Leonard Cohen, Selected Works, poems II

Hydra 1960

Anything that moves is white,
a gull, a wave, a sail,
and moves too purely to be aped.
Smash the pain.

Never pretend peace.
The consolumentum has not,
never will be kissed. Pain
cannot compromise this light.

Do violence to the pain,
ruin the easy vision,
the easy warning, water
for those who need to burn.

These are ruthless: rooster shriek,
bleached goat skull.
Scalpels grow with poppies
if you see them truly red.

Гидра 1960

Все то, что движется,- бело и чисто:
ветрило, чайка, моря блеск,
не повторить их совершенный арабеск.
Прихлопни боли приступ.

Носить вид смирный никогда негоже.
Дух Святый не был и вовеки, нет,
не будет поцелован. Боль не может
скомпроментировать сей свет.

Так действуй боли вопреки и впредь,
доступный образ разрушай,
удобство предостережений, заливай
водой, тех кому надобно сгореть.

Нет жалости: петух орет фальцетом,
козлиный череп забелел вдали.
И, если видишь обагренные ланцеты,
То - маками они всего лишь поросли.


Goebbels Abandons His Novel and Joins the Party

His last love poem
broke in the harbour
where swearing blondes
loaded scrap
into rusted submarines.
Out in the sun
he was surprised
to find himself lustless
as a wheel.
More simple than money
he sat in some spilled salt
and wondered if he would find again
the scars of lamppost
sulcers of wrought iron fence.
He remembered perfectly
how he sprung
his father's heart attack
and left his mother
in a pit
memory white from loss of guilt.
Precision in the sun
the elevators
the pieces of iron
broke whatever thous
his pain had left
like a whistle breaks
a gang of sweating men.
Ready to join the world
yes yes ready to marry
convinced pain a matter of choice
a Doctor of Reason
he began to count the ships
decorate the men.
Will dreams threaten
this discipline
will favourite hair favourite thighs
last life's sweepstake winners
drive him to adventurous cafes?
Ah my darling pupils
do you think there exists a hand
so bestial in beauty so ruthless
that can switch off
his religious electric exlax light ?

Геббельс завязывает с романом и вступает в партию

Его последняя любовная поэма
оборвалась в порту
где матерщинники-блондины
грузили скрап
в проржавленные субмарины.
На солнце стоя
он был поражен
найдя себя беспохотным
уставшим колесом.
Элементарнее чем деньги
сел в какую-то просыпанную соль
гадая: не найдет ли он опять
те раны фонаря
на кованой ограде.
Он прекрасно помнил
как довел отца
до приступа сердечного
оставив мать
в унылой западне сознания
лишенной ощущения вины.
Отчетливы на солнце
элеваторы
куски железа
что разбили все и вся
а боль его ушла
как будто по сигналу на обед
артель вспотевших мужиков.
Готовый присоединиться к миру
да, готовый к бракосочетанию
и убежденный в том, что боль – лишь выбора вопрос
само благоразумье
он считает корабли
и начинает награждать мужчин...
А будут ли мечты угрозой
этой дисциплине
повлекут ли Йозефа любимые кудряшки,
бедра вечных победительниц рулетки жизни
в авантюрные кафе?
Ах, дорогушечки-ученички
вы думаете есть рука
столь скотская и столь жестокая в своей красе
что может погасить его релизиозный
электричеством запакощенный свет?


Why Commands are Obeyed
 
My father pulls the curtains: the Mother Goose wallpaper goes black. He insists the spaghetti is snakes and the bench asheer cliff.

"Then why lead me, Father, if they are true snakes, if it is asheer cliff?"

"Higher! Be brave!"

"But I was brave outside; yesterday, outside, I was very brave."

"That? That was no ordeal. This is the ordeal, this familiar room where I say the bench is dangerous."

"It's true!" I shouted twenty years later, pulling him out of his dirty bed. "Poor little Father, you told me true."

"Let me be. I am an old Father."

"No! Lift up thy nose. The window is made of axes. What is that grey matter in the ashtrays? Not from cigarettes, I'll bet. The living room is a case for relics!"

"Must I look?"

"I'll say you must. One of your young, hardly remember edlegs is lodged between the pillows of the chesterfield, decaying like food between teeth. This room is a case for stinking relics!

"Yes, yes, we wept down the Turkish carpet, entangled in the great, bloodwarm, family embrace, reconciled as the old story unfolded.

It happens to everyone. For those with eyes, who know in their hearts that terror is mutual, then this hard community has a beauty of its own.

