Туманы фей...

В  пантеоне  великих  тайн  жизни   есть  одна  совершенно  особая,  но  настолько  привычная  и  знакомая,  что  мы  разучились  воспринимать  ее  как  тайну.
 
Мы  редко  задумываемся  над  ней,  игнорируем  ее,  а  если  она  начинает  очень  уж  докучать,  прогоняем  вон. Она  всегда  с  нами,  с  самых  первых  дней  жизни, а  может,  и  до  этих  первых   дней. 

Мы  привыкли  и  практически  смирились  с  тем,  что  эта  удивительная  Страна  Тайн  так  и  остается  «Тайной  за  семью  печатями.»

Адрес  Страны  Тайн  неизвестен,  язык  незнаком,  образ туманен.  Даже  время  и  пространство  иные,  даже  мы  там  иные — мы  и  не  мы  одновременно.  Страна  Тайн,  Мир  Грез,  Вселенная  Сновидений... ТУМАНЫ  ФЕЙ...

Много  есть  разных  названий,  не  в  них  дело.  Дело  в  том,  что  мы  несовместимы — наше  дневное  активное  бытие  и  другое,  сновидческое,  тонкое,  мистическое.  Видимо,  существует  Нечто (Некто?),  тщательно  следящее  за  тем,  чтобы  наши  пути  не  пересекались.

Очень,  очень   нечасто   человек  имеет  постоянный  пропуск  в  мир  снов  и  приходит  туда  осознанно,  вынося  оттуда  знания,  прозрения,  чувствования,  и  совсем  уж  редко  находит  в  себе  смелость  полюбить,  понять  и  принять  его.
 
И  тогда  этот  мир  сам  начинает  звать,  тревожить,  напоминать  о  себе  невероятными  событиями,  немыслимыми  совпадениями,  тайными  знаками  и  символоами.  Таковы  пророческие  сны,  сны-подсказки,  сны-предупреждения.

И  есть  нечто  уже  столь  неизъяснимое,  что  сознание  и  разум  отказываются  признать  случившееся  сном.
 
Такие  сны  не  просто  не  забываются — они  становятся  неотъемлемой  частью  прошлого,  настоящего  и  будущего;  более  того,  входя  в  нашу  жизнь,  они  в  то  же  время  остаются  и  частью  жизни  иной,  и  указывают  путь  в  следующую,  лежащую  за  ее  пределами.

Сегодня  я  расскажу  один  из  таких  снов.

***   
             
Я  оказался  в  этом  сне  внезапно.  Так  бывает,  когда  мы  просыпаемся,  открываем  глаза,  видим  знакомые  стены,  ощущаем  запахи,  звуки,  привычную  текстуру  утреннего  мира.  Все  как  всегда,  до  мелочей  обычно  и  подкреплено  единством  себя  вчерашнего  и  себя  сегодняшнего.

«Я»  (который  во  сне) тоже  чувствовал  свою  «вчерашность», но  она  была  условна  и  не  имела  особого  значения. Важным  казалось  лишь  то,  что  происходило  «здесь  и  сейчас».

Присутствовали  заснеженные  сопки,  темные  долины,  сиреневые  полутени,  чернеющие  колонны  лиственниц  на  склонах (почему-то  я  знал,  что  это  были  именно  лиственницы).
 
Был  снег,  была  зима,  была  дорога.  И  было  какое-то  транспортное  средство,  уверенно  и  целеустремленно  движущееся.  Был  я,  смотрящий  в  окно.  Ощущалось  и  знакомое  «дорожное  настроение», чуть  тревожное,  ожидающее,  отстраненное  и  как  бы «расконцентрированное».

Потом  вдруг  пришло  понимание: еду  на  учебу... Именно  на  учебу,  а  не  в  гости  или  на  новое  место  жительства.  Осознав  этот  факт,   я  легко  и  поверхностно  удивился: какая  учеба?  Ведь  я  давно  на  пенсии  и  не  работаю.  Удивился  и  тут  же  забыл  об  этом — на  учебу,  так  на  учебу.

Дорога  взобралась  на  перевал  и  покатилась  вниз,  открыв  живую  «декорацию-сцену» - нечто  вроде  небольшого  северного  Города.
 
Но  это  был  не  тот  Город,  в  котором  я  родился  и  вырос,  и  не  Поселок,  в  котором  мне  довелось  прожить  несколько  незабываемых  лет. «Сцена»  являла  собой  именно  «Город  в  Горах»,  слепленный,  собранный,  воссозданный  из  множества  частей,  совершенно  убедительных,  абсолютно  достоверных  и,  несомненно,  прожитых  мною  когда-то.
 
В  то  же  время  эта  странная  «общность»  не  была  механической,  эклектичной,  и  порождала  взаимодействием  своих  деталей  иную — уже  незнакомую — жизнь,  иную  реальность,  существующую  по  своим  правилам  и  законам.

Наш  путь  лежал  у  подножия  Горы  с  необычайно  протяженным  и  крутым  склоном.  На  всем  его  пространстве  яркими  точками  и  маленькими  фигурками  мельтешили  люди  в  веселой  и  нарядной  одежде.

