Бегство

I

В комнату литературной редакции вошёл молодой человек с толстой папкой в руках. В каждом его движении проступала угловатость.

Редактор был мужчина средних лет в очках, удручённый многолетним сидением за письменным столом. При виде папки он насторожился.

– Чем могу служить? – спросил он.

Посетитель выдержал паузу, затем без приглашения сел на стул напротив редактора, взял стоящий на столе стакан с тёплой водой, выпил его, вытер губы и представился:

– Здравствуйте. Моя фамилия Королёв. Я хочу предложить вам интересные темы для рассказов. Вы можете очень успешно приспособить их к делу. И, заметьте, бесплатно.

Ничего подобного редактору раньше слышать не приходилось. Он не нашёлся, что сказать.

– Очень хорошо, – заметил он наконец, подвигав очками на переносице. – Но при чём здесь персонально я?

Королёв уверенно сказал:

– Вам, как редакционному работнику, нужен материал. Мой материал… гм… не готов. Я не писатель. Но я знаю, о чём нужно писать, – с этими словами Королёв пододвинул папку к редактору. – Вот здесь – всё, чего бы вам хотелось.

– Гм, – редактор скосил глаза на папку. – Что же в ней, собственно, такое?

Обычно таких посетителей он отправлял в соседний отдел, сославшись на занятость, – но сейчас почему-то не сделал этого.

– Всё будущее изящной словесности! – улыбнулся Королёв. – Вы хорошо владеете языком?

«Однако!» – подумал редактор, а сам сухо сказал:

– У меня диплом языковеда. Университетский.

– Прекрасно. Я так и думал. В таком случае я могу посвятить вас в свои изыскания. Возьмём первое, что попадётся под руку, – Королёв открыл папку и извлёк из неё несколько листков. – Пожалуйста: как вам понравится…

Редактор перебил Королёва:

– Всё-таки здесь происходит недоразумение. У меня сейчас совершенно нет времени… и вам в соседнюю комнату, – при этих словах редактор машинально указал рукой на дверь.

Королёв аккуратно повёл над столом ладонью, плавно опуская руку на стол. Редактор, начавший было подниматься, сел обратно. Королёв деликатно почесал себе верхнюю губу и продолжил:

– Итак, как вам понравится, например, вот что. Подземная навигация. М-м?

– Виноват…

– Это очень просто, – редактор не успел опомниться, как Королёв начал говорить неслыханные вещи: – Представьте себе такую картину. Утро прекрасного дня. Широкая площадка, огороженная милиционерами. На площадке – снаряжённый корабль. Вокруг – радостные девушки и респектабельные отцы семейств. Неожиданно подаётся сигнал, всё вокруг начинает трепетать, корабль набирает огромную мощь – и вот, представьте себе, вгрызается…

– Вгрызается?!

– Да. Он вгрызается в земную твердь. Кругом, конечно, беспорядок, площадка теряет свой вид, но это не важно. Главное – корабль преодолевает сопротивление почвы и уходит под землю. И там, под землёй, отправляется… отправляется в борозжение подземного пространства по заранее намеченной траектории. Все законы природы соблюдены. Девушки в восторге, отцы семейств в замешательстве, но всё идёт по заранее намеченной траектории.

– А зачем? – поморщился редактор.

– Вот тут-то и вся суть. Экипаж корабля обуреваем возникающими чувствами. За окнами корабля – непередаваемые пейзажи подземных пространств. Мрачные каменные фигуры и неимоверные массы земли проносятся мимо удивлённых глаз. Мерцание редких минералов радует взоры наблюдающих. Швы корабля трещат под напором сопротивляющейся среды, но выдерживают. Сложные душевные переживания персонажей… Всё это весьма нравоучительно. Вы меня понимаете?

– Так всё-таки – зачем такие трудности?

