Лейтмотив

Здесь так тихо и просторно —
Не охватит разом взор:
Речка в зарослях проворно,
Серебрясь, бежит меж гор;
Деревенька на опушке —
Вкруг дворов ольховый тын,
Журавель на три избушки
Да общественный овин.

Всякий раз по уговору,
Все последние года,
В золотую эту пору
Мы торопимся сюда.
Мчим асфальтом, мчим проселком,
Устремляясь в дальний путь,
Чтобы с радостью и толком
Здесь привольно отдохнуть.

Как о том хозяйка знает,
Лишь известно только ей:
У двора всегда встречает
Званых будто бы гостей.
А в избушке затрапезной
Приголубит всех любя,
Словно в нежности любезной
Хочет выйти из себя.

Вышли в лес — и нам потеха:
Шум и гам весь день-деньской,
Что от возгласов и эха
Отступил лесной покой.
День, другой — и замечаем,
Что наскучил нам покой, —
И немедля уезжаем
К шумной жизни городской.

Я побыл да и уехал
(Взял что мог — и был таков).
Как у всех, моя утеха —
Царство ягод и грибов.
Но когда обратно мчали,
Погоняя «Жигули»,
Деревенские печали
Неустанно сердце жгли:

На опушке три избушки —
Дар далекой старины,
Население — старушки
Да старик хромой с войны;
По проселкам грязи море,
Мириады ям и луж,
И на всем большом просторе
Запустение и глушь.

Уверяла тетя Даша,
Промокнув глаза платком:
«Помню я, округа наша
Слыла людным уголком.
Видишь горку за рекою?
В избах полная была.
А за тою вон горою
Размещалось два села.

Да и наша деревенька
Шла дорогой на версту.
Хоть и было то давненько,
Как не вспомнить пору ту.
Ну, а ярмарки какие
Созывали люд окрест,
Что торговцы городские
Наезжали с разных мест».

Тут спросил я о причине,
Отчего, мол, нет людей.
«А причины те в пучине
Необдуманных затей.
А копнуть поглубже дело,
То иной причины нет,
Как хитро иль неумело
Нами правил сельсовет».

И сказав пролог мудреный,
Расплела косицу лет,
Что не всякий наш ученый
Дать решит такой ответ:
«У властей ведь суд недолог,
Неугоден и — готов:
Из пятидесяти сорок
Раскулачили дворов.

По Сибири разбодали
Кости умных мужиков,
А коммунию создали
Из воров и дураков.
Да и тем пожить не дали
В наобещанном раю:
Мужика, как липу, драли
На зажиточность свою.

Так вот «мудро» кто-то правил,
Кто их рьяно защищал,
За подачки кто-то славил,
А мужик в селе нищал.
Крепким пологом закона
Возвели ему заслон.
Но у этого заслона
Обнаружил щелку он:

То законно, то обманно
Из постыдно нищих сел,
Год за годом неустанно
В сытный город шел и шел.
Голод, культ, иные смерти
Пощипали нас сполна,
Из деревни больше трети
Упокоила война.

Бабы, дети да старухи —
Вот и весь честной народ.
От такой гнилой житухи
Кто здесь долго проживет.
А живущим дать бы богом
Жить трудом, добро копить.
Так Советы их налогом
Крепко начали давить.

И поверишь ли ты слову,
Праздный житель городской,
Как советскую основу
Били собственной рукой:
О добре точили лясы,
А в утробу городов
Отнимали все запасы
От голодных сельских ртов.

Но спасибо Маленкову —
Снял налоговый закон.
Потому, добавлю к слову,
Так недолго правил он.
Вот и стало так на свете
От неправды до беды,
Что бросали гнезда дети,
Заметав свои следы.

Их хотят вернуть обратно
Новой верой да рублем.
Но до дней тех, вероятно,
Мы уже не доживем.
Так правительство, заметьте,
Жизнь крестьянства довело,
Что на целое столетье
Стало пугалом село.

А ведь больно и обидно,
Что село пошло на слом,
И не склеилась, как видно,
Смычка города с селом...
Так по властному веленью
И без мора, и войны
Уничтожили деревню
На беду большой страны».

Мне на годы жизнь иная
Сбила к лесу интерес.
А прошла — и страсть грибная
Поманила снова в лес.
Едем шумно, едем долго
В деревушку у реки,
Но, свернув к избе с проселка,
Прикусили языки.

Знали мы такие хатки,
Обгоревшие в боях,
Но теперь домов остатки
Вызывают больший страх:
Меж крапивы по долине,
Отряхнув скелеты хат,
Словно остовы Хатыни
Трубы черные торчат.

Тут с язвинкой по привычке
Заключил товарищ мой:
— Все! Финита нашей смычке.
Поворачивай домой.
Но, промчав с клубами пыли
До другого хуторка,
«Жигули» остановили,
Встретив с клюшкой старика.

Говорим ему о деле,
Чтобы время наверстать:
— Мы бы где-нибудь хотели
На денек-другой пристать.
— Что не знаю, то не знаю, —
Было слово старика, —
Сам остаток доживаю
На квартире свояка.

Говорил он, глазки щеля,
Напрягая слабый слух:
— Здесь — не город: нет отеля,
Кроме этих развалюх.
— Дед,— друзья мои воздели
Руки после этих слов, —
Мы не ищем здесь отели...
Нам бы ягод да грибов.
73
И пока велась беседа,
Я глядел на них молчком,
А затем спросил у деда:
— Что случилось с хуторком?
Дед хитро блеснул глазами —
Мол, чего дурак плетет —
И неровными шагами
Похромал себе вперед.

— Шли к чему, то и случилось, —
Придержал дедуля шаг.
Я кричу:
— Скажи на милость,
С тетей Дашей что и как?
— То, что будет с ним, с тобою
И, пораньше вас, со мной...
Умерла она зимою,
А нашли уже весной.

Долго так еще избушка
Труп ее могла таить,
Да прохожая старушка
Завернула чай испить...
— Не, братва, давай-ка к дому! —
Стал товарищ торопить. —
Чем тут ездить по-пустому,
Лучше дома водку пить.

И опять в пути печали
Докучали думы нам.
Зло и замкнуто молчали,
Разъезжаясь по домам…
И, похоже, — не икалось
Высшей власти в наш надлом,
Что последняя порвалась
Наша ниточка с селом.

Говорят, что время лечит,
Усмиряя боль-беду.
А меня оно калечит,
Выдав памяти суду.
Бьет обидой и упреком,
Не жалея плеть свою,
То во времени далеком
Воскрешает жизнь мою,

То создаст в уме ретивом
Омертвевший хуторок —
И зловещим лейтмотивом
Слышу Дарьин говорок:
«На Руси порядок древний —
Тут, какой бы ни был строй,
Все тянули из деревни,
А деревне — кукиш свой».
1985 г.