В домах, где старинные тени

В домах, где старинные тени вытряхивают в окна ковры,
Сотканные из ушедших веков и горчичного мёда невозможного,
Дети рождаются редко – и для иной игры –
Для игры, в которой умершие снова ожили –
И вышли из зеркал распелёнутых могил –
Нефертити, с которых бинты опадают лепестками нарциссов –
Те, которые прошли по лабиринту – и смогли
В этот мир через чёрный ход котами возвратиться –
Через чёрный ход, у которого церберы не спят –
Никогда, и багровы все три глаза светофора –
И зубы их говорят – поворачивай назад –
И клацают, ласкаясь скальпельно к пропасти горла –
Но им всё равно – горло раскрашено уже –
Где-то поработала изящная мадам Гильотина –
И призраки живут на сто десятом этаже
Дома, который богом-вседержителем покинут –
И грохочет битыми окнами пентхауз пустой –
И ковры иссохли под ногами, ветром измочалены –
А может быть, этажей в этом здании – только сто,
И куклы на полках напрасно ждут хозяина –
И лифты кобрами ползают по лепре стен,
А плющ хохотом зелёным кашляет и бесится –
И снова и снова возвращаются незваные – те,
Что носят в глазах, как контактные линзы – месяцы –
И смотрят пустынно – Сахара и полынные пески,
На каждой реснице бубенец Маленького принца –
И поезд игрушечный между этажами застыл
И в окнах застыли литографиями кукольные лица –
А те, что возвращаются – проходят по коридорной тесноте,
И вуали паутины вековой срывают дыханием –
И может быть, это немного другие – а не те,
Что сгорели и снова воскресли в фиолетовом пламени –
На площади какой-то – сколько их было, площадей,
Ладони изъязвивших стигматами костров и виселиц –
И гильотин – построенных руками людей,
Которые хотели именно так повеселиться –
И алая мозаика слагалась за веком век,
И площади колодой тасовались и кружили каруселями –
И безумно завывал в сердцевине площади зверь –
Воплощение крикливого и потного плебейского веселья,
И изломанные лилии капризно восходили на престол,
Где срезали им головы-бутоны заржавленным секатором –
Этажей в этом чёртовом здании всё-таки сто –
И нет бога, если даже он и был когда-то –
И маркиз де Сад закрывал от ужаса глаза,
А демоны из-за углов кинжальных выходили
И приглашали почтительно маркиза в ад,
Дабы ему не тратить своё время в Бастилии –
И демоны кривились зигзагами, взирая на людей –
На тех, что распинали и чертили кровавые кольца –
И каждый демон был в вишнёвый камзол одет
И носил в кольце рубиновое злое солнце –
А люди играли в свои игры – и рушили свой дом,
А плющ подбирался к окнам зелёной капелью –
И статуи убитых, покрытые лазоревым льдом,
Стояли на оконных рамах и медленно тлели –
А потом изменилось что-то – и чёрный храм
Выстроил кто-то на ладони горного простора –
И тени убитых двинулись табором к нам –
К демонам, которые свои адские замки строили
На иных рубежах – на копях судеб и крови –
На кладбищах несбывшихся надежд, опутанных мучительно –
И мы говорили каждой из теней - живи –
И тени выходили из пасти демонической обители –
В шёлковых платьях и в облаках кружевных,
И в цыганских монистах на мраморе кожи могильной –
И мы выводили за тонкие пальцы их –
Вспоенных пламенем детей наших чёрных лилий –
И солнце, которые мы им когда-то зажгли,
Пылало в груди и у них, и у нас – у каждого –
И они поднимались из чёрных одеял земли,
Одержимые багровыми удавками кровавой жажды –
Так и ведётся счёт – жизнь за жизнь, господа –
Тысячи жизней за одну – это много или мало? –
Мы вырезали наших белых кукол изо льда
И старательно раскрашивали губы и сердца их алым –
А души изымали – пригодятся для собственных нужд –
Пусть пока лежат в золоченых шкатулках на бархате –
Наши куклы были даже рады избавиться от душ
И нисколько не желают вернуть их себе обратно –
По мрамору кожи ползёт фальшивых слёз карамель,
Бабочки улыбок ядовитых губы опыляют –
Наши дети несут на ресницах напудренную смерть
По клавишам аллей – и белокурое пламя
Их волос возжигает ответный огонь в телах
Тех, кто ими разъят на составные части и испробован –
И их кожа так изысканно бела
В чёрном зеркале распахнутого гроба –
