Рассказы о бизнесе

Условно постоянные издержки

В начале 90-х мы с Мишкой и Витькой решили создать и возглавить крупную корпорацию, вывести её на мировые рынки, привлечь квалифицированный менеджмент и к тридцати годам удалиться на покой.

После всего лично я лето планировал проводить на озёрах в хвойных лесах средней полосы, а зиму – в Крыму.

Пресса и телевидение тогда пестрели речами лидеров коммунистической партии и академиков рыночной экономики, призывавших народ к предпринимательству.

Мне казалось, что между этими выступлениями и действительностью нет никаких пробоин и промоин.

Нужно было брать и делать.

Литературы по бизнесу, даже зарубежной переводной на книжных развалах ещё не было.

Собственно с тех пор, по истечении двадцати лет, мне так и не попалась удовлетворительная книга, как начинать.

Есть справочники, есть деловая литература, но нет толковой «художки».

А без своего Достоевского бесы не оживают, по крайней мере, у нас почему-то это так.

Корпорации нужен был постоянный небольшой источник доходов для финансирования офисной деятельности, представительских и командировочных расходов.

Мишка предложил построить маслобойку.

Украина один из мировых лидеров производства семян подсолнечника и подсолнечного масла, но собственных мощностей для переработки на Донбассе всегда не хватало.

Обязанности мы распределили таким образом: я – владелец маслобойки, Витька – директор, а Мишка – «крыша» и административный ресурс.

Мы взяли в аренду здание на заброшенной шахте имени Коминтерна, и дело закипело.

Сердцем маслобойки является пресс. Мы задёшево купили его с рук по цене подержанных Жигулей.

Кто-то видимо разорился и распродавался.

Пресс был шнековый производительностью семь тонн масла в сутки.

Остальное оборудование стоило как ещё одни подержанные Жигули.

Мы трудоустроили полтора-два десятка жителей окрестных шахтёрских посёлков.

Через полгода, как раз к урожаю подсолнуха, маслобойка была готова.

Один день в неделю мы перерабатывали подсолнух для населения. Местные старики везли его к нам на ручных тележках, а молодёжь – на мотоциклах с коляской.

Поселковые были довольны – не надо возить семечку за двадцать километров.

Проектный выход масла из семян составлял 36% по весу.

Фактический выход оказался несколько ниже – на уровне 30%.

На самом деле выход оказался ниже на 17% - ведь шесть это шестая часть от тридцати шести.

С давальцев мы брали за переработку четверть масла.

Остальное сырьё мы закупали в окрестных и дальних колхозах, а готовую продукцию развозили по магазинам и на рынки, отдавая на реализацию.

Абсолютно все расчёты производились «чёрным налом», но за сырьё мы расплачивались на месте, а выручку от реализации приходилось собирать с отсрочкой.

Для развозки и хранения нашего масла в местах продажи мы приобрели алюминиевые бидоны.

Нехитрый расчёт, который я не буду здесь приводить, показывает, что для двухнедельной отсрочки по выручке необходимо было 1400 бидонов.

У нас был старенький грузовичок на развозке масла, а сырьё перевозилось нанятым транспортом.

Проблема была в отсутствии на объекте автомобильных весов – они стоили как вся маслобойка.

Взвешивались километров за десять от цеха, что вызывало простои и нерациональные пробеги транспорта.

Для снижения воровства мы приняли решение выдавать каждому рабочему за смену пол литра масла.

Это увеличило выход продукции до 32-х процентов.

Мы наладили сбыт не только масла, но и жмыха – его покупали птицефабрики на подкормку.

К декабрю оказалось, что нам нужно создавать зимний запас сырья на 1-2 месяца, а колхозники начали придерживать семечку в ожидании зимнего роста цен.

Хранить такой большой запас сырья нам было негде. Кроме того хранение семечки требует особых условий – иначе сырьё преет и портится.

В условиях зимы рентабельность нашего производства упала до нуля, но мы работали без задержек заработной платы.