Once upon a time my father pulls the curtains: the Mother Goose wallpaper goes black it began. We heard it in each other's arms.

А почему же подчиняются приказам
Л.Коэн

Отец задергивает шторы, и мрачнеет Матушка Гусыня на обоях. Он утверждает, что спагетти – это черви, а скамья – скала.

- Но, если это правда черви, скалы, то зачем, Отец, меня ты убеждаешь?
- Чтоб был ты смелым! Выше нос!

- Но я вчера на улице был смел, на улице был очень смел.

- Ха-ха! То испытанье было недостаточно сурово. Сурова эта комнатушка, где, как я сказал опасен каждый стул.

- Да, правда!,- закричал я 20 лет спустя, вытаскивая папу из его застиранной постели.- Ты говорил мне правду, бедненький Отец.

- Оставь меня в покое. Я всего лишь старый Отче.

- Нет уж! Выше нос. Окно, прорубленное топором. А что там в пепельницах серое лежит? Ручаюсь, это не от сигарет. Гостиная - ковчег реликтов.

- Я обязан посмотреть?

- Сказал бы, да. Один из молодых твоих нахлебников, которого едва ли помнишь, приютился меж подушек мягкого дивана, как гниющие остатки пищи, что застряли меж зубов. Вся комната – ковчег воняющих останков!
Конечно же залили мы слезами наш ковер турецкий, втянулись в затяжные и сердечные семейные объятья, ну, и примирились, ведь сюжет старинный был исчерпан
Так происходит с каждым. А для зрячих и осознающих, что террор взаимен, эта утомительная общность сама прелестна по себе
Однажды мой отец задернул шторы, на обоях Матушка Гусыня начала мрачнеть. От каждого мы слышали об этом.

Teachers

I met a woman long ago
her hair the black that black can go,
Are you a teacher of the heart?
Soft she answered no.

I met a girl across the sea,
her hair the gold that gold can be,
Are you a teacher of the heart?
Yes, but not for thee.

I met a man who lost his mind
in some lost place I had to find,
follow me the wise man said,
but he walked behind.

I walked into a hospital
where none was sick and none was well,
when at night the nurses left
I could not walk at all.

Morning came and then came noon,
dinner time a scalpel blade
lay beside my silver spoon.

Some girls wander by mistake
into the mess that scalpels make.
Are you the teachers of my heart?
We teach old hearts to break.

One morning I woke up alone,
the hospital and the nurses gone.
Have I carved enough my Lord?
Child, you are a bone.

I ate and ate and ate,
no I did not miss a plate, well
How much do these suppers cost?
We'll take it out in hate.

I spent my hatred everyplace,
on every work on every face,
someone gave me wishes
and I wished for an embrace.

Several girls embraced me, then
I was embraced by men,
Is my passion perfect?
No, do it once again.

I was handsome I was strong,
I knew the words of every song.
Did my singing please you?
No, the words you sang were wrong.

Who is it whom I address,
who takes down what I confess?
Are you the teachers of my heart?
We teach old hearts to rest.

Oh teachers are my lessons done?
I cannot do another one.
They laughed and laughed and said, Well child,
are your lessons done?
are your lessons done?
are your lessons done?

Учителя

Я как-то даму повстречал.
Прическа – сажи идеал.
 Вы – не учитель по сердцам?
«Нет»,- ее голос прошептал.

У иноземной мисс средь чар
прическа – золота пожар.
Вы – не учитель по сердцам?
Да, но не для тебя, школяр.

Мне раз попался психопат,
где поискам я был не рад.
Иди за мной, сказал мудрец,
Но чудик тот побрел назад.

Пришел я на больничный двор,
где каждый ни здоров, ни хвор,
где неходячим стал совсем
я без присмотра медсестер.

Утро полднем изболит.
Ланч - и скальпель возлежит
Возле ложечки моей.

У дев извилистый маршрут
в беде, что скальпели несут.
Вы – гуру сердцу моему?
Разбитию сердец мы учим тут.

В больнице утром я лежал
А нянек вновь унес аврал.
Я недостаточно изрезан, Боже мой?
Дитя, ты жутко отощал.

И вот увлекся я жраньём,
Не контролируя объём.
А сколько ужины те стоят?
Ты поболтай-ка – отберем.

Я ненавидел все вокруг -
Улыбки лиц, работы круг.
Но кто-то мне желанья зародил -
я ждал объятий близких рук.