И ложится вишнёвой моросью алая капель
На амурные луки губ, прихотливо начертанных –
И они уводят в танце смертных по тропе,
Ведущей мимо острых кипарисов к озеру смерти –
И смертные ложатся в их руки – как опавшие плащи,
Как подвязки с девичьих кукольно-нетронутых лодыжек –
И если кто-то с ними ушёл – то не ищи –
И не подходите, смертные, к ним ещё ближе –
Они – наши куклы, а вы – игрушки и для них и для нас,
Марионетки в руках, отточенных вечностью и холодом –
И наступает воронами вытканный час,
Когда воспаряют махаоны алого голода –
И наши изысканные дети, рождённые не так,
Как вы, не из тёплой мякоти живой утробы –
Выходят, нанося на лица жемчужный лак
И оставляя за спиной лодку чёрного гроба,
Что застыла неподвижно в русле подземной реки,
И волны её, точно руки серебряные, гладят,
А наши дети поправляют белопенные платки,
Что душат жасмином и запачканы в малиновой помаде –
И глаз их чёрные и синие омуты хмельны,
И кровь выпевает органные мелодии в их плоти,
И мы следим с тёмной стороны луны,
Как они живут – не так, как вы, смертные живёте –
О, нет, не так – танцуя и вплетая в ночь и сны
Взглядов канитель и пальцев шёлковую россыпь –
И города приветствуют их – иных,
И на снегу расцветают кровавые розы –
Которые лижут волчьими глазами фонари,
И снег танцует – на их и нашу кожу так похожий –
И это абсолютно всё равно, что там внутри –
Под рёберной клеткой-сеткой, под снежной кожей,
Которую рассвет, увы, не поцелует никогда –
Мы не предусмотрели при творении самой малости –
Наши хрупкие куклы источены из лунного льда,
И огонь и солнце их могут погубить безжалостно –
И поэтому мы кутаем их в сумерек лиловый шарф,
И осыпаем их пути темноты маками,
И у каждого на кончиках ногтей расцветает душа –
Чернокрылая, иная, отравленная, жгучая, двоякая –
Или это не душа – а некое подобие её –
Некий призрачный двойник, пришедший из бездны наших судеб –
И он в каждом нашем хрупком зачарованном создании живёт –
Абсолютно чуждый этому миру и людям –
Как и мы – и те, кого мы выпустили в этот мир –
Театральные актёры в пене образов и кружевных вуалей –
Иногда мы с ними притворяемся людьми,
Поднимая маски с лиц холодных только в финале –
Когда зеркала осыпаются – вишневый листопад,
Снег и горечь полынная в наших ладонях прошита –
И уводит смертных их изломанная временем тропа,
И мир на грани зеркала медленно в песок крошится –
А наши дети всё так же безупречно хороши,
И белокурый сахар их волос так сладок –
И они так рады не иметь человеческой души,
Которая им вовсе ни к чему в нашем мире ада –
И они проходят мимо смертных – искушение и мрак,
Который в их глазах раскрывает крылья мотыльковые,
И каждую ночь возобновляется тонкая игра,
Для которой мы их подняли за нити из могильного алькова –
И вывели на сцену – и клубится багровый пунш
В чашах, которые ласкаются со снежными губами –
И они собирают для нас букеты из душ –
Хотя многие из них и сами об этом не знают –
И мы следим за ними глазами фонарей
И из их собственных глаз, полуночно раскрытых –
Смертным судьба – встретить наших детей и умереть,
Несмотря на их благочестивые унылые молитвы –
А наша судьба – воцаряться где-то за окном,
Приникать тенистой каруселью к опавшим шторам –
Оплетать абсентным и терновым плющом этот дом,
Который сдастся и впустит нас очень скоро –
И дети наши качают смертных на руках –
Унося на руках смертельных в чёрные лодки –
И так проходят по перчаточному бархату века,
Свиваясь на виске в одурманенный пудрой локон –
И так тянется время – как алый поток в ночи,
Как взгляды, которые сплетаются над чёрными волнами –
И в каждой груди еженощно ворон чёрный кричит
И клювом разжигает фиолетового солнца пламя –
И в каждой груди – открывается подземный ход –
Туда, куда людям нет хода, и не будет точно –
И по нему наша свита белолицая идёт –
Прямо на площадь, расстеленную чёрной ночью –
Под гвоздями, вбитыми звёздами в небесный свод –
И луна белеет в ночи, как испитое горло –
И качается лодка на масле усмехающихся вод –
Поджидает души, которые прибудут скоро.