Я вёл переговоры со знакомыми в Латвии – хотел отправлять туда масловозы и таким образом выходить на мировые рынки.

Надо сказать, что масло наше было нерафинированным, то есть домашним: с острым запахом и насыщенным вкусом, который не всем нравится, но оно было в полтора раза дешевле заводского рафинированного и его покупали.

Что касается меня, то с тех пор домашнее масло я не употребляю.

Никаких документов, кроме пожарных и санитарных на объекте не было. Вернее, не было никаких. Мы платили, и нас не трогали.

Налоговой инспекции тогда не существовало, а милиция и прокуратура никуда не вмешивались.

Очередные проверяющие из пожарной охраны или санэпидстанции перед приездом звонили на маслобойку. Мы подключали Мишку. Мишка,  реализуя функции «крыши», куда-то звонил, и сообщал нам, сколько платить проверяющим.

Весной резко упали цены на масло, сбыт замедлился.

Закупать сырьё стало тяжело – всё продали, вывезли на экспорт и на склады переработчиков.

Рентабельность производства стала ниже нулевой.

Мы вступили в сезонную зону убытков.

Птицефабрики перестали покупать жмых, который скапливался с угрозой самовозгорания.

К лету ситуация немного улучшилась, но я, увидев почти целиком годовой цикл, сумел построить прогнозную модель, которая не радовала – маслобойка может окупать себя, но финансировать административные расходы создаваемой международной корпорации – нет.

Модель показала, что рентабельность маслобойки с трудом балансирует на уровне 2%, а доходность – на уровне 20% годовых, которые нужны самой маслобойке в качестве финансовых резервов и инвестиций в обновление основных фондов.

Неожиданно оказалось, что всё время пока Витька мотался по делам снабжения и сбыта, а я хранил дома всю денежную выручку и вёл учёт, Мишка защищал наш бизнес с помощью, так называемой бригады.

Бригада состояла из десятка парней, которые настаивали на десятой доли от прибыли объекта.

Мишка, занятый по делам корпорации, самоустранился от переговоров с бригадой, а Витька им нагрубил, поэтому беседовать с парнями пришлось мне.

Я сказал бригаде, что прибыли у нас в ближайшие три года не будет, и предложил подождать.

Бригада наняла специалиста, который после анализа моих учётных тетрадей сказал, что на маслобойке низкий выход масла, и директор, похоже, ворует.

Бригада потребовала сменить директора, назначив их представителя.

Я отказался.

Переговоры с бригадой длились больше месяца ежедневно, вернее, еженощно в местном кафе «Кругозор» и выглядели приблизительно так:

-- Если я владелец маслобойки, то директора могу назначать только я.

-- Но твой директор нам нагрубил.

-- Не разговаривайте с ним. Разговаривайте со мной.

-- Тогда плати нам «по выходу» 36%.

-- У нас нет такого выхода масла. При нашем выходе у нас нет прибыли. Вы же хотите 10% от прибыли! Если нет прибыли, то нет и 10% от прибыли.

-- Но мы не можем делать свою работу бесплатно.

-- А какая у вас работа? Что вы делаете?

-- Мы бригада. Мы рискуем жизнью за вашу маслобойку.

-- А что угрожает вашим жизням?

-- Другие бригады. Они хотят, чтобы ты платил им, а не нам.

Во главе бригады стоял хмурый косноязычный парень лет на десять старше меня. Он почти не участвовал в переговорах, но сурово присутствовал.

Тон задавал его помощник с высшим образованием, довольно бойкий человек моих лет.

-- А почему я вообще должен платить бригаде? Что будет, если я откажусь? Вы взорвёте маслобойку? Убьёте кого-нибудь?

-- Коммерсанты должны платить бандитам. Такие понятия.

«Мы не убиваем и не взрываем», – сказал помощник и достал из кармана два пистолетных патрона.

Я предложил бригаде купить у меня маслобойку, назначить директора и получать не десять процентов, а всю прибыль.

Бригада очень удивилась, что теперь не я, а они должны мне платить деньги.