Кто-то  чинно  катился  вниз,  кто-то  выписывал  головокружительные  кренделя  на  сумасшедшей  скорости,  кто-то  прыгал  с  трамплина,  а  кто-то  просто  сидел  с  друзьями  у  костра.

Вскоре  эта  идиллия  оказалась  нарушена  самым  невероятным  образом.

Наискосок  справа  налево,  перечеркивая  собой  и  склон,  и  лыжню,  понесся  вниз  взявшийся  буквально  ниоткуда  длинный,  извивающийся  и  какой-то  «хищный»   красно-белый  автобус.
 
Под  его  колеса   ложились  дети  и  взрослые,  костерки  и  флаги;  летели  во  все  стороны  обломки  лыж,  палок,  и  люди,  люди,  похожие  издалека  на  изломанных  кукол,  взмывали  вверх,  вращались  в  снежном  мареве  и  все  никак  не  могли  опустиься...

Мне  стало  плохо,  так  плохо,  как  бывает  во  сне,  когда  надо  немедленно  проснуться — и  никак  не  удается  это  сделать.  Я  чувствовал  тяжелую  оцепенелость,  не  мог  двинуться,  не  мог  закричать,  не  мог  даже  вздохнуть... Не  мог  поверить  в  этот  ужас — и  не  мог  не  верить  в  него...

Кто-то,  сидевший  рядом,  засмеялся: »Новенький? Не  переживай!  Вначале  все  пугаются.  Смотри,  что  дальше  будет...»

Автобус  «допрыгал»  до  подножия  Горы  и  перевернулся.  Из  него  посыпались  живые  невредимые  люди,  а  сверху  неслись  такие  же  невредимые  «раздавленные» - с  криками,  смехом  и  радостными    воплями.  И  над  всем  этим  безобразием  гремел  бравурный  марш,  летели  в  воздух  шапочки,  варежки  и  пробки  от  шампанского...

Сердце  постепенно  успокаивалось,  его  бешеный  рваный  ритм  стихал,  и  лишь  тело  сотрясала  знобкая  противная  дрожь  да  крупные  капли  пота  катились  по  вискам...

Подумалось: »Наверное,  я  никогда  так  и  не  привыкну  к  этим  диким  современным  забавам,  к  этому  безудержному  азарту  и  бессмысленному  смертельному  риску... Ко  всем  этим  взрывам,  переворачивающимся  машинам,  стрельбе,  крови,  непрерывно  погибающим  и  возрождающимся  из  пепла  героям-суперменам...»

С  телевизионной  иллюзией  справиться  легко:  просто  НАДО  ЭТО  ВЫКЛЮЧИТЬ;  но  ОКАЗАТЬСЯ  В  ЭТОМ  стократ  страшнее, - даже  в  положении  наблюдателя, - ибо  иллюзия  не  казалась  иллюзией,  а  воспринималась  как  абсолютная  реальность.

Люди  не  играли,  а  рисковали - осознанно,  с  полным  пренебрежением  к  жизни  и  смерти.  Видимо,  я  чего-то  недопонимал: для  меня  случившееся  было  не  просто  страшным — сама  его  суть  казалась  мне  ненормальной... Не  то,  чтобы  «нечеловеческой», а  скорее «надчеловеческой»  или  «внечеловеческой»...

Меж  тем  движение  продолжалось.  Показалось  красивое  трехэтажное  здание  необычной  архитектуры,  в  котором  сочетались  дерево,  камень,  металл,  стекло,  керамика. Большие  окна - витражи,  башенки  по  углам,  устремленный  вверх  шпиль... Откуда-то  выплыло  слово: «Гостиница»...

Еще  одна  странность  этого  сооружения  заключалась  в  том,  что  оно  все  время  меняло  свои  очертания  и  никак  не  могло «устояться»:  сменяли  друг  друга  темы  восточных  дворцов,  кавказских санаториев,  карпатских  бревенчатых  пансионатов  и  даже  беломорских  скитов...

Далее  я  пропал — видимо,  мудрый  Режиссер  Снов  внимательно  следил  за   сюжетом  и  «вычеркивал»  все  лишнее,  несущественное. 

Следующее  мое  «появление»  состоялось  уже  вечером  в  зале  Ресторана  этой  странно  живой  и  многоликой  Гостиницы.

...Мягкий  полумрак... Красноватые  шторы... Музыканты,  настраивающие  инструменты,  переговаривающиеся,  посмеивающиеся,  покуривающие... Молодые — такие  же,  как  все  музыканты  во  всем  мире... Чувствовалось,  что  они  любят  свою  работу,  и  свою  музыку,  и  этот  зал,  и  свою  возможность  жить  здесь — играть,  петь,  кланяться  слушателям,  благодарить  их  и  принимать  ответную  благодарность...

Подошел  Официант.  Средних  лет,  с  умным,  тонким  и  удивительно  знакомым  лицом.  Улыбнулся,  присел  рядом,  протянул  пачку  сигарет... Это  было  необычно,  хотя  и  ПРАВИЛЬНО.

