за того, что
сразу, получили без остатка, что желали? Без духов – сущностей, якобы
существующих, да посредников, с ними контактирующих! Если так, зачем
им Шаман?
   Именно эту ситуацию он и предвидел. Любовь к людям, безмерная,
настоящая, накопленная за годы собственных лишений позволила разыскать
силы, необходимые для выхода за границы дозволенного! И попытаться
остановить иллюзорное благополучие, опустошающее изнутри до внешней,
видимой оболочки, пусть и ценой собственной, последней жертвы. Увы,
судьба мироздания, иже с ним –  человечества была предопределена.
   Люди, ведущие Шамана, подошли к поляне. В недоумении переглядываясь,
они застыли, как вкопанные. Картина ужасала. Среди остатков пищи, одежды
и всевозможных выделений копошились мычащие и сопящие тела,
продолжая жить необъяснимой со стороны жизнью. По виду, да, они
напоминали соплеменников, но на этом сходство заканчивалось – людей
словно подменили.
   Первым попытались привести в чувство Старейшего, однако вычленить из
его речи что-либо членораздельное не удавалось, пока не окатили его
холодной водой. Наконец-то его прорвало:
   “Что вы роняете меня, ну, перестаньте!
Кружить не надо! Пожалейте старика!
И Кожемяка, Ткач – да каждого по два,
Не много ль на меня вас навалилось?
И гул, и шум, закладывает уши!
Свирельки не нашли и дуете в меня?
   Не лучше б дать мне силушки, говаривал, помнится, Гермес, не помню, по
какому поводу, короче – подведите к бочке! Пустая? А душок я чую. Ох,
бродит знатненько! Родимая малинка! Моя, до дома – шаг! Сгоняйте, во
спасение, ублажьте старика!”

                4-31
   Одни растирали виски в надежде побороть головную боль, другие – искали
служившее до этого одеждой, третьи – направлялись к реке, дабы помыться,
но всех их объединяло одно – стыд. Такого с ними ещё не было. Никто ранее
не совершал, да и не мог совершить того, что было бы неприятно либо
вызывало осуждение соплеменников. Всё было напоказ. Естественно, потому
– предсказуемо.
   А теперь – будто провели черту! Выплыло и захватило, подавив чуждое
ему, человеческое, неведомое доселе существо, жившее в каждом из
человеков, ожидая своего часа. И час тот пробил. Ощущая происходящие
изменения, люди чурались самих себя, их охватывал страх – это и было
стыдом.
   Свидетели той живописной картины, не присутствовавшие тогда на самом
действе дали зарок не вносить в свою жизнь алкоголь, у большинства это
получалось, чего не скажешь о попробовавших – не идти на поводу у
безобидного, как казалось напитка они уже не могли.
   Зыбкая еле различимая грань между реальностями в сознании Шамана
стала размываться.
   Он – под землёй? Ага, с подземным солнцем!
Забавно! Он такого раньше не видал!
Скорее сверху! Да, правдоподобно,
Но люди – он таких тем боле не встречал!
Как будто подменили всех на раз!
И жив пришелец, хоть стрела остра!
   Подбежав в Гермесу, как и в прошлый раз сходящему c корабля (его
нетрудно было распознать по золотистому наряду), Шаман пал ниц.
   – Не знаю, жив ты или мёртв, но я перед тобой и готов понести любое
наказание. – воскликнул он.
   – О чём ты? Жизнь – поиск истины, метод проб и ошибок – единственный.
– заметил Гермес. – Ищущий достойнее застывшего. Ошибка, коли
исправима – отнюдь не ошибка. У тебя, вдобавок, то, чего нет у других. Что
позволит сделать нам главное, из-за чего мы здесь! А здесь мы – чтобы
вывести вас отсюда и расселить по планете.
   – Ничего не понял! Кроме того, что обида на меня не столь важна тебе, как
главная задумка. Понятно дело – чем смогу, в задумке помогу. Хотя, с меня
что взять-то, неудачника. Неужели я могу быть полезен?
   – Запомни главное: твоё место и роль в мироздании, проще говоря – в
жизни, такие, как ты себе представляешь. Неудачник, догадываешься, нам не
нужен, а если б звучало – Человек и истинный хозяин, и лесов властитель, и
полей...
   – А что, я действительно такой?
   – Ты сам это произнёс!
---
    Вечером ужин продолжился, гости опять угощали, но уже фруктами и

                4-32
овощами. Действуя за главного, Пивагорь, пусть и в штучном количестве,
таскал с корабля аппетитные плоды, разрезая частей на тридцать-сорок,
чтобы хватило по возможности многим. 
   – Климат у нас теплее. – начал он. – Потому не всё, что уцелело по дороге
сюда, годится для вашей местности. Не жалейте – всё равно нам её покидать!
Зато в дальнейшем, расселившись, мы найдём для каждой зеленушки свои
необходимые условия – тепло, влагу и прочее.
   – А разве погода на земле не одинакова? – усомнился Следопыт. – Хаживал
я до её конца, до моря-окияна, во все стороны, ну месяц, полтора пути –
разница небольшая. Правда горы, где солнышко ночует, я не пересекал, с
озерами тамошними вряд ли их преодолеть, да и незачем. Непохоже, чтоб
земля там присутствовала, мокрее в тамошних краях, хотя и теплее, правда
зимой. Но кто же огороды к зиме затевает!
    Понятно, в это время солнце отдыхает, сутки отсыпается. Это у нас. А
двигаться туда (показывает рукой), куда светит оно посередь дня, то к морю,
коль доберёшься – его и по месяцу не бывает. Вряд ли зимою там выжить.
   МОСК – Не смею разубеждать тебя, Следопыт, стройности твоих суждений
вправе завидовать многие, но жизнь, увы, немножечко сложнее. Если вы не
будете против, мы обучим всему, что знаем, любого и любым наукам и
ремёслам.
  – И пиву? – хором спросили, переглянувшись, Бондарь и Плотник.
    ПИВАГОРЬ – Пить вы уже научились. А делать напиток сложно. Боитесь
трудностей?
   – Чего? Мы вместе, этими руками! Строгать готовы пиво! В бочки гнуть! –
наперебой кричали мастера. – Скажи лишь – из чего?
    – Вижу! Настрогаете! – не сдержал улыбки Пивагорь. – Из чего? Из того,
что вырастет! Семена я дам!
   – И куда быков прячете, узнаем? – проявил интерес Следопыт.
   АР – Не понял. У нас нет животных на корабле.
   СЛЕДОПЫТ – Так я и поверил! Ведь двери кто-то открывает в ваш дом,
когда прикладываете руку к тому месту! Я тоже пробовал, увы! Бычок,
видать, за стенкой хорошо знает тепло ваших рук. Иль шепчете ему что-то
незаметно. Меня почему-то в упор не замечает! Забился куда-то, затих.
Голоса даже не подал на моё “муу”! А ведь я точно бурёнкой мычал!
Обидно!
    – Учи, учи, из камня как ковать!
И громы, свисты запрягать в упряжку,
И шерсть зверей окрашивать в закат,
Одёжку тонкую, удобную для ласки,
И малых радужат стаканом в глаз пускать! –
   Слышались всё новые и новые пожелания соплеменников.