Склонялись девы к моему плечу,
Объятия мужчин я испытал. Но, чу…
Чиста ли страсть моя? О, нет,
Я снова этого хочу.

Я был из бабников лихих
 Я знал весь песенный архив
Ну, как Вам пение мое?
Нет, спетые слова плохи.

Кому я шлю слова свои,
Запишет кто признания мои?
Быть может, вы, учителя моей души?
Мы учим старые сердца тиши.

Учителя, я сдал свои уроки?
Сил больше нет. Я в шоке.
Они смеялись, спрашивая: «Чадо,
Ты сдал свои уроки
Сдал свои уроки,
Сдал как надо?»


Alexander Trocchi,  Public Junkie, Priez Pour Nous

Who is purer
more simple than you ?
Priests play poker with the burghers,
police in underwear leave
Crime at the office,
our poets work bankers' hours
retire to wives and fame-reports.
The spike flashes in your blood
permanent as a silver lighthouse.

I'm apt to loaf
in a coma of newspapers,
avoid the second-hand bodies
which cry to be catalogued.
I dream I'm
a divine right Prime Minister,
I abandon plans for bloodshed in Canada,
I accept an O.B.E.

Under hard lights
with doctors' instruments
you are at work
in the bathrooms of the city,
changing The Law.

I tend to get distracted
by hydrogen bombs,
by Uncle's disapproval
of my treachery
to the men's clothing industry.
I find myself
believing public clocks,
taking advice
from the Dachau generation.

The spike hunts
constant as a compass.
You smile like a Navajo
discovering American oil
on his official slum wilderness,
a surprise every half hour.

I'm afraid I sometimes forget
my lady's pretty little blonde package
is an amateur time-bomb
set to fizzle in my middle-age.
I forget the Ice Cap, the pea-minds,
the heaps of expensive teeth.

You don a false nose
line up twice for the Demerol dole;
you step out of a tourist group
shoot yourself on the steps of the White House,
you try to shoot the big arms
of the Lincoln Memorial;
through a flaw in their lead houses
you spy on scientists,
stumble on a cure for scabies;
you drop pamphlets from a stolen jet:
"The Truth about Junk';
you pirate a national tv commercial
shove your face against
the window of the living-room
insist that healthy skin is grey.

A little blood in the sink
Red cog-wheels
shaken from your arm
punctures inflamed
like a roadmap showing cities
over 10,000 pop.
Your arms tell me
you have been reaching into the coke machine
for strawberries,
you have been humping the thorny crucifix
you have been piloting Mickey Mouse balloons
through the briar patch,
you have been digging for grins in the tooth-pile.

Bonnie Queen Alex Eludes Montreal Hounds
Famous Local Love Scribe Implicated

Your purity drives me to work.
I must get back to lust and microscopes,
experiments in embalming,
resume the census of my address book.

You leave behind you a fanatic
to answer R.C.M.P. questions.

Александр Троцкий, Публичный наркоша, Молитесь за нас

Кто же чище
и проще, чем ты?
Режутся в покер священники и буржуа,
   а полиция в нижнем белье
оставляет следы преступленья,
поэты работают по сокращенному дню,
прячась женам под юбки и в кипы хвалебных статей.
Шприц хронически вводит в сосуды мерцанье
как серебряный луч маяка.

Я в апатии от новостей,
я бездельничаю, избегая
контактов с телами, которые из секонд-хэнда,
те, что грезят, чтоб их занесли в каталог.
Я мечтаю:
а вот я божественный Главный Министр,
пресекающий кровопролитье в Канаде,
чтобы Орден Британской Империи заполучить.

Под сиянием ламп
ты работаешь
скальпелем
в комнатах ванных,
исправляя Закон.

Я пожалуй смущен
водородными бомбами
Дядиным неодобрением
своего ренегатства
по поводу индустрии одежды мужской
странно,
я начал верить публичным часам
и совета прошу
у людей, переживших Дахау.

Шприц, как компас
чья стрелка всегда на охоте.
улыбаешься ты как навахо
разведавший американскую нефть
на заброшенной свалке,
что ни полчаса – новый сюрприз.

Опасаюсь, однажды забуду
Что коробочка леди моей -
Дилетантский изящный заряд с часовым механизмом
он ускорит мое возрастное фиаско.
Забываю Покровный Ледник,
Или груды зубовных коронок.