И  еще:  в  этом  человеке  совершенно  не  чувствовалось  ни  внешнего,  ни  внутреннего  лакейства,  показного  или  скрытого  хамства,  вульгарной  снисходительности  или  покровительственного  высокомерия,  которыми  грешат  очень  многие  официанты  в  «дневном»  мире...

Необычными  были  не  только  его  облик  и  поведение,  но  и  глаза — глаза  много  повидавшего  и  много  пережившего  человека.  Они  были  добрыми,  всепонимающими  и  в  то  же  время  печальными, как  будто  их  обладатель  что-то  забыл... Что-то  очень  важное... И  никак  не  мог  вспомнить,  что  же  именно...

- Надолго  к  нам?

- Не  знаю... Я  вообще-то  на  учебу...

- Что  ж... Учеба — дело  стоящее,  учиться  всегда  хорошо,  было  бы  чему.  А  у  нас  тут  немало  такого,  чему  не  грех  поучиться.  А  некоторые  странности,  так  сказать... Не  обращайте  внимания — привыкнете.  А  может,  и  останетесь — у  нас  многие  остаются.  Такие,  как  вы,  нужны  особенно.

- Такие — это  какие?

- Такие.  И  не  надо  недоумевать,  ведь  вы  уже  все  понимаете,  а  если  нет,  так  скоро  все  поймете... Обратили  внимание  на  необычность  Города?  Он  ведь  неким  образом — Край  Ойкумены,  форпост,  так  сказать...

- А  далее?

- Далее?  Никто  толком  не  знает.  Люди  говорят,  что  далее...

Тут  он  произнес  слово  или  короткую  фразу — четко,  раздельно,  медленно.  Не  уверен,  что  я  правильно  понял (скорее,  проявил)  смысл  сказанного,  но  получилось  нечто  вроде: "Далекие  Острова  Жизни  в  Вечно  Грезящем  Океане" .

Перевод  мой  был  явно  неточен  по  форме,  зато  очень  близок  по  содержанию  к  тому,  что  вкладывал  в  произнесенное  мой  собеседник.

- И  что,  там  тоже  живут  люди?

- Люди  живут  везде... Однако,  лучше  забудьте  об  этом  разговоре.  Право,  не  стоит  об  этом  думать.  Я  не  прошу,  я  НАСТАИВАЮ... Не  пытайтесь  перевести  на  свой  язык  это  понятие... И  не  позволяйте  ЕМУ  перевести  ВАС  на  свой  язык — может  плохо  кончиться... Посидите  пока  сами?  Или  представить  вас  кому-нибудь  из  наших?

- Нет,  спасибо.  Я  привык  осваиваться  сам.

- Как  хотите.  Вечер  лишь  начинается...

Вскоре  на  моем  столе  стояла  бутылка  вина  и  какая-то  еда.  Я  наполнил  бокал.  Движение  показалось  мне  условным  и  каким-то  «ненастоящим» - как  будто  я  совершил  его  мысленно,  а  рука  послушно  повторила  приказ.
 
Не  запомнились  ни  вкус,  ни  запах,  ни  цвет,  потому  что  я  опять  «раздвоился».

Появилось  ощущение,  что  кто-то  осторожно  и  предупреждающе  положил мне  руку  на  плечо,  а  я,  нисколько  не  удивившись,  мысленно  ответил  этому  незримому  «присутствию»:  «Я  помню,  помню... Знаю,  что  нельзя.  Но  ведь  это — игра,  и  это — не  вино,  а  лишь  символ  вина...»

Опьянения  не  было,  вместо  него  появилось  странное  чувство  невесомости,  всепонимания,  особо  тонкого  и  глубокого  восприятия  себя  и  мира,  и  над  всем  этим  витало  ПРЕДЧУВСТВИЕ... Что-то  вот-вот  дожно  было  случиться...

Зал  постепенно  заполнялся.  Уже  пели,  уже  танцевали,  уже  смеялись,  здоровались,  улыбаясь  друг  другу.  Не  было  скрытого  напряжения,  агрессивности,  не  было  тяжелой  ауры  мутного   больного  сознания  и  искаженного  пьяного  разума.
 
Казалось,  что  я  вернулся  в  свою  далекую  молодость,  где  все  было  таким  же  молодым,  радостным,  легким,  уверенным  в  своем праве  на  эту  радость  и  легкость... Это  был  ПРАВИЛЬНЫЙ   Ресторан,  ПРАВИЛЬНОЕ  ненатужное  веселье  и  ПРАВИЛЬНЫЕ  люди...

Вечер  набирал  обороты,  закручивался  спиралью  и  распадался  на  множество  вихрей.   Добрые  шутки,  веселый  флирт,  несмертельное  соперничество,  танец,  улыбка,  тайное  прикосновение...

Все  тонуло  в  голубой  табачной  дымке,  вращалось,  пело,  включаясь  во  все  и  включая  все  в   себя.  Даже  песни  были  живыми,  настоящими,  осязаемыми.  Они  плакали,  мечтали,  любили,  звали  за  собой... Они  не  могли  жить  сами  по  себе,  они  были  для  людей  и  про  людей...

