В изощрённость иллюзорных бойниц замка универсума

В изощрённость иллюзорных бойниц замка универсума
Проникают напомаженные кровью белокурые принцы и принцессы -
Или чернокудрые - в цыганском стиле -
И в алых юбках - это совсем не важно -
И протягиваются пальцев церковные шпили
В широко открытые зрачки замочных скважин -
И осьминожьими щупальцами стекает
Малиновое зарево по губ их серебряной мяте -
И они проходят, оперенные, напудренные давними веками,
Источая то тления, то ли ладана ароматы -
И гробы за ними вздыхают шёлковыми обивками,
Точно раки церковные, наполненные бессмертностью полынной -
И их пальцев пируэты слизывают кровоточащие сливки
И рисуют инициалы давно позабытых на вековых ухищрениях пыли -
И в старой церковной стылости и разрушенности,
На границе, пролегающей незримо для близорукости жизни скоротечной,
Мальчик в чёрном бархатном берете собирает души
Принимая их из ладонных поцелуев принцев вечности -
И в глаза его уходит их котильон старомодный,
И лес за его волосами зубасто скрежещет -
И он укладывает души в саквояж - и идёт в город -
Потому что в городе случаются интересные вещи -
Город за тысячи веков изменился беспощадно,
И прорезинен шинами, и изрезан витринными стёклами -
Мальчик вспоминает город демонов в пределах ада
И серебряных фонтанов бесконечно звенящие локоны -
И метро чёрной пастью его по улицам преследует -
Станции на каждом шагу ухмыляются из серых капюшонов -
И он надвигает пониже берет своего бархатного бреда -
Души и иммунитета к человеческому миру лишённый -
Этот мир ему саднит кожу, как наждачная бумага,
И лилейная хрупкость его стонет изощрённо -
В другом мире у него есть хоть и декоративная, но шпага,
И обещана через сколько-то веков герцогская корона -
И замок на чёрной горе, сплетённый из вороньего
Крика и угольных сердец, в адских печах сожжённых -
А пока он скитается шёлковой тенью по кавернам города,
Где ветры чужого мира веют во все стороны
И кожу кусают - и белоснежность кружевная
Высмеяна серой копотью, с помоек нанесённой -
А зеркала в витринах его отражение обнуляют
И ставят серость крестов на его бессонницу,
Которая под пропастями глаз фиолетовым вереском
Тянется - и проникает на губы цветочно -
Он ставит точку - и захлопывает двери -
Но двери издевательски скрежещут ржавым многоточием -
И руки города щупают его капиллярную
Коралловую сетку и перебирают стразы
На камзоле восемнадцатого века - и маренговым фабричными паром
Раскрашивают веки в оттенки сумрачной проказы -
И он переходит по улицам, которые катятся
Серыми булыжниками прямо в белый трепет его горла,
И он покидает - в своём неуместно старомодном платье
Грязно назойливый кичащийся современностью город -
И площади пустынными глазами моргают безучастно,
Когда он мимо скользит ошпаренной кошкой,
И часы застревают в глотке какого-то часа
Под фонарём, который пьяно перекошен
И плюет на изгрызенный шинами снег апельсиновым соком -
С мякотью, которая копится и с копотью мешается -
И луна бредёт по черепице неба одиноко,
Окружённая звёзд красноглазыми белыми мышами -
Несколько шагов - и город скрывается где-то
За поворотом, который вены оголяет -
И он отряхивает пыльно-пенные капризные манжеты,
Умываясь в пустыне пустоты лазурными зеркалами -
И вспоминается то, что возвращается немедленно -
Чёрный Версаль в адской преисподней единственной -
И мир расцветает чёрной орхидеей для демона
Который открывает омытые пламенем ресницы -
И бархатная заводь в груди принимает очертание
Того зала, где его ипостаси в шеренгу выстроились
И танцевали безупречно придворный танец,
Жонглируя улыбками, масками и собственными лицами -
И из зеркал выходили всё новые и новые -
Все они были им и воссоединялись
С его сущностью - а демоны другие, одурманенные кровью,
Улыбались ему гирляндами ртов, лакировано-алых -
И он усмехался в ответ - многотысячно повторённый
В зеркалах и глазах, по коврам тоннельным уводивших -
И расходились веерами дороги во все стороны -
И в чёрной башне он читал Сартра и Ницше -
И смотрел из окон времён на мира россыпи,
На бальный безумный вернисаж, на крови расцветший -