«Чтобы сменить директора, – сказал я, – не нужно платить, потому что директора назначает и увольняет владелец, а чтобы сменить владельца, нужно платить деньги. Такие понятия».

Бригада уехала куда-то совещаться и на следующий день предложила назвать цену.

Я назвал сумму равную стоимости двум подержанным Жигулёнкам.

Сошлись на полутора. Бригада привезла деньги, и мы с Витькой вышли из бизнеса.

Зимой маслобойка остановилась без сырья.

Бригада приехала ко мне и предложила 10% от прибыли за управление маслобойкой.

Я отказался, сославшись на занятость по созданию корпорации.

Ещё через месяц бригада предложила вернуть им деньги, и три года, как я хотел, не платить бригаде десятину.

Я снова отказался.

С тех пор прошло почти двадцать лет. Бригада распалась.

Витька и бригадир работают таксистами.

Помощник бригадира работает у Мишки.

Мы с Мишкой по-прежнему создаём крупную международную корпорацию, но не одну на двоих, а каждый свою.

Когда меня спрашивают, какой общественный строй лучше, я затрудняюсь с ответом.

Моя юность закончилась вместе с социализмом, молодость пришлась на переходный период, а зрелость совпала с капитализмом.

Как можно сравнивать первую, вторую и третью любовь!

Кроме слова «любовь» между ними нет ничего общего.

В заключении, хотя на самом деле я ощущаю себя на свободе, я хочу сказать, что успех и неудача любого начинания лежат в области не столько финансовых расчётов, сколько человеческих чувств.

Но к любому чувству, испытав  его однажды, привыкаешь.

Привыкаешь к чувству постоянной опасности, к страху, к азарту, к тщеславию.

События внешней и внутренней жизни с годами меньше тревожат меня.

Только к любви нельзя привыкнуть – она всегда новая, всегда резкая, как майская сирень.

И хотя любви посвящена вся мировая литература, это не очень-то помогает начинающим.

             *     *      *

Этот ветер, задувший под вечер,
Будет ночь напролёт куковать,
Обнажая беспомощность речи
И коня, и блоху подковать.

Заметались тяжёлые ветки
И подолы весенних плащей.
Стало тише внизу у соседки,
А вверху не стихает вообще.

Только ясно, к чему они клонят,
Две акации, знавшие нас…
Не мигает на лунном кулоне
Нефертити пристрелянный глаз.


Конспирологический рассказ

Сейчас много пишут о конспирологии, о заговорах, причём на всех языках. Такое время.

Я тоже хочу рассказать свою конспирологическую историю.

В 2005 году после Оранжевой революции в Украине уволили 18 тысяч государственных служащих.

Причём без всякого закона о люстрации, а только за то, что они якобы поддержали Януковича, который, как известно тогда проиграл.

В стране наступил управленческий голод. Хотя у нас давно голод, а ситуацию с кадрами последних десяти лет можно уже называть дистрофией.

Увольняли директоров детских садиков. Якобы они перед выборами по указанию гороно собирали нянечек и требовали голосовать за Якуновича. Увольнять-то увольняли, но желающих на их место особо не было.

Бывало так, что бывшего директора оставляли в коллективе, и он из отдела долго ещё командовал заводом или шахтой.

Кадровый голод управленцев в Украине сочетается с безумно большим количеством университетов и слепым поклонением перед западными курсами повышения квалификации и тренингами.

Одна моя знакомая, окончившая Принстон, смеялась, вспоминая, как при приёме на работу её спросили: «О, Принстон! Сколько у вас недель в Принстоне?».
 
Она не поняла –  стала умножать в уме пять лет на двенадцать месяцев и на четыре недели.

Запуталась от волнения. Умножила на калькуляторе мобильного телефона и выдала: «240 недель». У кадровиков был шок: «Что можно изучать в Принстоне 240 недель!?». Про такие тренинги у нас не слышали.