Ты аптекаря надуваешь,
дважды в очередь становясь за димеролом;
ты выходишь из группы туристов,
снимая себя на ступенях Белого Дома,
и стараешься снять эти жуткие руки
в Линкольн-мемориале;
через щель в их свинцовых домах
ты шпионишь за шайкой секретных ученых,
случайно найдя антидот от парши;
ты листовочки с «Истиной о наркоте»
сеешь с угнанного самолета;
ты пиратствуешь в море рекламы
побрившись напротив окна
утверждая, что серый цвет кожи
у кожи здоровой.

В раковине капли крови
Ты сбросил с руки
красные зубчатые колеса
проколы горят
как на карте кружки городов
с населением в 10 000.
Эти руки свидетельствуют:
ты добывал в Coke-машине клубнику,
ты в терновом венце был распят
МиккиМаусов аэростат
вел над вересковой поляной,
рылся в куче протезов зубных
чтоб найти хоть единственную усмешку.

Коронованная Бонни-Алекс Дурит Жуликов Монреальских
Знаменитейшего Папарацци держит просто за Мелкого Лоха

Безупречность твоя заряжает меня на работу.
Я обязан вернуться и к похоти, и к микроскопам,
к бальзамическим опытам возобновления
перечня нужных мне адресов.

Оставляешь ты после себя приближенных
отвечать на вопросы канадской полиции конной.

The Captain

Now the Captain called me to his bed
He fumbled for my hand
"Take these silver bars," he said
"I'm giving you command."
"Command of what, there's no one here
There's only you and me --
All the rest are dead or in retreat
Or with the enemy."

"Complain, complain, that's all you've done
Ever since we lost
If it's not the Crucifixion
Then it's the Holocaust."
"May Christ have mercy on your soul
For making such a joke
Amid these hearts that burn like coal
And the flesh that rose like smoke."

"I know that you have suffered, lad,
But suffer this awhile:
Whatever makes a soldier sad
Will make a killer smile."
"I'm leaving, Captain, I must go
There's blood upon your hand
But tell me, Captain, if you know
Of a decent place to stand."

"There is no decent place to stand
In a massacre;
But if a woman take your hand
Go and stand with her."
"I left a wife in Tennessee
And a baby in Saigon --
I risked my life, but not to hear
Some country-western song."

"Ah but if you cannot raise your love
To a very high degree,
Then you're just the man I've been thinking of --
So come and stand with me."
"Your standing days are done," I cried,
"You'll rally me no more.
I don't even know what side
We fought on, or what for."

"I'm on the side that's always lost
Against the side of Heaven
I'm on the side of Snake-eyes tossed
Against the side of Seven.
And I've read the Bill of Human Rights
And some of it was true
But there wasn't any burden left
So I'm laying it on you."

Now the Captain he was dying
But the Captain wasn't hurt
The silver bars were in my hand
I pinned them to my shirt.

Капитан
Л.Коэн

Чуть слышен Капитана стон,
Он жив едва-едва:
«Возьми серебряный шеврон,
Теперь ты всем глава».
- Глава кому? Отряд разбит,
Здесь ты да я смятен.
Кто отступил, а кто убит,
А кто и сдался в плен.

- Что ж, проклинай скорбей юдоль –
Разгрома диагност -
Хоть, это не распятья боль.
Но точно Холокост.
Да, пощадит твой дух Творец,
Чей смех окаменел
Среди сожженных тех сердец
И ставших дымом тел.

Ты нынче в горе, но поверь,
Страдать не стоит так.
Чем горше ты грустишь теперь,
Тем веселее враг.
- Я ухожу, мой Капитан.
Кровь на твоей руке.
Скажи лишь, есть ли Теплый Стан,
Где всласть жилось бы мне?

- Когда кругом кипит резня,
То легких нет путей.
Но если женщина тебя
Зовет,- доверься ей.
- Жену я бросил, а затем
Любовницу – в Сайгоне.
Я рисковал, но не за тем.
Чтоб слушать кантри в доме.

- Но коль не сможешь ты, любя,
Пожертвовать собой,
То ты - такой же как и я,
И быть тебе со мной.
- Ты на пороге вечной тьмы.
Меня не проведешь.
А все, за что сражались мы,
Одна фигня и ложь.

- Да, я обычный человек,
Каких полно на свете.
Спешит к концу мой краткий век.
Спасенье мне не светит.
Билль о Правах я прочитал,
В нем брезжит правды свет.
Не так уж тяжка ноша та,
Так подставляй хребет.

Не болен был, не ранен он,
Но скоро отошел.
А я серебряный шеврон
К рубашке приколол.