Лев Толстой. Всюду жизнь!

(из сожженных набросков)

«Всюду жизнь!» — радостно молвил освеженный неожиданной утренней поездкой князь Андрей, привстав на пролетке и тяжело опираючись левой, еще толком не зажившей, а в непогоду дающей о себе знать тупой ноющей болью рукой о сгорбленную спину бородатого и мрачного сельского возницы, который, для порядку помахивая кнутом на утомленных непосильным для их преклонного возраста полевым трудом и теперь почти отдыхающих в легкой упряжке коняг, не отвечал отнюдь не оттого, что не расслышал, но, всей своей диковатой и вместе святой и деликатной натурой разумея, что непонятная и толком даже не расслышанная им среди восторженного вороньего грая фраза странноватого барина, частенько что-то бормотавшего себе под длинный ноздреватый нос над лихо, по-гусарски закрученными, хоть и отчасти уже облезлыми седеющими усами, может быть, вовсе и не к нему относится, а совсем даже продолжает какой-то неслышимый и неведомый ему внутренний диалог его беспокойного, а порой, под настроение, и весьма капризного седока, который, между тем, обводил все больше и больше светлеющим взором обнесенные разноцветными оградками и утыканные некрашеными сосновыми крестами свежие могилки еще осенью почти наглухо заброшенного деревенского кладбища, веселой стайкой сбежавшие чуть не к самой дороге и, будто, в некотором даже раздумье остановившиеся перед раскисшей от весенних, в этом предвисокосном году каких-то особенно затяжных дождей колеей, в которой по ступицу вязла скрипучая повозка с двумя такими разными ездоками, сведенными Божьим промыслом вместе только для того, возможно, чтобы расстаться навсегда, сохранив друг о друге и об их мимолетной встрече и бессмысленной поездке в никуда только бледную неясную тень с годами неумолимо гаснущего ненужного воспоминания, — «и ведь ничто ее, эту жизнь, не остановит, — ни голод, ни мор, ни чума!»