Я слышу сердца стук, где-то рядом смертные

Я слышу сердца стук, где-то рядом смертные -
Пора часы свои тщательно сверить мне,
Пора распахнуть глаза и выйти изящно -
Протанцевать по кладбищенской чаще
Теневым пируэтом - россыпь шага дробного -
Мои руки кого-то за плечи лаково обняли,
Моё сердце - молчащий фонограф - вновь заведённое -
Исторгается дьявольским вальсом в луну бездонную,
Колодцы душ иссушить губами и месяцем -
Это легко - быстрей, чем перекрестится
Вспугнутой птицей - рука - и падёт бессильно -
И глаза на холодном лице чернотой заплыли -
И моя чернота поднимается шарфом шёлковым -
И пальцы мои оплетают душу волокнами
Серебряной пряжей вплетаются в суть, и заревом
Над кладбищем ночи восходят глаза кровавые -
Мои или нет - легионы таких, отравленных,
Танцуют чечётку на пианино Каина,
И чёрные фраки надев, выступают с концертами,
После чего извлекают острым пинцетом
Каждого зрителя душу - и в чёрный гербарий
Кладут - и играет пламя усмешки губами,
И фонари в глазах по-шакальи светят
И чертят пути для смертных - к долине смерти -
Которые губы мои пролагают заботливо,
Сплетая порывы души со скрипичными нотами,
Или с поступью чёрной кошки по клавиш разливу -
Смертным дано умереть - от меня - счастливыми -
От  рук моих, от дыхания пряно-медного -
Они за мной, точно дети, покорно следуют -
Они отдают мне рук безвольную мякоть -
И от умиления мне впору заплакать -
Но слёз не дано мне - и к чёрту, оно и лучше -
Слёзы - мокрый довесок к душе, а души -
У нас - у таких - изъяты давно и надёжно -
И каждый уже без души в чёрном зале ожил -
В гробах - под сенью креста наизнанку - стены
Давили на грудь, и в чёрном дыму священник
С лицом манекена влагал в наши вены яды,
Которые нас превращали в созданий ада -
И наши тела - граммофонно пели, вздымая
Плащи - и пластинки крутились - и билось пламя
О глаз пробирки, о колбы холодных пальцев -
Мы снова были - мы снова могли смеяться -
Но не заплакать - глаза иссушила жажда -
И смертные белые овцы покорно ждали
Пока мы ломали шей бокальную тонкость,
Когда прожигали их огненноглазым током,
Когда источали из белых платков жасминных
Морок и бред - и уводили в камины
Глаз их доверчивость - и оставались туфли
В золе - сентиментальная память о кукле,
Растоптанной и погребённой - где-то - неведомо -
И мы воцарялись в чёрном ночном эдеме,
Наш парадиз был украшен перчаток вязью,
А каждый капризный рот был в луне измазан -
В рубиновой, сладкой - и пели фонтаны томно -
И наши шаги заглушали смертные стоны -
Пустое, неважное - всё приедается быстро -
Лишь кровь остаётся алой, горячей и чистой,
Лишь чёрное сердце цветёт и горит полночно,
Лишь тот, кто бессмертен, творит и берёт, что хочет,
Лишь алые перстни губ холодят так сладко,
И шею свивает ладонь в белизне перчатки -
И жало вонзится - жар разгорится бурно -
Так было тогда - так нынешней ночью будет -
И чёрное пламя, зажжённое в чёрной церкви
В моих глазах и устах - не желает меркнуть -
Оно капризно как я - и живуче так же -
И я отдаю свой яд, принимая жажду -
И я отнимаю стук у сердец залётных,
И я подношу ко рту - и пылает рот мой -
И копья ресниц пронзают - и боль угасла -
Вы все покорны, вы вечно на всё согласны  -
И смерть горит фонарём в моём зале жизни -
И я жесток, как смерть, и так же капризен -
И так же холоден, но - улыбаюсь ярко -
И тает алый лёд под прозрачным лаком.