***      
    
    ...Не  жалею,  что  живу  я  часто,  как  придется,
       Только  знаю,  что  когда-нибудь  в  один  из  дней
       Все  вернется,  обязательно  опять  вернется —
       И  погода,  и  улыбки,  и  тепло  друзей...
    
***          

        ...»Заходите  к  нам  на  огонек», -
         Пела  скрипка  ласково  и  так  нежно,
         В  этот  вечер  я  так  одинок,
         Я  так  промок... Налей,  сынок!..

***            

      Видел  я  сон,  и  в  прекрасном  том  сне,
      В  стране,  что  так  странно  знакома...

***    
         
Как  все  это  было  близко,  как  прекрасно,  как  завораживающе  опасно — и  табачный  дым,  и  люди,  и  песни,  и  ощущение  полета,  в  котором  забывались  беды,  таяли  проблемы,  растворялись  заботы...

Теплый,  вневременный,  плывущий  куда-то  Остров   посреди  бушующего  Океана... На  нем  можно  было  укрыться  с  головой,  спрятаться,  ни  о  чем  не  думать,  ни  о  чем  не  тревожиться,  ничего  не  решать... »Бог  дал  день,  Бог   даст  пищу...»

Сидевший  за  соседним  столом  седой  мужчина  внезапно  обернулся,  и  я  без  всякого  удивления  мгновенно  узнал  Старого  Знакомого.  Не  скажу,  что  мы  были  близкими  друзьями,  однако  связывало  нас  очень  и  очень  многое.  Сколько  раз   мы  с  ним  сидели  за  таким  же  столом — и  вдвоем,  и  в  кругу  старых  верных  товарищей!...

- Ба,  Михалыч!  Наконец-то!  А  я  все  думаю,  почему  не  заходишь?  Загордился?  Постарел?  Или  вообще  забыл  прошлое?

- Нет,  не  забыл...  Я  ведь  здесь  только  первый  день.  На  учебу  приехал.

Он  засмеялся:

- На  учебу?  Странно... Все  почему-то  сначада  тоже  говорят:  на  учебу... Ты  вот  что,  давай-ка  к  нам.  Негоже  в  первый  вечер  одному  сидеть,  у  нас  это  не  принято.

- Да  неудобно...Не  знаю  никого,  да  и  один  еще...

- Неудобно  на  потолке  спать.  А  что  один,  так  это  дело  поправимое:  выбирай  любую, все хороши!

Я  огляделся  и  вдруг  заметил  еще  одну  странность:  полное  отсутствие  в  зале  непривлекательных  женщин.  Этого  не  могло быть,  но  это  было   так!

Казалось,  что  здесь  проходил  смотр,  но  не  застывшей  кукольной  красоты,  а  истинного  женского  обаяния,  прелести,  очарования.   Не  было  классически  правильных  лиц,  но  было  что-то,  делавшее  эти  лица  теплыми,  живыми,  особыми  и  неповторимыми... Ни  одно  из  них  не  напоминало  другое  и  каждое  казалось  совершенством  даже  в  своей  неправильности...

Я  понял,  что  и  мой  возраст,  и  здоровье,  и  извечная  боязнь  красивых  женщин  не  имеют  здесь  никакого  значения.  Легкими  будут  и  танец,  и  разговор,  и  знакомство,  и  все  остальное,  что  за  этим  последует.
 
Не  надо  ничего  бояться... Никто  не  осудит,  никто  ничего  не  будет  требовать,  ибо  не  было  в  этой  вечерней  радужной  жизни  ни  грязи,  ни  мерзости;  ни  коварства,  ни  похоти;  ни  охотника,  ни  жертвы,  ибо  таковы  были  законы  ее  существования,  подобные  правилам  и  законам   бытия  цветов,  бабочек,  светлячков,  лунных  бликов...

Я  остро  чувствовал  ее,  эту  жизнь,  но  не  мог пока  слиться  с  нею,  оставаясь  неловким,  скованным  и  как  бы  отстраненным...

- Ну,  как  тебе?  Правда,  здорово!.. Ладно,  не  напрягайся,  я  ведь  все  понимаю.  А  вот  выпить  как  следует  нам  никто  не  помешает.  Помнится,   в  прошлые  годы  ты  был  большим  мастером  этого  дела!..

Я  присмотрелся  к  нему  повнимательнее.  Он  не  казался  старым,  мой  собеседник,  скорее  пребывал  вообще  вне  возраста.  И  все  же  ощущалась  в  нем  какая-то  несвежесть,  расплывчатость —  изнутри,  а  не  снаружи...

- Да  нет  уж... Завязал  давно.  Ты  на  себя  лучше  посмотри.

