Девушка входит в замкового рва губы сжатые

Девушка входит в замкового рва губы сжатые,
На спине у неё крылья заката распяты,
На лбу у неё печать будущей погибели,
В руках у неё окровавленные чёрные лилии,
И замок принимает её, как лезвие – рана,
И замок поит её фиолетовым дурманом,
И проникает в капиллярную сеть паучьими
Лапами – и глаза чьи-то острыми сучьями
Прокалывают сердце, которое она в ридикюле
Несёт – иногда достаёт портсигар и курит
Сигареты, которые бабочками мёртвыми роняет
На пол, исполосованный сухими шепелявыми коврами –
И голос в пустоте её витает щербатым полумесяцем –
И пляшут в глазах скелеты тех, кто давно повесился
На балясинах перил этого замка сожжённого –
Который застыл, зарос травянистым лоном,
Выставил антенны шпилей в неба багровость –
И девушка пришла сюда за чашкой со свежей кровью –
А может быть, это и не девушка вовсе, а юноша –
И вообще, существо от рождения в корне безумное –
В плаще, который горбится и по-вороньи талдычит,
Этот некто проходит, портретной галереей обезличен,
И портреты вежливо снимают бритвами и ножницами
С сердца его слои омертвевшей кожи –
И некто меняется по ходу так неуловимо –
И кривляются в холлах и коридорах мимы,
Из зеркал расторопно выскочив, вокруг танцуют –
И подносят перчаточные пальцы к самому лицу его –
И срывают плащ – а под плащом – остов –
И чёрный бархат, и кожа слоновой кости –
И капюшон опадает – как у кобры, у мыши
Летучей – веки ресницами тщательно вышиты –
А маска лица изъята в портретной галерее,
И на истинном облике губы бритвенно алеют,
Срезая жизни со стеблей цветов поникших –
И усмехаются пустошью бархатной ниши –
За которыми вязь коридоров уходит в полночь –
Такие актёры, как этот пришелец, не помнят –
Кто они и что – а потому ищут свою память
В готическом плаще, с горящими тигриными глазами,
И выпивают-выпытывают у живых и мёртвых –
Ибо мучительно не ведать, кто ты и что ты –
И по запястьям струятся браслетные разрезы,
И принимают семена из голодной бездны –
А на волосах капюшон корчится и рвётся,
Белая рука вычерчивает чёрное солнце
На клавиатуре век, которые раскрыты непрестанно –
И воронье в дымоходе горла осанну
Поёт кому-то – само не ведая, кому же –
То ли корсаж, то ли сюртук стискивает туже
Грудь, из которой сердце вынуто, изъято,
И проступают на ткани кровавые пятна –
Только кровь эта – давно не своя, а чужая –
Лестница-лента вьётся между этажами –
Стягивает горло – стискивает мыслей стебли –
И упираются шпили в кровоточащее небо –
И солнце фиолетовыми пальцами глаза гладит
И сушит губы в багровеющей кляксами помаде,
Пачкающей пальцы и чашку с кровью остывшей –
И плащ смыкается крыльями летучей мыши –
И капюшон падает, лицо скрывая –
И тень из ада – мёртвая или живая –
Уходит – или возвращается – куда-то – в полночь –
В ада и замка заросшее тернием лоно –
В чёрный огонь, жизнь ей когда-то вернувший –
Чёрную жизнь, веер из чёрных кружев,
Хрустящий, как кости – вместо души уничтоженной –
И пентаграмма на пергаменте кожи –
И чёрная тень в глазах – коридор из бездны –
И закрываются веки, ресницы, лезвия –
А взгляд остаётся – он всегда остаётся –
Негасимо горят два чёрных бессонных солнца –
И несмываема с белого лба пентаграмма –
И ждёт в океане ночном бесконечности замок.