Я объяснил девушке, что шок был оттого, что за недельные курсы в США с украинцев дерут 10 тысяч долларов, а её курсы, получается, стоят 2,4 миллиона и теперь она должна заменить собой крупный вычислительный центр…

Мне позвонил старый товарищ и сказал: «Могу тебя устроить в Министерство Х. Работать некому».

В то время я ещё искал новые связи в столице и был уверен, что приобрету в министерстве если  не деньги, то знания. Кроме того, я считал, что разбираюсь в отраслевых делах.

Конечно, я не исключал возможности так называемого «лёгкого» коррупционного заработка, но всегда знал, что самое сладкое достанется гораздо более высоким чинам.

Человек со стороны может заработать на коррупции если возьмёт на себя персональную ответственность, то есть «подставится».

Этого я не хотел не только из-за боязни тюрьмы – от неё в Украине всегда откупались в суде, отдавая «половину» или всё, потому что вторую половину успевали потратить.
 
Я всегда считал, что смогу заработать деньги более честно, что ли – путём создания реальной прибавочной стоимости.

С другой стороны, я точно знал, что в министерстве царит коррупция и мне не избежать участия в ней, поэтому морально был готов.

Зачем я так подробно описываю свои мотивы?

У вас не сложилось впечатление, что мне трудновато объяснить, почему я согласился работать в министерстве?

Это было лично со мной, не очень давно, а я сам не так уж хорошо понимаю свои мотивы.

Тем самым я хочу показать, насколько трудно понять мотивы других, если сам себе часто не можешь объяснить свои вполне судьбоносные и осмысленные поступки.
 
Мы никогда ясно не поймём причины, например, Ливонской войны бывшей 450 лет назад между людьми, которые небо считали твердью, верили в телесность ангелов, о карте Европы имели смутное представление, с эпидемиями боролись дымом костров, а под экономикой понимали грабёж крестьян, которые не успели убежать в лес.

С какой стати русский царь, Касимовское ханство и Ливонское королевство выступили с одной стороны, а Ливонский орден и крымские татары выступили на стороне Конфедерации?

Почему, воюя на стороне Ивана Грозного, ливонский король мотался по всей Европе, умоляя защитить его страну от Москвы, за что был схвачен московитами, но прощён и отпущен на волю?

Вы считаете, что Ливонская война давно закончилась? А я считаю, что она не прекращалась с тех пор ни на один день и сейчас продолжается прямо на наших глазах.

Да, и не с Ливонской войны это всё началось и никогда не закончится для тех, кто не успеет убежать в лес…

С министром я встречался на конспиративной квартире. Говорили минут 15. Я предъявил свой послужной список. При ответе на вопрос, как лучше реформировать отрасль, ответил, что опыт Швеции лучше, но придётся идти путём Аргентины 50-х годов.

Министр уважительно посмотрел на меня и спросил, за кого я голосовал, а я в ответ, сделав паузу, выразительно посмотрел на него, и он махнул рукой: «Ты ж с Донбасса», – сказал, хотя общались на вы.

Министр был моих лет соратник Ющенко, который победил на выборах президента.
Имея за плечами техникум и университет гос. управления, министр ни одного дня не работал в отрасли, которой руководил к тому времени уже недели две.

Он приехал с Западной Украины. Там работал до революции в банке, но завхозом, а наша промышленность в основном в центре и на востоке.

За полгода, что я работал в министерстве, раза три слышал, как министр по телефону объяснял кому-то, что, не смотря на его украинскую фамилию, имеет польские корни. Объяснял настойчиво и как бы с гордостью.

До него я не сталкивался с показной кичливостью украинцев и русских на предмет своего происхождения. У евреев это сплошь и рядом.

Какой-нибудь Додик Фриш обязательно объявит всем на молокозаводе, что он в родстве с Зингерами из Алтыновки – известные торговцы говядиной на всю Черниговщину.

Правда, мне иногда удавалось очаровать впечатлительных тонкоруких столичных барышень, и они высказывали предположение, что я принадлежу к древнему библейскому роду.

Я никогда не отрицал этого – все роды на Земле древние, ведь люди не дают потомства при скрещивании с животными, а знаменитый пражский голем раввина Махараля не обладал репродуктивной функцией.

