Один раз

Один раз, мы тогда закончили одиннадцатый класс, и был выпускной вечер или бал, я точно не помню, но помню, что тогда все любили всех до слез, каких-то непонятных, но которые то лились, откуда не возьмись незаметно, то превращались в смех или грусть, и все это было похоже на счастье и горе вместе взятые.

И мы, то есть парни нашего класса, которые курили уже по серьезному, пошли покурить в самый дальний, по коридору, класс, то ли после белого танца, то ли после не белого, но белый танец никто из ребят не мог пропустить. Значит, этот перекур был после него. А ребята все были очень красивые у нас в классе. Таких красавцев еще поискать надо, и не найдешь, а особенно сильно красивыми были Сережка и Ленька – двоюродные братья. Мне и сейчас кажется, что таких парней я больше и не видел после того вечера, до чего они были хороши собой. Поэтому, наверное, они и вспомнились мне так ярко сейчас, и они оба, точно, курили. С Ленькой я чаще всего смолил на переменках, и у него всегда были хорошие, по тем временам, болгарские сигареты, не то, что у меня, а Сергей курил мало и не затягивался вообще-то, а только дым пускал. Ленька, тот был мастер, и колечки выпускал изо рта просто на загляденье. Да, Сергей тоже по кольцам табачным был спец.   

Их мамы, родные сестры, всегда, видимо, видя красоту своих сыночков, старались, чтобы они были лучше всех во всех отношениях, и в одежде тоже, и, может быть, даже соревновались в этих своих стремлениях сделать из сыновей «картинки», в хорошем смысле этого слова. А соперничали они, или просто старались обе сделать всё лучше всех, так как жили они все вместе, и еще с бабушкой, мамой матерей Серёги и Лёни,  в большой квартире красивого дома за Измайловскими казармами, недалеко от Военно-Механического института. В этой семье главой была бабушка. Она то, будучи настоящей коренной ленинградской интеллигенткой, и задавала тон, тонус, культуру жизни всех в этом доме, и, может быть, именно поэтому-то

Лёня и Серёжа и росли без отцов, когда я был с ними рядом в старших классах.   
Обе мамы бы рыжими и волосы у них были всегда ухоженные и вьющиеся, и обе были очень хороши собой, как и бабушка, но та была уже совсем седой, но её никак нельзя было назвать старушкой. Это было красивая пожилая женщина. Сходство сестер, мам моих одноклассников, в основном, заканчивалось цветом их волос. В такой же степени Ленька и Сережка были похожи друг на друга, но они были похожи на своих мам, а я где-то слышал, что такие сыновья по всему должны быть счастливыми в жизни, конечно, если им что-то или кто-то не помешает в этом трудном деле.

Серёга был среднего роста, с вьющимися крупным кольцом светло-русыми с рыжиной волосами. Всегда аккуратно подстриженный, наверное, мамой, и почти всегда превосходно одет, в галстуке, и с начищенными ботинками. Глаза большие голубые, голубые, а не серые, и взгляд открытый, даже, может, немного дурашливый и более детский, чем у всех остальных наших ребят. Красавчик - такой чисто российский, но не лубочный, а с налетом аристократизма питерского, а характером петушок, вспыльчивый, как огонь. Во то время у канадцев в сборной играл такой «петушок»-нападающий Бурбоне, так он все время, когда на лед выскакивал и не только, себя в грудь бил рукой свободной от клюшки; мол «подходи, подходи, я тебе… бляха муха», или «погнали, пацаны, городских до Розовых соплей». И вот, когда на Серёгу смотрел, так и казалось, что он сейчас, как этот Бурбоне, себе в грудь вдарит и вспылит на ровном месте без проволочек. Горяч был всегда, непосредственен и искренний, и открытый. И мама у него такая же непосредственная и открытая, без выкрутасов всяких, а работала, по-моему, то ли в медицине, то ли около неё, но не санитаркой, а на более квалифицированной должности, кажется гинекологом.

Лёнька был другой. Немножко сноб, замкнут. Во всем облике аристократизм, белая тонкая кость. Исключительно правильные красивые черты лица, высок, худощав, тоже почти блондин, курчавый, но глаза серые. Руки пианиста с длинными и сильными пальцами, но с вечно обкусанными заусенцами у ногтей, что меня в нем раздражало, и хотелось помазать покрасневшие от укусов места детским кремом. Он средненько играл на фоно и тяготел к легкой музыке, но иногда пытался сделать какую-нибудь импровизацию похожую на легкую незамысловатую джазовую композицию. Лёнька был повернут в себя, а Сергей весь из себя, вовне значит. Но они любили друг друга, и несмотря на то, что Серж казался младше Леонида, он все-таки был во многом лидером в этой паре почти родных ребят. Мама Лёни трудилась в окололитературной области культурной жизни Северной столицы, и была горда этим даже с некоторой долей высокомерия к тем, кто был далек от этой, возвышающей избранных, сферы жизнедеятельности людей.

Совсем сбился с того, с чего начал; с того перекура на выпускном вечере после белого танца. Серёга тогда высказался так, что я до сих пор смеюсь, когда вспоминаю то, что и как он сказал в сердцах собравшимся мальчикам одноклассникам, вылетающим из гнезда родной школы.

Нас тогда куривших было человек восемь и примкнувших, не уважающих  табакокурение трое или четверо, и чтобы не тратить время даром, эти примкнувшие завели разговор о том, кто и что будет делать дальше, т.е. куда пойдет учиться, чтобы не загреметь в армию. Всё это приблизительно знали обо всех, но Сергей темнил с ответом на этот злободневный вопрос уже давно. Все собравшиеся требовали от него прямого и честного ответа, в виду чрезвычайно проникновенной обстановки выпускного бала.
Он сначала мялся и краснел, но внезапно вспыхнул, как Бурбоне, громко прокричал всем нам, уставившимся на него.
- Да, я хочу поступать в «Первый Мед», или «Педиатрический», и стать гинекологом. Вы, сволочи, не видели еще ни разу в жизни пи.ду, а я видел, уроды! Я знаю, что это такое!
 
И, что характерно, он им стал, и очень не плохим, кстати.

А, вообще-то, из тех птенцов, вылетевших из гнезда нашего класса, один застрелился из отцовской охотничьей двустволки, когда ему и тридцати не было, и он, отслужив в армии, работал в ленинградском метро. Другой спился в хлам (наследственный алкоголизм), а учился в трех Вузах, но не один не закончил. Еще один заработал в восемнадцать лет крутую пожизненную гипертонию, перетренеровавшись в своем футбольном клубе, где подавал большие надежды, и после этого, лишившись начисто крыльев, стал маленьким-маленьким, и испуганным на всю оставшуюся жизнь.

О Лёне я толком ничего не знаю, и о Сергее тоже очень мало.
Хорошо, что река времени не смыла в моей памяти тех молодых сильных полных надежд и стремлений ребят и девчонок нашего класса. Я их люблю такими, какими они были тогда, и мне даже не хочется удовлетворять свое любопытство и узнавать подробности их биографий и жизни. Это уже другие неизвестные мне люди, без которых я прожил слишком много, чтобы полюбить их такими, какие они теперь. Да и я им в такой же степени, как и они для меня, но хотелось бы надеяться, что и в их памяти я существую так же, как они в моей.   


2010