– Это очень важно. Нужно показать, как смелые и мужественные люди не останавливаются ни перед какими препятствиями. Но в этом есть ещё и колоссальный подтекст, – Королёв придал своему голосу значительность. – Человек думает, будто он что-то преодолевает, а на самом деле он – ничтожный червь мира сего.

– Что же, это весь смысл?

– То-то и есть, что весь. А вам не нравится?

– Чепуха! – замотал головой редактор.

– Так уж и чепуха, – усмехнулся Королёв. – Но погодите. Что вы думаете о цивилизации рыб?

– Простите, я думаю, что мы с вами просто даром теряем время, – лицо редактора помрачнело. – Вы кто по образованию?

– Это не так важно, – отрезал Королёв. – И тем не менее. Цивилизация рыб невозможна, потому что им и так хорошо: океаны сообщаются, и связь между рыбами не представляет никаких трудностей. А вот представьте, что рыбы разобщены. Можете вы себе такое представить?

– С трудом, – сказал редактор с деланной серьёзностью.

– Но всё-таки. Сейчас рыбы обитают в мировом океане, а люди сосредоточились на маленьких континентах. Чтобы добраться друг до друга, они прибегают к помощи морских судов. Суда отправляются в продолжительные путешествия по морям. В это время оставшиеся на суше люди совершенствуют свои навыки. Развиваются ремёсла, науки, искусство… и это всё – благодаря навигации и гаданию по звёздам.

– Очень хорошо. Но при чём здесь рыбы?

– Очень даже «при чём». Представьте себе, что наша планета – один большой континент, заполненный редкими лужицами океанов. Таким образом, рыбы разобщены. Между океанами нет никакой связи. И нет никаких предпосылок для возникновения этой связи.

– Гиблое дело, – заметил редактор с иронией.

– Но выход, конечно, есть. Рыбы овладевают навыком строительства… гм… сухопутных пузырей. Эти пузыри герметично скрепляются морским илом и внутри наполнены водой. Рыбы помещаются в них – и свободно перекатываются по твёрдой земной поверхности от океана к океану, достигая своих сородичей…

– И в это время у них развиваются ремёсла, науки и искусство? – спросил догадливый редактор.

– Правильно.

– Слабо.

– Жаль. Впрочем, это у меня не всё. Есть ещё и другое… – Королёв заложил руки за спину, прошёл от стола к стоящему у стены приземистому шкафчику, а от шкафчика – к двери. У двери он остановился, посмотрел на редактора и прошептал, как заговорщик: – Техника непорочного зачатия!

– Что?!

– Техника непорочного зачатия, – сказал Королёв обычным голосом.

– Простите, вы в своём уме?

– Это, к сожалению, никому не известно. Но вы сейчас всё поймёте. Дело в том, что общество стоит на пороге приобщения к культуре религиозного верования. Это целая проблема.

– С этим трудно не согласиться, – осторожно сказал редактор.

– Но широкие массы этого не понимают. Они настроены скептически. Им нужно всё увидеть своими глазами, как вещь, а вещи-то как раз и нет – одно воображение, идея…

– Вы что же… Вы хотите обосновать религиозные чудеса, так сказать, медицинским образом?

Королёв, ходивший по комнате, остановился и хрустнул пальцами:

– Правильнее сказать – не «медицинским», а «физическим».
 
– Интересно послушать, – насторожился редактор.

– Я начну с маленькой преамбулы. Представьте, что вы едете в поезде – а навстречу вам движется другой поезд. В каждом из них полно пассажиров. Вот поезда встречаются – и дальше уже никуда. Положение безвыходное, верно?

– Получается, что безвыходное.

– Ну так это если мыслить линейно. Надо использовать второе измерение. Пассажиры спокойно выходят в разные стороны из своих поездов, меняются местами, поезда разъезжаются обратно… Заметьте, все остаются довольны: они вновь едут в положенном им направлении.

