влуже. град-город

живые и взрослые в руках держат разноцветные ромбы
и чешут головы, покрытые коростой. 
в липкой, отражающей свет чешуе,
прячущие лица в потные ладони
и руки не умещаются на подлокотники.
мчась по пыльной трассе шестьдесят девять
мимо огня и полымя,
блеянья коров и звуков лебединого этюда.
по задворкам,
глядя на пролетающие мимо спутники
вы плакали к себе в шерстяные шарфы.
глядели на молочное небо и маленького принца,
свисающего с пролетающей мимо звезды.
лучше упри взгляд в чайную ложку,
все равно не быть барсом. 

пробираясь меж городских барханов
и можжевеловых подломленных веток, 
я смотрю на лица из чьих ртов сочится березовый сок 
и засыпаю в конце рабочего дня в сливовой роще 
не дойдя двух метров до дома, унесенного ветром, 
в моей голове раскрученного волчком. 
каждый теперь вверх дном или задом наперед, 
а любить - под запретом. 
ведь ты живёшь не в той реальности, что бы думать, 
заваривать по ночам каркаде и танцевать сальсу, 
или устроить бал маскарад на большой площади маленького города, 
покрытого пигментными пятнами 

и населенного пигмеями в бескозырках,
и даже сахарная вата - только на день города 
и найти оттуда трасу шесть и девять только во сне 
по мощенной изумрудом дороге, 
мимо кроличьих нор, в ларь, 
где спрятана храбрость и сердце, или стой? 
может лучше в ларек за сигами и Балтикой семь? 
устроим после с перцовым баллончиком свой Колизей 
и пусть только попробует пикнуть болонка, 
тут не бамонт, не стачка, не забастовка,
даже не песенка мамонтенка, 
с полотен не сошли образы Ротко, 
а лишь робкий ребенок тянет руки к невидимой матери,
что гуляет застолье в последнем неношеном платье.

на нож! кричат местные дяди старому дьякону, 
что кадилом пытается вывести пятна на карточной масти. 
я найду общий язык с тем, кто рисует мастикой, 
или в сарае мастерит оловянную братию, 
ведь лицо кочегара не отличимое от местной знати. 
нас уносит, но я все ещё крепко держу тебя за запястья, 
мы распластались под воротами власти
и слышен лишь их скрежет рёбер в этом городе мизогинии, 
где почти каждый норовит отрезать себе по конечности. 
я буду с тобой до конца этого падшего рая, 
где собаки лают, а мы даже не знаем, 
как пьяные буревестники в пробирках гомункулов спрятали счастье. 

мой сосед застрял между стен и ковыряет отверткой свой череп, 
пытаясь вытащить на ружу последнюю красоту, 
что оставил лет десять назад в рудниковых шахтах, 
став шлаковым гражданином, не отличимым от шпал или шпателя. 
не бойся,
я спрячу тебя под одеяло опрыснутое одеколоном китайской подделки pacorabanne/
закрой глаза, 
потуши все ресницы и раскинется чистый луг, где мы пастухи, 
вокруг стада баранов, 
теперь без забот, 
накатим цельно, 
на раны.