Круглолобый, как читатель...

* * *



Живу, как всё непрочное, наощупь,
предзимним расширением зрачка.
Лещиной бы - вселиться, вжиться в рощу б,
без лишних слов "прости" или "пока"...
Уйти - и кто жалел бы о пропаже?
Лишь ты, единокровное дитя...
Вот так и каюсь, и грешу сейчас же,
то сусликом, то зябликом свистя.

Июльский день всё шлёт мне телеграмму.
Но Брейгель выслал в путь своих слепцов,
и вождь без глаз уже нащупал яму
для нерождённых и для их отцов...
Но, если б взять с собою посох Босха,
глядишь, ранимый край добрёл бы с ним -
до первоснежья, до слезинки воска...
До Святок, серафим Иероним!





* * *



За окном - ноябрь и морось. Снег срывается и тает.
Сизари на свежей жиже клинописный росчерк свой
оставляют... Если пара-тройка душ тебя читает,
надо думать, сочинитель, ты - по-прежнему живой.
Надо знать, что будет утро. Не спеши, мой брат по вере,
ставить крестик, ножки хером, отпечатки зябких лап
на странице теплокровной. Затаились в спячке звери -
зимний обморок рептилий, кома ящериц и жаб.

Но твоё-то бьётся сердце - вот и в мёртвую погоду
звук держи над амнезией землероек и кротов!
Ни любезен, ни полезен сроду не был ты народу,
нет "exegi monumentum" в предрассудках городов...
Но любовь - да будет длиться! Длись открытостью гортани,
отдавая граду-миру незаёмные слова.
Круглолобый, как читатель, сизый голубь, весь в тумане,
сел к тебе на подоконник. И душа - жива, права.