Любимыми словами Министра были «толерантность» и «шляхетность». Значение слова «шляхетность» трудно объяснить не только на русском, но и на украинском языке.
Ближе всего «благородство», но с поправками. У шляхетного человека внешне всё должно быть очень красиво: дом, жена, дети, машина, костюм.

Разницу между благородным и шляхетным можно уловить так. Допустим, вам утром на работу, а вечером в театр, но времени переодеться не будет. А работаете вы бухгалтером в супермаркете.

Благородный оденет костюм серого цвета, положит галстук в карман пиджака, расстегнёт верхнюю пуговицу бледно голубой рубашки  и поедет на работу.
 
А шляхетный напялит чёрный костюм с отливом, белую рубашку, красный галстук и полезет в маршрутку, а потом весь день будет пугать кассирш и охранников в магазине…

Все важные должности в министерстве к моменту моего назначения уже были заняты родственниками и кумовьями победителей.

Из всех с кем я там познакомился, больше других запомнилась девушка Виктория, владевшая четырьмя языками. Русский, украинский и венгерский ей достались в детстве от бабушек на Закарпатье.
 
Умница и красавица лет 23-х. Она очень старалась, хотя ездила на работу на машине за 70 тыс. долларов сама за рулём.

Меня назначили советником вне штата и поставили как бы в очередь, чтобы при случае назначить начальником управления, допустим.

Но работа у меня была что-то типа начальника отдела. Я курировал несколько направлений и ни один вопрос по этим направлениям без меня не решался.

Зарплату не платили. Я снимал квартиру в Киеве и жил на доходы от своей фирмы, которую не хотел приближать к министерству, быстро сообразив, что скоро нас всех выгонят, а могут и посадить.

Точно так и случилось, но я сбежал оттуда заранее, увидев, как они воруют. Это нельзя было назвать коррупцией.

Коррупция всё же требует двух лиц – одно ворует, а другое способствует. Или один более-менее честно трудится, а другой не мешает и за это имеет свой куш.

Но то, что происходило в министерстве нельзя назвать коррупцией, а было это прямым разворовыванием бюджета.

Решили провести ремонт здания министерства. Приобрели двери в кабинеты по цене задвижек к ядерным реакторам. Но хоть двери поменяли, которые, впрочем, можно было оставить – только грязь развели.

Провели спутниковую фотосъёмку объектов отрасли. Потренировали космическое агентство США. На счету посредника из офшорной зоны осталось сотня миллионов долларов.

Провели пожарную экспертизу всех крупных зданий за 100 миллионов и решили застраховать все здания от ядерного взрыва и падения метеорита, потому что от пожара и прямого падения самолёта здания успели застраховать предшественники. Миллиард страховых платежей ушёл на экспорт.

Поразил один из отраслевых санаториев на Черноморском побережье. Директор государственного санатория, отремонтированного за бюджетные деньги, вместе с профсоюзами устроили там коммерческий курорт за наличные.

Рабочим оставляли сначала 25% мест, потом – 10%, но решили вообще не пускать туда рабочих, потому что те возмущались, видя вокруг себя на отдыхе бесконечный праздник жизни стоимостью сотни тысяч и миллионы, если считать по автомобилям.

Рабочие ушли отдыхать в леса от такой экономики Средних веков.

Подобных фактов было великое множество, но приходится считать их мелочью на фоне гигантской, беспрецедентной по масштабу схемы перекачки бюджетных денег в зарубежные банки, которая закончилась самоубийствами, бегствами и тюремными сроками для исполнителей среднего звена.

Описывать детали этой схемы я не рискну.

К счастью я решил вообще не рисковать и вовремя «сделал ноги», потеряв некоторую сумму наличных, но получив опыт и знания.

Работа министра, кроме бесконечных совещаний в КабМине, селекторов и приёма делегаций, требовала рассмотрения 350-ти документов входящей почты в день.

Пропущенный день увеличивал это количество до 700, два дня – до 1000.

