Красавино детство. Ёлки, книжки, снеговик

Сейчас взрослые по шаблону спрашивают у незнакомых детей имя, возраст, посещение инфраструктур («в садик ходишь?»), еще что-то такое, в общем, стандартный набор.
а раньше еще спрашивали, кем работают папа и мама (сейчас почему-то этот вопрос детям не задают, а тогда он тоже входил в шаблонный список). В общем, отнесем вопрос о деятельности родителей к рангу «устаревших и вышедших из обихода». Я на него привычно отвечал: «папа – ёлка» (в переводе на взрослый язык это означало «геолог»). Разумеется, я понятия не имел, что это такое, но словечко было удобным и легко запоминалось, потому и на продолжение вопроса (а мама?) я для простоты реагировал так же: «мама тоже ёлка». Кто-то из родственников мне пытался втемяшить, что мама моя не геолог, а совсем наоборот - инженер, но я только сочувствовал, что взрослым приходится учить такое трудное слово, и в следующий заход все равно упрямо настаивал, что мама-таки - ёлка. Нет, отчасти я был прав, потому что это именно мама была инициатором им обоим (ей и отцу) поступить в геологоразведочный и стать ёлками. В итоге мама не прошла медкомиссию по зрению, а отец поступил, закончил, стал геологом и часто уезжал «в тайгу». Привозил оттуда-то какие-то породы, камни, те, что покрасивее, оставлял себе для коллекции, а что похуже – сдавал в какую-то «лабораторию» - тоже то еще словечко, бедные взрослые. Через какое-то время он уезжал снова, иногда его не было дома по полгода, словом, в раннем моем возрасте я почти не был с ним знаком. Как-то привез он из тайги большую медвежью шкуру. Шкуру положили на пол, я ее облюбовал, постоянно по ней ползал и, разумеется, использовал в качестве туалета. Так что через какое-то время шкуру пришлось выбросить. Однажды отец привез отснятую фотопленку и долго хвастался всем, какие он «шикарные и бесценные» нащелкал в тайге кадры, типа вот схожу напечатаю, и вы все лопнете от зависти. Монолог происходил на коммунальной кухне, а пленка осталась в комнате наедине со мной. В одиночестве я мгновенно вычислил на столе новый предмет, осталось только добраться до него. Переползти с пола на диван, с дивана дотянуться до стола и зацепить предмет – ничего сложного. Предмет упал на пол – теперь можно изучать. Кусок пленки призывно торчал из коробочки, и явно предназначался для того, чтобы его вытянуть. Вытягивается легко, забавно трещит, и кажется невероятным, как такое большое количество пленки смогло поместиться в такую крошечную коробочку. Словом, когда родители вернулись с кухни, я уже был практически обмотан в засвеченную, испорченную фотопленку с «бесценными кадрами». Мама потом часто вспоминала эту историю, особенно ей нравилось рассказывать, как при виде такой картины лицо отца менялось несколько раз до белого и обратно…
Позднее я пошел - в ясли, ну и так, во дворе погулять. Отец как-то предложил слепить за углом дома снеговика. Скатали, начали искать какие-нибудь прибабахи типа глаз, носа, ну в общем, понятно, - без прибабахов снеговик – не снеговик. В одном из подъездов отец нашел дворницкий реквизит – ведро, тряпку и метлу. Скорее всего, дворник все это оставил специально именно для нашего снеговика, потому что зимняя коллекция смотрелась на нем действительно стильно. Когда снеговик был готов, наряжен и вооружен метлой, отец предложил мне выбор: «Ну что, снежками его закидаем или пусть стоит?». Закидывать такую красоту было жаль, и я выбрал пусть стоит. Даже если растает, то все равно пусть стоит. Утром перед яслями пошли проверить снеговика. Тот был на посту. Метлы, правда, при нем уже не было, а вот ведро с тряпкой красовались на месте. Вечером посмотрели – чудо, метла вернулась! Вот так каждый день утром и вечером мы и ходили за угол дома в гости к нашему снеговику, метла чудесным образом то исчезала, то возвращалась на место. Снеговик постепенно таял, ведро соскальзывало с головы, и я исправно водружал его обратно. Потом отец уехал в командировку, и в ясли стала водить меня мама. С ней мы все время куда-то «опаздывали», но я все равно бегал «на минутку» за угол посмотреть снеговика, который к этому времени превратился уже в небольшой сугроб с отдельно лежащими глазами, носом, и метла давно уже не появлялась, потому что у снеговика не осталось рук, чтобы ее держать. Ведро и тряпка постепенно исчезли тоже.