– Это хорошо, но при чём здесь…

– Позвольте, это ещё не всё. Стало быть, нестандартное решение. Но возьмём случай о двух измерениях. На море – лайнер, он окружён кольцом горящей нефти. Что вы об этом думаете?

– Снова безвыходное положение?

– Это потому, что вы снова мыслите стереотипно.
 
– То есть, двумерно, вы хотите сказать? А вы предлагаете призвать на помощь третье измерение? Приделать экипажу и пассажирам крылышки?

– Зачем же крылышки? Достаточно вызвать вертолёт – и весь экипаж лайнера вместе с пассажирами перемещается за пределы горящего кольца. Вот вам и вся преамбула.

– Я начинаю понимать. Вы хотите обосновать непорочное зачатие через…

– Именно, – перебил Королёв. – Очень просто. Чтобы осуществить эту операцию – достаточно ввести через четвёртое измерение в чрево женщины мужское семя. При этом ничто не будет нарушено. И процесс запу…

– Уходите! – Редактор бросил папку на край стола и поднялся со стула.

Королёв замолчал и, ссутулившись над столом, стал приводить в порядок рассыпавшиеся бумаги. Сложив их в одну стопку, он придавил крышку папки ладонью, завязал тесёмки, затем сунул папку под мышку и направился к двери.

– Ничего вы не понимаете, – буркнул он, не оборачиваясь.

– Зато вы много понимаете, – огрызнулся редактор. – Лучше бы делом занялись.

– Я и то занят делом.

– Идеи подавать – невелико занятие. Работать – оно труднее, а?

– Где работа, а где сочинительство…

– А сами-то не пишете?

Королёв обернулся.

– Это всё слова. Что такое слова по сравнению с мыслью? Что такое вообще вся литература? Ерунда. Впрочем, у меня нет к ней призвания, – безразлично заключил он.

– Сами себе придумали заботу. У вас ведь воображение. Если есть о чём написать – надо написать.

– Вы думаете, это напечатают?

– Да, вы правы. Это, пожалуй, не напечатают.


II

«…Переходя к заключительному этапу моей деятельности, я всё-таки должен подвести некоторый итог тому периоду моей жизни, который ознаменовался – столь неудачно – сочинением множества прожектов, кои, будучи облечены в плоть и кровь литературного решения, могли бы сослужить большую службу обществу в лице наиболее прогрессивной его части. Я слишком далёк от мысли, будто фантастическая литература непосредственно движет вперёд науку и технический прогресс: слишком вольно проявляет в ней себя фантазия авторов. И всё же она, несомненно, является той короткой вспышкой, которая, освещая на мгновение человеческое, может натолкнуть на неожиданное решение, придать течению мыслей новое направление, обогатить ум необычной фантазией – возможно, дикой, но порой тем более гениальной, чем более дикой. Такая фантазия иногда полагается в основу новой теории естествознания, которая противоречит прежней, и тем самым играет большую роль в деле завоевания у природы низменных плотских благ, кои, впрочем, обеспечивают спокойное течение человеческой жизни. Только при обеспеченном существовании и можно предаваться возвышенным занятиям – в том числе и сочинению философских парадоксов и фантастических сюжетов. В этом смысле круг замыкается.

Я всю жизнь свою полагал, что призван для смущения застоявшихся человеческих умов. С ранних лет совершая странные, порой дикие поступки, я постоянно стремился сопроводить их надлежащими пояснениями, дабы заставить задуматься людей, не то что бы не склонных к этому, но уж слишком погружённых в повседневность и, так сказать, обременённых привычной речевой практикой. Нет нужды доказывать, что речевой процесс стимулирует процесс мыслительный, и, таким образом, нестандартный ход речи зачастую наталкивает на новую мысль. Тем не менее, я бывал часто неправильно понят. Окружающие меня люди неверно оценивали мои интеллектуальные экзерсисы, полагая, что это форма самоутверждения, в то время как я всего лишь стремился утвердить торжество мысли над обыденностью. И по большей части из моих попыток ничего не выходило.