Он  снова  засмеялся:

- Дурак  ты!.. Это  ведь  ресторан,  а  сегодня — суббота.  Мы  ТАК  ВЫГЛЯДИМ,  потому  что  ДОЛЖНЫ  ТАК  ВЫГЛЯДЕТЬ.  А  дамы  наши  ТАК  ВЫГЛЯДЯТ,  потому  что  они  ИЗНУТРИ  ТАК  СЕБЯ  ВИДЯТ... Уловил?  Ты  Гору  утром  видел?  С  лыжниками  и  автобусом?

- Видел.  Не  понравилось... То  есть  забава  эта  не  понравилась.  А  сами  люди показались  озорными,  веселыми,  молодыми... Спортивными — не  то,  что  вы!...

Мой  Знакомый  окончательно  развеселился.  Он  уже  не  просто  смеялся,  а  содрогался,   корчился  от  смеха,  а  по  его  щекам  бежали  слезы.  Отсмеявшись,  он  сказал,  все  еще  всхлипывая  от  хохота:

Ну  совсем  уморил... Полный  абзац,  как  твой  любимый  Макс  говорит.  ТАК  ЭТО  ЖЕ  МЫ  И  БЫЛИ ТАМ!  Какими,  по-твоему,  мы  должны  были  там  быть,  как  не  такими?.. У  нас  здесь  все  по-иному  устроено... Кстати,  ты  гитару  и  песни  совсем  забросил?

- Да  не  то,  чтобы  забросил... Руки  не  те,  голос  не  тот,  и  вообще...

- Так  вот,  ЗДЕСЬ  ты  будешь  петь  так,  как  тебе  и  не  снилось,  и  играть  так,  как  и  не  мечталось.  Пишется  здесь  неплохо,  даже  я  сочинять  стал — так,  по  мелочам, а  тебе  сам  Бог  велел.  Чем  плохо — целый  Город  будет  сбегаться  на  твои  вечера  и  чтения.  Да  хоть  Школу  создавай — никто  против  не  будет,  наоборот!  Ведь  ты  хотел  этого?

- Хотел... Но  срок  учебы  ограничен... Я  бы  задержался  на  некоторое  время,  да  Гостиница - не  дом.

- Дом?  Нет  ничего  проще!  Надо  лишь  его  себе  представить.  А  хочешь,  сам  строй,  а  мы  поможем.  В  общем,  думай!..

И  он  ушел  танцевать.

Я  долго  сидел  один,  не  в  силах  ни  думать,  ни  решать, - слишком  уж  все  было  непривычным,  неожиданным  но  не  несбыточным...

Погода  портилась.  За  окнами  косыми  струями  летел  снег,  сплетая  замысловатые  жгуты,  узоры,  распадаясь  и  соединяясь  в  белые  фигуры,  лики,  образы...

Мне  казалось,  что  и  Город,   и  его  улицы  и  окрестности  сосредоточились  сейчас  здесь  и  только  здесь,  что  за  окнами  ничего  нет,  что  там — НИЧТО,  в  котором  вращался  и  падал  сам  в  себя  этот  удивительный,  вневременный  и  внепространственный  Город...

Однако  это  меня  совершенно  не  беспокоило.  Беспокоило  другое — какое-то  тихое,  печальное  и  ждущее  ОДИНОЧЕСТВО,  неуместное  и  никому  не  нужное  здесь.  Я  оглянулся.

В  самом  конце  зала  сидела  Женщина.  Стол  не  был  накрыт,  и  лишь  в  высокой  хрустальной  вазе  смутно  светился  белый  цветок,  похожий  на  хризантему.
 
Мне  было  плохо  ее  видно,  однако  чувствовалось,  что  она  не  была молода,  но  не  была  и  стара,  не  была  красива,  но  не  была  и  уродлива,  не  была  грешна,  но  не  была  и  свята.

Черное  платье  с  белым  кружевным  воротником,  не  открытое,  но  и  не  глухое... Узкие  точеные  кисти  рук  без  украшений,  темные  волосы  и  темные  же  глаза,  казавшиеся  бездонными...

С  ней   был  Ребенок — именно  так:  не  мальчик  или  девочка,  а  Ребенок... Лет  6-7,  худенький,  угловатый,  с  бледным  треугольным   лицом  и  светлыми  волосами...

Их  неуместность  в  этом  зале  казалась  почти  абсолютной  и  в  то  же  время оправданной.  Точнее,  это   было  ПРАВОМ  «присутствовать,  не  присутствуя», завоеванным  в  долгой   борьбе  с  этим  Городом  и  его  безудержным  весельем,  его  людьми, его  правилами  и  законами...

Я  попробовал  осторожно  ее  КОСНУТЬСЯ  и  почувствовал:  это  не  горе... не  отчаяние... не  упрек... не  вызов  и  не  обвинение... Лишь  тихое,  бесконечно  уставшее  ОЖИДАНИЕ,  еле  горевшее  внутри  сумрачного  и  холодного  Дома...

Я  подозвал  Официанта:

- Кто  это?

- Это?  Это  ЖДУЩАЯ...

Лицо  его  больше  не  улыбалось,  а  внезапно  как  бы  затвердело  и  постарело.  Казалось,  ему   мучительно  трудно  и  больно  говорить  о  ней.