А по вечерам мама читала мне книги. Книг было много, слишком много, были они везде, отрывались и клеились, потом опять отрывались и снова клеились. В основном это были тонкие книжки, которые советская промышленность выпускала трех размеров: большие, средние и маленькие. У меня было предостаточно книг всех трех видов, они были разбросаны по комнате, как осенние листья, и нужную книгу было найти практически невозможно. Но в этом и состояла вся прелесть: мне нравилось искать, нравилась их разбросанность, пестрота картинок и млечные пути детских стихов. Я мог вытащить из кучи любую попавшую на глаза книжку, сунуть ее маме и плюхнуться рядом слушать. Когда книжка кончалась, я глазами выбирал следующую, и процесс повторялся. Это была одна из самых чудесных игр моего детства. А если мамы не обнаруживалось под рукой, я играл в книжки сам: разглядывал картинки, что-то в них дорисовывал в случае необходимости или от скуки, либо складывал из страниц домики, горки или подзорную трубу, подкидывал их, изображая листопад. И вот как-то раз чудо исчезло. По дороге из сада отец сообщил мне убийственную новость: пока меня не было, все книги собрали и отнесли в переплет. Их переплели между собой, и книг у меня теперь только – ТРИ. Наверное, я тоже изменился в лице, как когда-то отец в той истории с фотопленкой. Он стал что-то бормотать про то, что теперь мои книги очень толстые и красивые, что там собраны все мои прежние книги до одной, ничего не потеряли и не выбросили… Но я его уже не слушал, в мою голову проник весь ужас от произнесенного приговора: книг у меня теперь всего – три!!! Я плакал. Долго. Прямо в троллейбусе. Когда мы приехали домой, я уже немного успокоился. Увидел свои книжки: большую – в красном переплете, среднюю – в зеленом, маленькую – в синем. На каждую было наклеено по забавному котенку, но котята не прибавили радости. Я тут же начал листать книги, проверяя, все ли на месте. Вроде все. Всё в порядке, ничего не валяется, не рвется, не путается под ногами. Но всё равно это были уже НЕ ТЕ книги. Не мои. Они стали слишком тяжелыми, чтобы держать их в руках. Они стали слишком собранными, чтобы разглядывать картинки. Из них больше не построить домик или горку, и даже рисовать в них стало скучно. Будто вырвали, удалили часть меня, и на освободившееся место впихнули протез. Три цветных протеза с котятами на обложке. Навсегда исчезло что-то важное, свое, что-то невосполнимое и родное.
И все-таки была книга, которая не подверглась переплетной хирургии, потому что была толстой, отдельной, уже купленной в твердом черном шершавом переплете. «Доктор Айболит». Это была, кроме котят, ЧЕТВЕРТАЯ моя книга. Маме она тоже нравилось, потому что ее можно было читать долго, другие же книги быстро кончались, и приходилось думать и выбирать, что прочесть еще. Айболита она перечитывала не знаю сколько раз, но мне, конечно, не надоедало, наоборот, с каждым разом было все интереснее. Ну и вот, память у меня тогда была отменная, толстую книгу я знал уже наизусть, но просил маму читать ее снова и снова. Мне нравился сам процесс, было в нем что-то священное, теплое и доисторическое. «Жил-был доктор, он был добрый. Звали его Айболит». Мама ушла готовить ужин, заняться было нечем, я взял книжку и поплелся к маме на кухню: пока плита готовит ужин, почему бы и маме тоже не заняться полезным делом – почитать мне книжку. Но мама разговаривала с соседями по коммунальной квартире, ответив, что почитает после ужина. Тогда я сел на стул, открыл книгу и начал «читать» ее сам. Вслух. Точнее, просто проговаривал заученное наизусть, изображая чтение. «И была у него злая сестррра, которую звали Варваррра». Букву «р» я начал выговаривать сразу, как только научился говорить, и произносил ее всегда с особым смаком, «на публику». Публика же, в виде соседей, мгновенно притихла и уставилась на меня. «Читал» я довольно правдоподобно, иногда искоса поглядывая на слушателей, все ли они в шоке. И для завершения впечатления, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что в без малого три года я действительно умею уже читать, я поплевал на палец и перевернул страницу. Конечно же, это тоже был блеф: после такого количества прочтений «Айболита» я хорошо помнил не только текст, но и где надо перевернуть. Я был доволен произведенным эффектом!
Занавес.