Это сыграло определённую роль в формировании мизантропических черт моего характера. Человек от природы мягкий, я не мог ненавидеть людей, с которыми сталкивался поневоле на всех стихиях нашей многотрудной жизни. Однако потребность высказаться в определённом ключе, не находящая поддержки извне, привела меня к тому, что я стал доверять свои мысли бумаге, всё чаще и чаще прибегая к этому методу ухода от общения с себе подобными. Мои новые безмолвные товарищи – письменный стол, тетрадь и пишущее перо – стали наиболее благодарными свидетелями работы моего ума, свидетелями, не требующими дополнительных пояснений к сказанному и не впадающими в постоянный скепсис, который один мог бы охладить и навеки убить наклонность к фантазированию. По счастью, этого не произошло. Одиночество оказало, как ни странно, своё благотворное влияние, разжигая воображение и подсовывая ему всё новые и новые соблазнительные картины. Я стал обращаться к своему новому воображаемому другу, своему двойнику, который полностью повторял все мои черты и особенности личности – и, таким образом, являлся безупречным собеседником, моментально схватывающим начатую фразу или мысль. Это сослужило мне хорошую службу и помогло отточить мои полемические навыки, чего не могло произойти в случае с моими реальными друзьями, которые отвечали на мои слова невпопад, не умея ухватить нить темы. Тем не менее к этому способу умственной стимуляции я прибегал сравнительно редко, стремясь, в основном, к монологу – и многие часы проводил за письменным столом, излагая свои идеи на бумаге.

За этими занятиями я провёл лет шесть или семь, постепенно отдалившись от мирской суеты и разорвав многие из прежних, столь удачно начавшихся знакомств. Мне нравилась атмосфера блуждания в потёмках собственного сознания, которое порой заканчивалось какой-нибудь неожиданностью в виде удачно найденной фразы, которая, как я уже сказал, тотчас давала новое направление моим мыслям и толкала меня на новую выдумку.

Отличаясь особенной чуткостью ко всем проявлениям жизни, я стремился всячески углублять свои познания об окружающем мире, не выходя, впрочем, за пределы своей комнаты и обращаясь для этой цели к своим книгам. Меня интересовало всё, составляющее предмет ежедневных помышлений миллионов людей: беспокойство о куске хлеба, отношения со своими ближними, любовные связи, борьба и искус на всех этапах жизни, столкновения с низостью и благородством, путешествия, мелкие житейские радости, созидание и разрушение, наслаждение и боль… Я брал жизнь во всех её самых каверзных, самых прихотливых и порой даже отвратительных проявлениях. И всё, к чему я прикасался, так или иначе находило своё отражение в моих записях.

Постепенно я сообразил, что занимаюсь литературной работой. Однако при всём этом я не мог не отдать себе отчёта в том, что мои попытки писать несостоятельны, и что записи, лишённые необходимого художественного лоска, являются не чем иным, как грудой бумажного хлама. О том, чтобы обнародовать свои записи, тем самым обогатив мировую копилку человеческой мудрости, не могло быть и речи. Но всё чаще и чаще меня стала посещать мысль о том, что подобное явление не должно исчезнуть втуне. И тогда, не прибегая к помощи литературного обработчика, я перестал хаотично записывать всё, что придёт мне в голову и занялся упорядочением своих прежних записей, стараясь в сжатом виде изложить то, что было придумано мной раньше и могло бы, как мне кажется, сослужить человечеству определённую службу.

Данный документ призван предварить подробный реестр моих фантастических прожектов. Прежде чем перейти к подробному изучению их перечня, следует всё же осознать всю глубину и масштабность моего сознания, могущего при некоторых обстоятельствах перевернуть мировоззрение и жизнь многих людей. Я могу оказать в этом посильную помощь, сжато и наглядно изложив некоторые соображения по переустройству мира. Даже рискуя отвратить некоторых читателей от дальнейшего ознакомления с плодами моих трудов, я не могу отказать себе в удовольствии совершить этот маленький экскурс в область неведомого.

