Валерий Шувалов Олеся Николаева о поэтах и поэзии

Олеся Николаева о поэтах и поэзии

http://www.stihi.ru/2015/10/15/8916

Валерий Шувалов

            14 октября 2015 года на телевизионную передачу "Вечерние стихи", интерес к которой в последнее время стал заметно угасать, была приглашена известный поэт, лауреат многих литературных премий, профессор Литинститута Олеся Николаева. Она ответила на целый ряд вопросов и поделилась своим мнением относительно современного состояния российской поэзии. Передача получилась на редкость интересной и насыщенной. Ниже следуют некоторые размышления Олеси Николаевой, которые мне удалось запомнить и выборочно записать. Думается, что они будут небезынтересны для тех, кто интересуется поэзией и сам пишет стихи.


             Раньше поэзия занимала совершенно другое место в умах людей и в обществе. В конце шестидесятых - начале семидесятых годов поэт был некой харизматической фигурой и властителем дум, существовала своеобразная мода на поэтов. Разумеется, пальма первенства  тогда принадлежала Евтушенко, Вознесенскому, Окуджаве. А кто имел доступ к "подпольной поэзии", знал и  Бродского, который уже тогда был очень популярен в элитарных кругах.
             А потом произошло нечто интересное, и элитарные произведения постепенно стали спускаться в более низкие социальные страты и завоёвывать там своё место, когда на них появлялась мода. Этот вопрос связан с существованием  так называемой "массовой культуры", поскольку она всегда занимает своё место в общей культурной картине нации. Но раньше она "знала своё место", а в 90-е годы она стала претендовать на совершенно иной статус. И тогда произошло "смешение", когда экспертами и властителями умов стали какие-то эстрадные звёзды, артисты, и произошёл переворот в нашем сознании относительно того, что такое элитарность, эксперт и т. д. Именно в 90-е годы произошло падение интереса к поэзии, когда интересы масс переориентировались на какие-то другие сферы.
             Сейчас, например, я вижу, как то, что началось в 90-е годы с разрушения института экспертов, дошло до какой-то предельной точки, после которой началась настоящая профанация. То восстание масс, о котором писал знаменитый испанский философ Ортега-и-Гассет, привело - в том числе благодаря интернету - к тому, что чуть ли не каждый человек сейчас считает себя экспертом, каждый может наречь себя поэтом - в общем, кем себя назначишь, тем и будешь. И вот из этого проистекают некоторые недоразумения, когда в качестве образцов литературных вершин выдвигаюся люди в общем художественно ничтожные, когда имя художнику делают рекламщики или кураторы. Я бы не хотела сейчас называть конкретные имена.
             Вообще я хочу сказать, что Россия - страна логоцентричная. У нас всегда это было, причём необязательно это связано с появлением интернета. Просто сейчас это стало очевидно и вышло на поверхность. Действительно, у нас огромное количество людей, которые пишут стихи, причём здесь существует  подлинная демократия. Это люди, которые принадлежат к самым разным социальным слоям. Это: министры, архиереи, бомжи, железнодорожники, крестьяне, служащие, студенты, менеджеры, старики и подростки. В этом как раз нет ничего удивительного. Но что произошло? Вообще в искусстве и, в частности, в поэзии существует определённая иерархия. И вот эта иерархия оказалась поваленной на землю. Совершенно на равных основаниях в интернете могут быть представлены стихи, скажем, Евгения Рейна, Александра Кушнера или Бориса Пастернака вместе со стихами какого-нибудь начинающего стихотворца, который - поскольку размыты все критерии и нет никаких признанных судей - также может отстаивать свои права.
             Конечно, к любому человеческому творчеству я отношусь с благоговением и с интересом, потому что среди тех, кто пишет стихи, могут оказаться невероятно талантливые и самобытные люди, которые неизвестны миру. Таким образом, они получают возможность найти своего читателя.

             В период "оттепели" и даже спустя некоторое время после неё пребывание в культуре было способом экзистенциального выживания, и культура и, в частности, поэзия как её высшее проявление была какой-то заменой церкви и веры. Это было очень престижно, я это говорю без всякого негативного оттенка.  Рассказывают, что в те времена невозможно было завоевать сердце красавицы без того, чтобы не процитировать ей какие-нибудь стихи. Это означало некую причастность к высшему миру культуры, красоте, свободе и всему чему угодно. Однако в 90-е годы произошло "обрушение", потому что открылись какие-то новые возможности, люди переключили своё социальное внимание и социальную энергию на что-то другое. И интерес к поэзии остался только у тех, кто готов был быть ей верным до конца. Я читала какое-то исследование, в котором говорилось, что алгоритм творчества может быть заменён на алгоритм приобретения. Очевидно, так и произошло. Тут задействованы какие-то очень тонкие социально-психологические факторы.
             Мне лично кажется, что в нашей стране с конца 90-х годов происходило искусственное выкорчёвывание из нашего сознания места поэзии в нашей жизни. По-моему, в реестре профессий у нас до сих пор нет профессии писателя. Это говорит об очень многом, в частности, о том, какой статус имеет писатель в нашей жизни.
             Образованные молодые люди раньше сознательно шли в истопники, в дворники, они там ютились в каморках, читали русскую религиозную философию, поэзию, западные романы, учили языки и т. д. И при всём том, что у них было такое ничтожное социальное положение, они чувствовали себя абсолютно нормально, потому что они писали стихи и их принимали  писатели и поэты. Например, не составляло никакого труда попасть на день рождения к Евтушенко и прочитать ему свои стихи...