- Ждущая? Чего?.. Или — КОГО?..

- Никто  не  знает.  Может  быть,  ТЕБЯ... Она  всегда  была   здесь,  сколько  я  себя  помню.  Хотя,  если  быть  честным,  я  и  сам  не  знаю,  как  попал  сюда  и  как  долго  я  здесь...

Я  снова  оглянулся.  Лицо  Ждущей  неуловимо  менялось,  оживало,  наполнялось  светом.  Губы  дрожали,  пытаясь  произнести  какое-то  слово  или  чье-то  имя...

Оживал  и  Ребенок — и  тоже  смотрел.  Смотрел,  не  отрываясь,  веря  и  не  веря...

Я  застыл,  почти  окаменел   под  тяжестью  этого  двойного  взгляда,  абсолютно  точно  понимая — понимая  безошибочно  и  окончательно:  один  мой  шаг... Одна  улыбка... Одно  слово... И  все  свершится,  все  ОКОНЧИТСЯ — и   мое  странное  одиночество,  и  предполагаемая  учеба,  и  невероятное  путешествие,  и  уже  не  надо  будет  ничего  искать  и  идти  неизвестно  куда  неизвестно  за  чем ...

Две  неистовые  силы  разрывали  меня  на  части.
 
Одна  кричала,  заклинала: «Не  смотри!  Не  двигайся!  Не  иди!!  Нельзя,  ты  же  понимаешь — НЕЛЬЗЯ!!!..»
 
Другая,  не  менее  яростная,  требовала: «Иди!  Иди  же!!  Вот  сейчас  все  решится,  и  ты  СТАНЕШЬ  СОБОЙ!.. Не  совершай  последний  смертный  грех,  не  отягощай  и  без  того  нелегкую  ношу,  не  думай  о  себе,  ДУМАЙ  О  НИХ!!!  Ты  уже  понял,  как  нужен  и  всем  этим   людям,  и  Ждущей,  и  ее  Ребенку,  и  всему  этому  незавершенному  Миру... Поверь,  так,  как  здесь,  никто  и  никогда  любить  тебя  не  будет!..»

Я  поднял  глаза  и  только  сейчас  заметил,  что  музыка  давно  смолкла,  танец  прервался,  песня  остановилась.  Все  замерло... Все   ожидало... Не  было  в  этом  ожидании  ни  принуждения,  ни  угрозы — лишь  надежда  и  робкая  просьба...

Лица  менялись,  в  них  стремительно  проступало   что-то  неуловимо  детское,  беззащитное,  да  и  люди  казались  теперь  детьми,  застывшими  в  углу  пустого  и  холодного  зала...

Я  видел,  как  в  этом  загустевшем  и  искаженном  пространстве  и  остановившемся  времени  под  немыслимым  углом  к  полу  плыл,  брел  Официант  и  что-то  кричал — наверное,  что-то  очень  важное,  но  я  не  слышал,  ибо  звук  тоже  исчез...

Только  после  его отчаянной  жестикуляции   я,  наконец,  понял: телефон...

Как  я  очутился  в  вестибюле  Гостиницы,  не  помню.  Видимо,  это  было  неважно.  Здесь  царил  полумрак. Вдаль  убегал  казавшийся  бесконечным  ряд  кабинок.  Одна  из  них  горела  мягким  янтарным  светом.

Я  прижал  трубку  к  уху  и  услышал  Голос...  Близкий,  родной,  знакомый,  он  звенел  высокой  нотой,  рвался,  дрожал,  бился  от  нетерпения,  напряжения  и  радости...

Наверное,   это  был  женский  Голос — мужские  на  такое  не  способны.  Я  тоже  был  бесконечно  рад  и  все  кричал,  сбиваясь,  захлебываясь  словами,  все  пытался  рассказать  о  своих  делах,  впечатлениях,  планах...

Наверное,  я  был  безумно  счастлив  от  того,  что  я  снова — не  один,  а  с  этим  Голосом,  неизвестно  кому  принадлежащим,  но  от  этого  не  менее  близким...

Не  помню,  о  чем  мы  говорили — я  опять  начал  «раздваиваться»:  я  видел  себя  в  телефонной  будке,  видел  свое  лицо,  улыбку,  но  не  мог  понять,  о  чем  идет  разговор... Я  не  знал,  кому  принадлежит  этот  замечательный  Голос,  почему  я  так  рад  и  в  каких  мы  с  ним  отношениях... Я  очень,  очень  старался  это  понять...

Таяла  кабинка,  таял  в  ней  я,  исчезало  и  растворялось  пространство,  и  только  где-то  в  черных  безднах  Космоса  через  вздрагивающее  время  и  немыслимое  расстояние  пели,  шептали  и  переплетались  два  Голоса,  звали  друг  друга,  успокаивали,  ободряли...  Казалось,  все  замолкло,  все  затихло,  все  затаило  дыхание — не  мешало,  но  слушало,  слушало...