Засим я прекращаю ведение своих записей. Всё моё творческое наследие сосредоточено в ящиках письменного стола. Доступ к ним ничем не ограничен, но мне бы не хотелось, чтобы плоды моих трудов попали в равнодушные руки. Поэтому я не сообщаю своего адреса. Мне бы хотелось самостоятельно, тщательно и методично разобрать написанное мной за долгие годы, но, к сожалению, состояние моего здоровья не позволяет мне в ближайшее время заняться этой работой. У меня постепенно иссякают силы, я почти всё время нахожусь в состоянии крайней рассеянности и некоторого помрачения ума, которое сопровождается приступами ипохондрии. При таких условиях не имеет смысла браться за столь кропотливую и изнурительную работу. Все заботы о моём архиве я препоручаю доброй воле тех людей, в которых мне посчастливится найти участие. По счастью, такие люди иногда находятся. В данный момент я окружён заботой лиц, чьё поведение полностью исключает саму мысль о каких-либо корыстных мотивах с их стороны. Я рад, что посеянные прежде в моей душе семена человеконенавистничества не дали столь обильных всходов, сколь этого можно было бы ожидать, и что дальнейшие события моей жизни дают мне надежду потравить и эти убогие ростки.

Я горячо благодарю своих новых друзей и выражаю надежду, что когда-нибудь совместными усилиями мы облагодетельствуем страждущее человечество, погрязшее в своих мерзостях, но, право, достойное лучшей жизни, в которой этим мерзостям уже не будет места.

С уважением,
Николай Королёв».


III

– …Итак, что вы думаете по этому поводу, дорогой профессор?

– Я не могу составить окончательного мнения, не ознакомившись с автором. История знает случаи ниспровержения подлинных гениев, которые погружались в пучину общественного забвения, не выдержав испытания мелкой и склочной действительностью. Истории известны также и случаи молниеносного восхождения на олимп посредственностей и даже просто бездарей, сумевших, однако, грубо разбередить некие чувствительные струны душ человеческих. Говорить о какой-либо связи между восприятием гения массой равнодушных людей и подлинной гениальностью души не представляется возможным.

– Но написанное уже много говорит о написавшем. Документ изобличает своего составителя. Строй речи и общий смысл сказанного – всё это выражено более чем наглядно.

– Да, запись сделана человеком явно вдумчивым, выдержанным и последовательным.

– Тут дело в другом. Этот человек очень высоко себя ставит. Вы посмотрите: он разговаривает как наставник, хотя и тактичен в своих формулировках. С другой стороны, текст документа стилистически безукоризнен. Однако при всём при том автор подчёркивает свою непричастность к литературе…

– Вы думаете, он скромничает?

– Не думаю. Скорее, он неискренен. Он всего лишь хочет таким образом отделить себя от прочих пишущих и заявить о своём особенном положении. Нет, профессор, в лице этого человека мы имеем дело с тяжёлым случаем мизантропии. Он явно отстраняется от общества, от его условностей и порядков.

– Такое впечатление сложилось у вас в результате наблюдений за ним?

– Это лишь отчасти. Этот человек оказался здесь, чтобы уйти от внешнего мира, устраниться от борьбы, с которой неизбежно сопряжено человеческое существование.

– Значит, вы считаете, что он обыкновенный симулянт?

– Если говорить грубо, то да. И наша с вами задача – разоблачить его по всем правилам нашей науки.

– Гм. Вряд ли мы с вами преуспеем в этом. Иной раз удаётся разоблачить безумца, притворяющегося нормальным человеком. Его безусловно выдают некоторые поступки. Но когда речь идёт о нормальном человеке, который ищет спасения от общества в наших стенах – помешать ему невозможно.

– Всё же хорошо было бы вам самому побеседовать с ним. Интересно, что бы вы сказали, увидев его.

