Что-то довольно прозаическое

     В эти короткие зимние дни у любого уличного фонаря было больше светлых мыслей, чем у меня самого, а главное,  что и задерживались они – эти самые мысли, у них надолго.
     Две прошлые ночи я совершенно не спал, а вместо этого взбивал подушку кашлем, и никак не мог найти спокойного места, для моей тяжелой, горящей головы.  Все было враждебно, казалось, сама комната обозлилась на меня.
     Дом приходилось покидать, нельзя было просто подлечиться и отдохнуть несколько дней.
     Вчера, помню, только зайдя в квартиру, и расставшись с верхней одеждой, я уселся на стул в прихожей и полчаса молчал, обнимая холодную кожаную сумку, с которой ходил на занятия. Стало темно в глазах, и бессилие такое одолело, что я просто провалился куда-то, не мог пошевелиться.

     Сегодняшний вечер до странности беззвучен, и, пожалуй, очень  напоминает пару предыдущих.
     Сейчас уже где-то около девяти, и я отправляюсь пить чай на кухню. Даже толком и не приготовив еще ничего, с подбитым кислой струей глазом, мне приходится бежать в ванную комнату, а после чего вернувшись, и сделав все как нужно, я, врезаясь в углы и проемы, чуть ли не расплескивая жидкость, в темноте иду к себе.
     Поставив чашку на стол,  делаю очередную попытку прыжка в забытье, которое никак не хочет принимать меня, тут снова неудача. Ничего не остается теперь, кроме того, как сидеть на краю, чувствовать на себе осуждающий взгляд с фотографии в стеклянной рамке, и тянуть понемногу теплую муть.
     Окончательно потеряв надежду на скорое улучшение состояния, и хоть на какую-нибудь, пусть даже самую короткую дрему,  я швыряю себя, согласно расписанию,  в мохнатые, белые пространства города, с некоторых поверхностей которого, раскрасневшиеся дворники пытаются соскоблить это ненавистное для некоторых время года.
     Внимательно следую за сегодняшними первопроходцами в сторону проспекта.
     Станция метро, полные вагоны шмыгающих носов и неожиданно сочувствующих друг другу лиц. Везем себя томиться в продуваемые здания и приветствовать коллег, выглядыванием из высоких воротников водолазок и свитеров.
Подземка на кольце давится толпой, обвалы из поскользнувшихся горожан на лестнице нарушают движение. Кто-то помогает подняться.
     Вынырнув, проверяю время на остановившихся часах, и слышу как в заколоченном на зиму фонтане, исполняет свою песню водяная, расчесывающая бронзовым гребнем волосы. Так и пропасть недолго.
     Пальцы в перчатках мерзнут, поэтому по привычке сжимаю руки в кулаки, давая наполниться опустевшим отделениям морозцем полностью.
     На пешеходном переходе, красный человек, изображенный на светодиодном блюде, стоит по пояс в сугробе, из-за чего он, видимо, и не может сдвинуться с места.
     Повернув за угол, начинаю вслушиваться в звук собственных шагов по хрустящему тротуару, и в итоге пересекаю улицу на следующем перекрестке.
     Зевающие рты учебных корпусов выпускают тепло, и дают залететь внутрь как мухам – студентам. Так же проникаю и я, отряхиваюсь, жужжу по-человечьи на проходной, и в гудящей кабине  лифта улетаю на тринадцатый.
     Занимаю место в аудитории возле глубокого водоема окна, через которое уже само остановившееся время, смотрит на меня в течение нескольких пар, с разных сторон, пока я кочую от предмета к предмету.
     Сообщают, что “третьей“ не будет. Кто-то просто изымает один горизонт из типичного профиля дня. Самые подвижные элементы смываются сразу в горизонт “событий после учебы”.
     Я же на этот раз примыкаю к стойким ребятам. Вместе мы почти два часа ждем продолжения. Нас выгоняют из аудитории, и приходится снова искать свободное помещение, или просто сидеть в коридоре.
     Уже после всех занятий  мы спускаемся вместе, тихо беседуем, искренне радуемся плюсам в журнале посещений, что не забывает вести одна медлительная преподавательница, любительница иерархий и сонливых пантомим.
     На улице, возле входа в здание, мы еще некоторое время стоим, переминаясь с ноги на ногу, а потом, попрощавшись, направляемся по домам.  Опаздывать сегодня больше некуда, а спешить куда-то еще – слишком рано.
 
     На станции два поезда договорившись, наконец, что двери закрываются, принимаются спорить, какая будет следующая, а после, обижено вздохнув и свистнув, заползают в тоннель.
Те, кто не успел, всплеснули у края платформы руками, и, потирая чуть было не зажатые дверьми носы, двинулись к середине, облипать утепленными телами колонны.
     В компании страдальцев прею в вагоне, пока он, вращаясь, как пуля, движется в стволе красной, единственной линии.
     Уже после эскалатора и турникетов кивком благодарю любезного гражданина за придержанную  дверь, и сам спасаю от столкновения с тяжелой, мутной преградой “входа нет”, замечтавшуюся даму, шедшую следом.
     Зеленая литера “М” шарахается от меня в сторону на выходе из подземелья.
     Даю жизнь слабому побегу моего пути, тянущемуся робко  прямо к заветному девятиэтажному строению, от крепкой ветви метрополитена.
     Заглядываю в магазин за фасованным настроением, беру плитку шоколада и пачку сока, на кассе не нахожу в нужных карманах денег, и удаляюсь ни с чем.
     Продолжая незапланированный обыск, шествую мимо парковки. Настигаю материализующиеся по какому-то своему графику в разных местах средства, и изменяю любимой торговой точке с супермаркетом через дорогу.
     Со всеми атрибутами вины на своем лице и в движениях тела, прижимаясь к стенам, оглядываясь, крадусь к подъезду и  вздрагиваю, когда пакет “маечка” начинает выбалтывать мои тайны нередким в этот час прохожим.
     Приостанавливаюсь у железной двери, чтобы прочитать объявление, для отвлечения внимания, а домофон, покашляв сначала, будто намекая на что-то, не выдерживает и говорит мне “да, заходи уже”.  Я не позволяю себе в этот момент предаться бесхитростным оправданиям и проскальзываю внутрь.
     Дело за малым. Отнюдь не героическое восхождение зигзагами лестничных маршей на четвертый этаж. Секундное ликование и нажатие кнопки звонка.
     Скоро принимаю домашний вид. Бодрюсь у умывальника, наматываю поочередно, то на одну, то на другую руку, прозрачные теплые нити воды. Набираю в рот воздуха, увеличивая щеки перед зеркалом, а потом как сдувающийся шар, с противным писком, летаю по квартире по каким-то мелким делам, и, потеряв форму, падаю на полу в комнате, где и обитаю.
     Утром, как скребком, бабушка, орудуя пылесосом, еще до будильника счищает меня с ковра. Ненавистный в обычное время, но дружественный сегодня, так как остался без работы, хранитель моей пунктуальности, пожимает плечами, и мы вместе бежим на кухню выключать закипающий чайник.
     За трапезой, переламывая плитку шоколада, наконец, понимаю, что этой ночью спал. На языке тает сладкий квадратик, и я поднимаю кружку за что-то, и, отхлебнув, морщусь, потому что сахар в этот раз добавлять не следовало.
     Приготовив все на сегодня, замыкаю собой музыкальный круг. Из наушников сыплются в голову, пустую для этого времени, угловатые и шершавые звуки.
     В графине не оказывается воды, поэтому привычно горькая таблетка нового дня в этот прием, запивается незаслуженно забытым соком.