             Я бы не советовала людям пишущим стремиться к популярности. Я бы на их месте не ставила перед собой такой задачи. Потому что популярность - это "ветр, который вздымает прах земной" и уносит его куда-то вдаль. Вот, к примеру, как был популярен Эдуард Асадов! С его популярностью в те времена не мог сравниться ни Дементьев, ни даже Евтушенко и Вознесенский. Совокупный тираж его стихов составлял 15 миллионов! Они расходились моментально, и никто их не видел в продаже никогда. Но если мы сегодня будем считать стихи Асадова поэзией, то мы сразу очень понизим поэтическую планку. А этого нельзя делать человеку пишущему!

             Язык поэзии - это не тот язык, на котором мы разговариваем, хотя слова в нём, казалось бы, те же. На самом деле, это язык какого-то будущего века. Почему нас завораживает подлинная поэзия? Почему иногда какие-то строки перехватывают у нас дыхание, когда мы их читаем? Поэзия помогает нам выжить, она обладает даром исцеления. Она вышла из лона музыки, из лона молитвы...

             О  ГРАФОМАНАХ

            Говоря о поэзии, я бы оперировала не понятиями "хорошо" и "плохо", а понятиями "талантливо" и "неталантливо" (или: "бездарно"). Есть люди, которые абсолютно лишены какого-либо таланта. В данном случае, литературного. К примеру, я совершенно не умею рисовать. Поэтов я делю на две условные группы: перфекционисты и мовисты. Первые внутри своих установившихся канонов и точных рифм создают нечто новое. Вторые - их можно назвать "плохисты" (от французского mauvais - плохой) напрочь отвергают перфекционистский стиль письма. Они намеренно пишут коряво и откровенно плохо. В конце концов, зарифмовать может любой версификатор, который выступает на сцене с буримэ. Зарифмовать можно рецепт приготовления финикового торта или инструкцию по использованию блендера. Всё что угодно. Но это не будет поэзией.
             Понимаете, графоманы графоманам рознь. Есть очень трогательные графоманы, есть графоманы на грани гениальности, которые чуть ли не свой стиль создают. Я знала одного такого графомана-прозаика. Он был действительно абсолютным графоманом, и у него это было как бы даже стилистическим приёмом, или новым направлением. Он меня совершенно очаровал. Он написал три рассказа: "За ядерное разоружение", "Любовь шофёра" и "Страшная женщина". Эти свои рассказы он отослал во все редакции. Сам он был человек очень смиренный, и ему делали замечания, чтобы от него просто отделаться. Например, ему говорили, что "вот тут неправильное слово", и он добросовестно заклеивал, запечатывал это слово и приходил снова. И вот он пришёл к моему мужу в редакцию журнала "Огонёк" с этими своими рассказами. Муж сказал ему, что, к сожалению, не знает, когда будут опубликованы эти рассказы, но попросил его ему их подарить. И когда к нам приходили в гости писатели и поэты, мы эти небольшие рассказы читали им вслух. Это было невозможно: с одной стороны, смешно, а, с другой, трогательно и пронзительно. В конце концов, у меня "Страшную женщину" украл один известный прозаик. Когда я читала, я видела, как у него слюнки текут: он знал, что сам так никогда в жизни не напишет (смех, аплодисменты)...
            Так что есть графоманы трогательные, но есть и страшные, как та "Страшная женщина". Эти агрессивны до крайней степени. Отличить графомана можно по его нелепому, неуместному письму, которое лишено литературного чутья. Но если бы это была такая рефлексия, то это могло бы стать литературным приёмом в духе Зощенко.

            ОБ  УЧИТЕЛЬСТВЕ

           Я никогда ничего не навязываю своим студентам, а только предупреждаю их о каких-то ложных ходах. Я им даже свои стихи не читаю, чтобы их не соблазнять и ничего им не навязывать. Быть может, это даже чрезмерная деликатность. Но я очень боюсь на них давить. Я с ними очень осторожна, чтобы их как-то не ранить. Я их не учу, но они, если захотят, научатся. Вот так! То есть они могут научиться, если захотят. Писать, быть может, и не все могут научиться, но они могут научиться разбираться в стихах, могут найти какие-то ключи к пониманию стихов.
            Даже если стихи простые, всё равно они имеют символический характер, всё равно у них есть другое дно, есть подтекст, всё равно они метафоричны. И вот понимать этот метафорический, образный язык стихов мы, собственно, и учимся. Я никогда не говорю, что "это плохо"; я скажу, что это не очень удачно у Вас сейчас, в данный момент. В отдельных случаях я стараюсь показать, как здесь можно было бы сделать. У меня было всего два или три раза, когда я просила студентов перейти в другой семинар - из-за хамства, когда я вижу, что я не могу ничего этому человеку дать и он ничему у меня не может научиться. А он будет только портить нервы мне и моим студентам, которые переживают...

            Те, кто не читает чтихов, может быть, музыку слушают какую-то прекрасную; может, они разбираются в живописи, может, они прозу читают или у них есть какие-то другие способы познания прекрасного...

            Если умный критик, то это очень полезно, между прочим. Он может что-то подсказать. Я с большим интересом выслушиваю советы моих друзей-поэтов. Мне это очень интересно. Среди моих друзей есть как перфекционисты, так и мовисты. Помню, как я в середине 80-х слишком увлеклась "стихопрозой", и критик Ирина Роднянская написала по этому поводу статью "Назад к Орфею". Тогда я поняла, что с этим пора кончать и что такие стихи могут перестать быть поэзией и перерасти в некую прозу.
            Или вот как-то я прочла диссертацию о моих стихах в связи с какой-то женской проблематикой. И это было так интересно! Диссертантка так всё интересно расшифровала, так здОрово нашла какие-то параллели, о которых я даже и не подозревала, когда писала свои стихи. Если человек разбирается в поэзии, если он соизмерим тебе по дарованию или даже превосходит тебя в этом отношении, то это всегда очень полезно.