– Разве что из чистого любопытства. Во всём, что касается наблюдения за нашими общими подопечными, я полностью полагаюсь на вас. Кстати, каково его общее состояние?

– Я наблюдал его утром. Все реакции в норме. Взгляд ясный, речь размеренная, связная; иногда замолкает, чтобы подобрать нужное слово. Движения аккуратные. Можно сказать, отклонений не наблюдается.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Я буду у себя в кабинете до четырёх часов. Приходите вместе с ним.


IV

– Как вас зовут?

– Николай Королёв.

– Чем же вы занимаетесь?

– Я составитель рекламных объявлений.

– Но ведь нам известно, что этой деятельностью вы уже несколько лет не занимаетесь.

– Это правда. С некоторых пор я отошёл от неё, посвятив себя философским занятиям.
 
– Гм. С этой частью вашей биографии мы уже знакомы – впрочем, как и с её общественной стороной. Скажите, чего вы добиваетесь?

– Извините, я вас не очень понимаю.

– Будем последовательны. До поступления к нам вы зарекомендовали себя с не очень выгодной стороны. Ваше поведение на людях в течение последних нескольких месяцев иначе как странным не назовёшь. Вы позволите, я напомню вам несколько случаев?

– Будьте так любезны.

– Двенадцатого апреля сего года вас ссадили с троллейбуса, в котором вы очень настойчиво пытались завязать беседу с одной почтенной дамой. Очевидцы вспоминают, что вы говорили довольно странные вещи. Не могли бы вы уточнить, о чём шла речь?

– Я плохо помню наш разговор. Кажется, я хотел убедить эту женщину в бессмысленности всего сущего.
 
– Неудивительно, что эта дама оказалась напугана. В итоге вас вытолкали из троллейбуса при множестве свидетелей. Далее. Четвёртого мая вы появились в центральном парке с плакатом, на котором было написано: «Всё следует упразднить». Вы ведь понимаете, что тем самым поставили себя в двусмысленное положение?

– Я ничего такого не думал. Я имел в виду низменные проявления бытия.

– Тем, кто призваны следить за общественным порядком, такие тонкости безразличны. Но на этом вы не остановились. Четырнадцатого июня вы пробрались на заседание городского совета… Кстати, хочу полюбопытствовать: кто снабдил вас пропуском?

– Мне бы не хотелось вам этого говорить.

– Ну, это не важно. Когда началось заседание и зашла речь о благоустройстве города – вы вскочили с места и на весь зал закричали: «Чепуха!» Было такое?

– Действительно, я что-то такое сказал. Допускаю, что я погорячился.

– Вас вывели из зала и оштрафовали, но этим дело не кончилось. После этого вы несколько раз приходили в городскую редакцию, докучали её работникам и несли всякую бессмыслицу. Один раз вы, кажется, настаивали на опубликовании открытого письма к общественности нашего города. Что это было за письмо?

– Это не важно. Кажется, там было что-то об учреждении философских школ скептического толка.
 
– Ладно. Наконец, пятого сентября вас задержали в торговом пассаже за грубое нарушение правил поведения в общественном месте. Скажите, что вы там такое учудили?

– Не могу вам этого сказать. Да и какое это имеет значение?

– Действительно, после всего перечисленного – никакого. Однако вы переполнили чашу общественного терпения. Сразу после этого вас препроводили в милицейский участок, а оттуда – к нам. И вот теперь вы здесь.

– Стало быть, вы можете располагать мной, как хотите.

– Однако нам интересно, чего, в свою очередь, хотите вы.

– Я хочу быть у вас. Я больше не могу оставаться там, где я был раньше.

– И ради этого вы пускались на всякие чудачества?

– Я всё делал правильно.

– Это оригинально. Ну, предположим, мы пойдём вам навстречу. И всё-таки мне непонятно: почему вы так упорно этого добиваетесь?