Документы поступали на 2-х языках и, кроме стилистических неточностей и косноязычия, зачастую содержали несуразности и глупости.

Предыдущий министр был профи и обходился секретарём и референтом. С новым министром быстро стало понятно, что нужно расширять штат приёмной.

Через месяц в приёмной министра работали: четыре секретаря – по два в смене по 8-мь часов и три референта, занимавшие вместе два кабинета.

Но это не снимало проблему личного прочтения министром 350-ти документов в день.

Если тратить на документ 1 минуту, то необходимо 6 часов, если 2 минуты – 12 часов.

Рассмотрение документа включает себя его прочтение, осмысление, написание резолюции и подпись. Подпись у министра была длинной, необходимых знаний мало, а навыков быстрого чтения не было совсем.

Министр постоянно заглядывал в структурную схему министерства, пытаясь по названиям управлений и отделов понять, кто, чем занимается.

Пришлось ввести сначала одну, а затем вторую штатную единицу распорядителя.

Распорядителями взяли двух пенсионеров. Один из них Иван Григорьевич, будучи в своё время референтом министра, обладал достаточной квалификацией, чтобы расписать всю почту.

На первых порах он диктовал министру резолюции, затем стал сам писать их своей рукой, а министр только длинно расписывался той же шариковой ручкой. Наконец сделали факсимиле подписи министра, и Иван Григорьевич полностью заменил его собой.

Работа наладилась.

Много времени у министра отнимали «ходоки». Это были родственники родственников, родственники кумовьёв, кумовья родственников и кумовья кумовьёв.

Все они хотели должностей и льгот или того и другого вместе.

Референты их учитывали и включали в списки.

Я тоже в целом справлялся с текущей работой, много уточняя в отделах.
 
Мне были интересны стратегия и долгосрочные планы отрасли, ведь «реформирование, о котором давно говорили меньшевики, должно было, наконец, случиться».

В министерстве был соответствующий отдел. Оказалось, что у них давно готовы три варианта реформ с детальной проработкой.

Осталось только выбрать, но выбирать не хотелось, поэтому при каждом новом Премьере варианты по полгода переписывались заново.
 
К моменту, когда необходимо было выбирать, появлялся новый Премьер или новый министр.

Работа над проектом реформ возобновлялась.

Конспирология же заключалась в следующем.

Я столкнулся в работе с крупной зарубежной корпорацией, имевшей в Киеве представительство.

К тому времени около года представительство возглавлял некий Евгений К. лет 35-ти, среднего роста, без лишнего веса и совершенно без лица и особых примет.
 
Через несколько лет я бы не узнал его и не смог бы описать внешность. Не помню цвет глаз. Только волосы – тёмные, всегда аккуратно зачёсанные на пробор.
 
Родом он был из Молдовы. Окончил физкультурный институт, но, я решил, что у него было ещё одно образование – секретное.

До корпорации Евгений работал где-то в Латинской Америке в посольстве.

Через день после нашего знакомства Евгений блестяще ориентировался в моей биографии, хотя я всего лишь представился ему и сказал, что приехал с Донбасса, а он ничего не записывал за мной.

В тех сведениях, которыми Евгений оперировал из моей биографии, содержались неточности, но это были выдумки обо мне, которые доходили до меня раньше в виде слухов.

Например, однажды лет за пять до нашей встречи с Евгением, знакомые спросили меня: «Правда ли, что моя фирма собирается приватизировать один завод?».
 
Это было неправдой – мы не собирались, но Евгений точно знал название завода и считал, что моя фирма пыталась.

Кроме того, Евгений приписывал мне несуществующее родство с одним из Премьер-Министров Украины. Слухи такие тоже ходили.

У меня создалось впечатление, что некая служба добросовестно фиксировала всю информацию обо мне, а Евгений прочёл справку.
 
Память он имел феноменальную, в чём я убедился, разговаривая с Евгением на профессиональные темы.