Что  было  дальше,  я  не  помню.  Видимо,  Режиссер  снова  «вычеркнул»  несущественное.  Не  знаю,  пришлась  ли  по  душе  эта  сцена  ему  и  зрителям,  только  «проявился»  я  спустя  некоторое  время  совсем  в  другом  месте.

Оно  куда-то  целенаправленно  и  плавно  двигалось,  укачивало,  обнимало  стенами.  Перед  глазами  дрожал  пульт,  мигали  разноцветные  циферблаты,  бежали  строки,  цифры  и  билась  монотонная  дробь  записывающего  устройства.
 
Я  ощущал  это замкнутое  пространство  как  кабину  какого-то  запредельно  мощного  механизма — вездехода?  Самолета?  Космического  корабля?  Не  знаю...  Мы  не  плыли,  не  летели,  не  катились,  а  просто  перемещались  во  времени  и  пространстве.

Я  все  помнил — и  вчерашний  день,  и  Город,  и  Гостиницу,  и  Ресторан,   и  Голос.
 
И,  даже  не  оглядываясь  назад,  абсолютно  точно  ощущал,  видел,  как  сворачивается  в  спираль,  схлопывается  реальность  этого  пройденного  Мира,  как  он  успокаивается  и  засыпает — навсегда?  Или  до  появления  очередного  Странника? Не  знаю...

Не  знаю  и  того,  ЧТО  это  было:  форпост?  Постоялый  Двор?  Постоялый  Город,  Мир?  Или  нечто  иное?..

Тем  временем  освещение  изменилось.  Я  понял,  что  начало  светать.  Близилось  утро.  Перед  нами  опять  бежала  дорога - снежная,  чистая,  прямая,  как  стрела.
 
По  обе  стороны  от  нее  вздымались  заснеженные  пики  гор,  а  впереди,  прямо  по  курсу,   горела  Звезда... Я  тут  же  узнал  ее,  не  мог   не  узнать,  ибо  знал  ее  с  детства,  очень  любил  и  всегда  называл  ее  Утренней  Звездой.
 
Несмотря  на  долгую  прожитую  жизнь,  я  так  и  не  удосужился  узнать  ее  настоящее  имя,  потому  что  оно  было  ДЛЯ  ВСЕХ,  а  «Утренняя  Звезда»  горела  только  для  меня.

Звезда  всегда  была  очень  красива — изящная,  ажурная,  с  острыми  покалывающими  лучиками  и  лишь  ей  одной  присущим  свечением.  Она  представлялась  мне  огромной  Снежинкой,  доброй  и  светлой  Снежинкой-Матерью...

Но  здесь  она  была  иная — она  и  не  она.  Казалось,  до  нее  можно  дотянуться  рукой,   коснуться  ее,  погладить... И  еще  она  была  немножко  «мохнатая»  и  «веселая»,  если  можно  так  сказать  о  Звезде...

Итак,  я  снова  ехал... Неизвестно  куда,  зачем,  к  кому...  За  Край  Ойкумены,  как  выразился  Официант  из  этого  Города?  Зачем  я  ехал?  Учиться?  Учить?  Ехал   для  того,  чтобы  остаться  ТАМ  или  снова  вернуться?  Куда — в  Город  Вечного  Ожидания?  Или  дальше — в  обьятия  теплого  и  родного   Голоса?   Того   Голоса,  который  не  то  звал  меня  обратно,  не  то  желал  доброго  пути?
 
Я  опять  ничего,  ничего  не  знал... Что  за  Краем  Ойкумены?  НИЧТО  или  НЕЧТО?  И  что  оно  мне,  и  что  я  ему,  этому  непостижимому  и  великому  НЕЧТО?..

Краем   глаза  я  увидел  Руку,  повернувшую  рычажок  на  панели  управления.  Сквозь  шорох  помех  послышались  как  бы  далекие  шаги,  тихий  шепот — и  зазвучала  Песня...

Звуки  поддерживали  друг  друга,  переплетались,  перетекали  один  в  другой,  дробились  на  части,  а  низкий  мужской  речитатив  сплетал  их  в  мелодию,  брал  за  руку  и  осторожно  вел  за  собой,  как  ведут  ребенка...

В  нем  не  было  тоски,  горечи,  боли,  грусти — лишь  тихая  светлая  Печаль  о  Далеком  и  Прекрасном,  о  Вечном  Пути,  о  тех,  кто  шел,  идет  и  будет  идти  этим  Путем...

И  вот  уже  пело  все — и  наш  «вездеход»,  и  горы,  и  дорога,  и  снег,  и  я... Я  пел  так,  как  это  часто  бывает  во  сне — трудно,  мучительно,  спотыкаясь  на  каждом  слове  и  теряя  нить  мелодии.

Пел,  глотая  слезы  и  постепенно  растворяясь,  расширяясь  беспредельно,  вбирая  в  себя  и  прошлое,  и  настоящее,  и  дорогу,  и  Песню,  и  это  замкнутое  странное  пространство,  и  двух  Спутников,  неподвижно  сидящих  справа  и  слева  от  меня...

