Ты хочешь быть, оставшись в эмпиреях

                *     *     *
Ты хочешь быть, оставшись в эмпиреях,
где б краску лета, выжавши в слова,
прикинул вещь — как шторкою б примеривая,
ты чью-то кожу нежно целовал.
Осталось то — не выпарилось в Лету —
с пугливой птицы сдвинуты глаза,
с кем никогда не пробовал валетом,
хотя не раз к ней в дамки пролезал.

Быть иль не быть — никчёмный медосмотр.
Просто сказал — как вышел вон из брюк,
где за тебя твой образчик досмотрят
и до костей твой образ разберут.
Ценят не то, чем сам себе ты ценен —
а приближаясь к бирке на плече,
хоть мимо денег ходят к Авиценне —
тебя ж по виду норовят прочесть.

На всё есть ценз: на свадьбу и могилу,
на впалый спрос и мощную мошну,
даже на то, чтоб: — Боже, помоги мне!
пока свой срок, как Санчо, отмашу.
Наверно, жёсткость значится как выбор:
сверхчеловек прижился на носу:
или попал в обойму ты, иль — выбыл;
на личный счёт, как в смету, занесу.

Так справедливость — птица  не для сирых.
Сей Сирин схлопнут банков западнёй.
Какой резон, чтоб Сирию трассировать?
На вышки с нефтью кто тут западёт?
А ты живёшь, не ведая ни ценза,
ни центрифуги в ёкнутой балде.
Лишь, может, Цезарь ещё в пятку целит,
уже бессильный большим завладеть.

Так говоря, что нежность не в фаворе,
сам не грущу по прежним временам,
когда горела шапкою на воре,
хоть шаткий ценз никто не применял.
Я б не сказал, что мне вернуться надо —
повторный взгляд не кинешь китчем в зал.
Круг бытия проходит в поле НАТО,
покамест БРИКС свой вклад не отозвал.

Слова идут когортами, как в Риме,
где рваной тучей мечется ИГИЛ,
но не хочу я больше пилигримить
по тем местам, где Бог не пригубил...
Моя душа на разворот похожа
страны страниц, где пламенный язык
прошёл сквозь мозг, не повредивши кожи,
и — как сказал бы Бродский — не язвит.

Да, не язвит — но сам в себе сгорает;
и пожирает душу изнутри,
когда не мнишь, что двигаешь горами,
но точно знаешь: может изнурить.
Тростник поёт, а ты не знаешь меры,
когда возьмёт за горло звукоряд.
И пусть пронзит: что снова лишь химеришь...
но часто видишь, как слова горят.

Пусть с явных бдений ты придёшь к отмашке:
«Ну что за блажь пошла б коню под хвост!
И ведь рубашку с плеч не отжимаешь,
и звуки шли как на холсте б ткалось...».
Пусть ложкой дёгтя бочку... не испортишь;
и свет стоял как сон на рукаве... —
Здесь так же бьются, как иные в спорте,
и с Аполлона можно окриветь.

И шкуру снимет, чтоб не смел тягаться
и стройный строй разбродом не мутил.
На что был Марсий, не лишённый граций...
Как Лектер в клетке — снял с лица мундир!!!
Так ты живёшь в расчёте на известность,
с лужённой глоткой несть нуду, как вол.
Но если трезво за и против взвесить,
то, слава богу, что Господь отвёл.

Что не придал значенья, но обмерил —
твой стон не стал оглоблей на ветру,
что отшибает память, словно мерин,
когда копыта к думам не притрут.
Витрувианский тип еще в почёте,
ещё течёт волшебная волжба:
когда весь свиток до конца прочтёте —
тогда и воздух впору вышибать