На то, как идут по дорогам дети кровавой осени,
Собирая души людей, как старьёвщики - вещи -
Ненужные - на тележках плюшевых медведей конечности,
И фонари с разбитыми глазами крошат стекло на землю -
И он понимал, что родился в чреве чёрной вечности,
Которая его пропитала аконитовым отравленным зельем -
И выбелила очерк лица на листах перечёркнутых,
Где подводится душам людским счёт неукоснительно -
Он родился в чертогах дьявольских - и омуты
Его глаз принадлежат огню демонической обители -
И под водой факел багровеет, и тянется
Дымный шлейф по бальному залу, по лабиринтам
Веков и воплощений - и его собственный танец
Задан раз и навсегда сатанинскими ритмами,
И ноты вписаны в узоры на пальцах, которые
Перчаточный иней покрывает, от мира пряча -
Демоны могут быть зрителями или актёрами
В мире людей - но для них всё иначе -
И ни один демон, ни в одном воплощении из множества
Не смог стать человеком - и не хотел совершенно -
Мир людей оскорбителен для демонского зрения и кожи -
Которая нежнее лилии у любого демона -
Которая для людской грубости слишком чувствительна -
И если люди полагают демонов излишне жестокими,
То это лишь потому, что демоны-зрители,
Завивая в зеркалах бесконечности длинноты своих локонов -
Эбеновых или светлых, как луна в поднебесье -
К людскому страданию высокомерно равнодушны -
Ибо демон знает, что он если и умрёт, то воскреснет -
И что люди - это, в сущности, либо забавные игрушки
Либо толпа, которая бросается на площадь
Носорожьей яростью, для тонкого вкуса нестерпимой -
И сжигают ведьм, и превозносят какие-то мощи -
И стекаются к ступеням какого-то по счёту Рима -
Молясь исступлённо - а демоны уши зажимают
Белоснежностью рук в перчаток сиреневом флёре -
И иногда охватывает чёрное пламя
Вместо несчастной ведьмы - тот самый город,
Где её судили - демоны не ищут справедливости -
Но иногда месть сладка и изысканна одновременно -
И ни один город ещё не мог вынести
Леденящей синей ярости огненного демона
Пришедшего из города иного, подземного и чёрного -
Вышедшего к людям - и обнажившего улыбку -
И разлетевшегося вновь на бесчисленность воронов,
Несущих в железных клювам огонь и погибель -
И мальчик-демон впитывает память многострунную
Из собственной сути, вышитой бархатом по снегу,
Который истоптали несмываемо кровавые руны
Его собственного - и других демонов - безумного смеха -
И город, покинутый им там далёк и обессмыслен,
И так близок бальный зал и анфилады, где он
Станет собой, пронизанный сетью собственной истины -
В кристалле зеркал, повторяющих  - ты демон, ты демон -
Его собственных губ бело-пурпурным разрезом цветочным -
И сердце на руке будет клубиться звёздной пылью -
И он поставит точку вместо многоточия -
А люди отправятся в картонные корявые могилы -
И раз за разом открывая двери стеклянные
В мир, который ему не подходит совершенно,
Снова родится, снова из небытия восстанет
Тот, кто повторяет с огненной улыбкой - ты демон -
Бросая это отражение всем зеркалам - как вызов -
И витрины отступают, рассыпаясь пылью бессильно -
У демона, в отличие от кошки, не девять жизней -
А бесчисленное множество - и он встаёт из могилы -
Не картонной, а в вампирском стиле - шёлка дуновение
Мотыльками на коже - и лаковая гладь мерцает -
И выходит - и снова и снова играет на сцене
Человеческой - жонглируя чьими-то разбитыми сердцами -
А собственное сердце его в небе россыпями звёздными
Вспыхивает снова и снова, луну затмевая -
И демон играет, упиваясь собственными кознями,
И его ипостаси проходят огненными львами,
Пролетают воронами по коридорам воплощений
И вырываются из глаз мальчика какого-то,
Стоящего на вознесённой над миром сцене
И играющего то ли в себя, то ли в актёра -
То ли в человека - всё перепутано и выжжено,
Только смех и глаза не меняются в череде котильонной -
И он поднимает руки - и жонглирует жизнями -
Которые вырывают из тел людей его вороны -
И люди падают - обрезанные - или коченеют -
А он живёт, расточая смеха одержимость -
И он снова и снова повторяет своё имя демона,
Повторяет - я - демон - ибо это и есть его имя.