Казалось,  я  сам  стал  Песней  и  вышел  за  пределы  пространства  и  времени... Я  шел,  летел,  плыл,  перетекал  вперед — все  ближе  и  ближе  к  Утренней  Звезде,  утопая  в  ее  голубом  сияньи,  ни  о  чем  не  думая,  не  заботясь  о  том,   конец  ли  это  Пути  или  очередная  остановка.  И,  может  быть,  впервые  в  жизни  чувствовал  себя  счастливым...

***             

Пробуждение  было  медленным  и  трудным.  Одна  часть  меня  была  здесь,  в  привычном  земном  мире,  а  другая  продолжала  путешествие.  Я  так  и  не  узнал,  что  было  там,  за  «Краем  Ойкумены»...

Мне  не  хватало  сил,  чтобы  собрать  себя  воедино.  Видимо,  я  не  мог,  да  и  не  хотел  возвращаться  из  этого  необычного  сна,  ясно  понимая,  что  это — не  просто  сон,  а,  может  быть,  и   вообще  не  сон.  Банальная  фраза: »Жил,  как  во  сне», -  приобрела  для  меня  свой  истинный  и  даже  пугающий  смысл.

Два  несовместимых  мира  продолжали  существовать   одновременно,  и  оба  пытались  понять,  что  же  поведал  им  Великий  Режиссер,  какова  сверхзадача  этой  пьесы,  что  я  должен  делать  сейчас  и  в  недалеком  (или  далеком?)  будущем.

Прошло  много  дней  и  ночей,  а  я  все  еще  ТАМ...

Затем пришло ощущение чего-то такого, о чем почти невозможно рассказать и чего ранее никогда не было. Оно не было ни медитативным состоянием, ни каким-либо известным мне энергетическим феноменом, оно не было даже одним огромным и цельным переживанием – скорее, ЭТО было странным и трудно объяснимым СПОСОБОМ БЫТИЯ.

«Я» было лишь оболочкой, некой условной структурой, внутри которой жило своей жизнью многомерное и вневременное Существо – Память-Знание, или ЗНАНИЕ-ПАМЯТЬ. Оно существовало не «снаружи», не «внутри» и не «вне» - я БЫЛ им и в то же время НЕ БЫЛ…

В этом знакомом и незнакомом Существе были ЗНАНИЕ и ПАМЯТЬ не только «Меня-Сегодняшнего», но и "Меня, Жившего бесконечно давно" и "Меня, который Будет Жить в бесконечном будущем"… Это СУЩЕСТВО-ЗНАНИЕ-ПАМЯТЬ БЫЛО МНОЮ, но не было предназначено для «Меня, Ныне Живущего»…

В нем было беспредельно много вопросов - и ответов на эти вопросы, не открытых еще Тайн - и почти уже разрешенных Загадок… Наверное, ЭТО все же БЫЛО МНОЙ БУДУЩИМ, некой матрицей, сотканной из знания, памяти, опыта и еще не осознанных мною вероятностей…

Постигнуть эту Великую Тайну при единственной короткой жизни представлялось невозможным – мне выпало лишь ПОЧУВСТВОВАТЬ ее и СОПРИКОСНУТЬСЯ с ней…

Однако я ПОНИМАЛ, что одну из Тайн необходимо понять В ЭТОЙ жизни – ТАЙНУ СВЕЧИ И ХРАМА.

ЧТО возжигает Свечу – этот древнейший символ Света? ЧТО есть Огонь Свечи и Свет Свечи? КУДА уходит ЖИЗНЬ СВЕЧИ и ее тончайшая СУТЬ, когда Свеча догорает? В Свет? Или в теплую бесформенную субстанцию воска - для пребывания там в долгом терпеливом ожидании Того, в чьих бережных и умелых руках Свеча вновь соберет себя воедино и вновь ощутит себя ОГНЕМ, РОЖДАЮЩИМ СВЕТ?..

Вот и я очень надеюсь, что когда моя Свеча догорит дотла, в ее последней ослепительной вспышке я все же уйду в Свет, а не в воск… И тогда пойму, ЧТО есть ХРАМ… Пойму, для чего же приходил в этот великий непостижимый мир… Ибо ЭТО не только БЫЛО, но и ЕСТЬ, и БУДЕТ… Пламя Свечи и Огонь Солнца не сжигают Душу – она опустошается лишь пожарищами. Не надо страшиться Пути – надо страшиться, что идти некуда…

Видимо, именно поэтому я иногда ощущаю тихое КАСАНИЕ странного и грустного Мира-Острова, ненадолго принявшего меня… Слышу особую Песню, слов которой не могу понять… Не могу понять, прощание это, просьба или приглашение…

Я снова остро чувствую Город, Ресторан, Официанта, Ждущую и ее Ребенка… Слышу Музыку, предназначеннную лишь мне одному… Слышу – и тихо НАДЕЮСЬ: а вдруг мне снова предстоит путешествие, подобное тому, о котором я вам сегодня рассказал?..

Всё возможно, ибо Путь бесконечен, а расставания временны…

***

12.2003г. Набережные  Челны

*** 

Иллюстрация из Интернета