– Я не знаю, что вам сказать. В том мире я бы всё равно уже не чувствовал себя по-прежнему. Моё вдохновение иссякло. Всё, что мне осталось – это пыль, рутина. Я не способен к ней. Я устал. Я чувствую себя нездоровым.
 
– Значит, вы связываете своё пребывание у нас с надеждами на улучшение своего состояния?

– Должен признаться, здесь мне действительно стало лучше. В последние две недели я пребываю в состоянии равновесия. Мои мысли стали отчётливы. Но я не хочу о них говорить. Я хочу остаться здесь. Мне здесь хорошо.

– Но ведь вы не рассчитываете прожить здесь всю свою жизнь?

– Я не заглядываю так далеко.

– Хорошо. Пусть будет по-вашему. Оставайтесь у нас.

– Благодарю… Будьте так добры, если вас не затруднит, одолжите мне чистый лист бумаги. И ещё мне бы хотелось карандаш.

– Пожалуйста, возьмите.


V

«…И вот, сквозь мутную пелену, обволакивающую заоконное пространство, как в немыслимом сне, видится то, чего не может быть никогда и ни при каких обстоятельствах, однако же составляет сущность моих повседневных видений. Полупьяные женщины и дети, спотыкаясь, проходят по щербатым тротуарам в ту и в другую стороны, злые щетинистые мужчины нависают над ними во весь свой исполинский рост, придерживая заскорузлыми руками зонты – но это выходит совершенно ни к чему, потому что дождь идёт лишь изредка и нехотя, как будто утомлённая небесная канцелярия не хочет спорить с набрякшей от воды земной плотью. В те редкие дни и часы, когда косые линии нищенского водопада затрагивают землю, всё, доселе скучавшее, приходит в неистовство: плачет, смеётся, пляшет, выворачивая в немыслимых конвульсиях свои рахитичные конечности, и заканчивает эпилептическими судорогами в чёрных лужах. Признаки радости присутствуют во всём, что только способно проявить себя живым. И ничто – ни поблёкшие стены домов из раскрошившегося кирпича, ни косноязычные вывески магазинов, ни разномастные экипажи дорогих кокоток, ни уроды-прохожие, ни одинокие старухи под козырьками великолепных зданий – ничто не способно ввергнуть этих людей обратно в состояние оцепенения, столь опостылевшее им за годы безвременья. Но вот скудный дождь прекращается – и всё снова замирает, как на мгновенном снимке. И люди, потерявшие способность двигаться, теряют и саму волю к движению, не смея дать копошащимся росткам жизни прорасти внутри их собственных бледных душ. Они стоят в тех позах, в которых их застали последние мгновения водной феерии. Полная неподвижность сохраняется долго, мучительно долго, пока неведомый закон природы не посылает всему сущему облегчение в виде проникающего во все поры тела леденящего холода, который постепенно переходит в лютую стужу. Это симптом, дающий, как ни странно, волю к жизни, которую не способно дать охватывающее все этажи мирового зверинца слякотное прозябание. Крепкие железные руки охватывают всё, что только помещается в их объятия и мужественно держат, постепенно оковывая мир бронированной сталью. Октябрь, этот самый робкий из всех зимних месяцев, лишь полагает начало зимнему порядку, но всё дело успешно довершают следующие за ним месяцы белого спокойствия и величественной ледяной хватки. И пусть ничто не выведет из этого состояния ни мир, чьё гостеприимство изменчиво, ни людей, мыкающихся по своим стезям, ни меня, нашедшего свою пристань в обители скорби – скорби неистребимой, но сладкой, как только бывает сладка рябина, которую вымораживают домохозяйки. Пусть это мнимое ощущение вечности проникнет во все уголки моего сознания и вызовет во мне волю к новой жизни – тем более прекрасной, чем более она кажется страшной человеку, который так до конца и не освободился от ощущения своего личного апокалипсиса – да и, пожалуй, никогда не освободится…»