У меня тоже хорошая память. Но я, конечно, не помню наизусть целыми кусками учебники первого курса ВУЗа, а Евгений, окончив «физкультурный», цитировал. Причём легко и непринуждённо.

Он размышлял в терминах совершенно чужой ему специальности так, как не делают это узкие профессионалы.

Именно высокая точность и учебная академическая терминология выдавала в нём дилетанта. Он не знал сленга, а говорил на языке учебников. Но говорил абсолютно точно.

Ни до Евгения, ни после я не сталкивался с подобным. Я был твёрдо убеждён, что Евгений не понимает истинного смысла своих фраз, не осознаёт важности и приоритетов, но доказать этого я бы не смог – его невозможно было поймать на слове.

Его выдавали эмоции, вернее полное их отсутствие.

Автомат, компьютер, запомнивший наизусть энциклопедию. Ни в одном учебнике не написано о внутригодовой сезонности производства железной руды в Украине и Евгений не знал об этом.

Он не знал многих тонкостей, но его знание учебной теории было абсолютным, феноменальным и… безразличным.

Многое из того что знал Евгений существует только в книжках, а в жизни не встречается.

Не понимая приоритетов и не имея опыта работы, Евгений бесстрастно выучил наизусть сотни страниц.
 
Но он понятия не имел о том, что один раз в пять лет бывают такие зимы, что никакие учебники не помогут и если не иметь зимних запасов сырья перед КАЖДОЙ зимой, то можно погубить отрасль.

У Евгения была, как я думал, установка в отношении меня.

Я назвал эту установку «открытость второго рода». Невозможно было не догадаться, что за спиной Евгения стоит мощная спец. служба.

Вряд ли они собирались меня вербовать. Скорее всего, демонстрировали свои возможности, чтобы я не «дёргался» в работе с ними.

Я и не дёргался – присматривался к работе гигантской транснациональной корпорации, изучал их способ мысли и действия.

Способ был таким.

У Евгения было полное представление о планах его фирмы в Украине на ближайший год. Этот текущий год был проработан в самых мелких деталях.

Я узнал от Евгения, чем его фирма занималась в прошлые годы в Украине.

Стало очевидно, что фирма наращивает присутствие, но избегает крупных инвестиций.
Наверное, так у Чехова или Островского женихи посещали дом девушки на выданье – месяцами, без обязательств, попивали чаёк, сидя за столом: студенты, отставные офицеры, вдовые купцы второй гильдии.

Я пробовал узнать у Евгения стратегические планы его корпорации в Украине.
Я использовал для этого любую возможность, близко сойдясь с ним.

Мы часто обедали вместе в дешёвых киевских кафешках, где стоимость куриной отбивной под сливочно-сырным соусом с белыми грибами достигает трёхдневной зарплаты шахтёра и недельной – учителя.

Меня не так уж интересовали сами планы, как их методология.

Поначалу мне казалось, что Евгений надёжно хранит секреты фирмы. Затем я заподозрил, что Евгения просто не посвящают в стратегию.

Но каково же было моё удивление, когда я понял, что Евгений не просто не допущен в святая святых – он даже не знал и никогда не задумывался о существовании какой-либо стратегии.

Это был человек-автомат, запрограммированный и созданный для решения годовых задач.

Я опешил от своего открытия и замкнулся в себе.

«Что тебе нужно?, – однажды спросил меня Евгений, когда мы пили чай в очередной забегаловке с видом на Золотые Ворота, – я же вижу, что ты изменился. Ты просто скажи, что ты хочешь, а я помогу, если смогу».

«Стратегия, – выдавил я, – долгосрочная методология и управление глобальными рисками», – сказал я, подозревая, что рискую жизнью.

«Через неделю в Киев приезжает директор департамента развития. Пообедаем втроём», – спокойно сказал Евгений, посмотрев на меня как-то странно, будто я собираюсь торговать на Крещатике немытым картофелем, расфасованным в пятидесятикилограммовые мешки.

Директор департамента оказался выпускником философского факультета МГУ и университета Беркли по бизнес-администрированию.

Его английский был лучше, чем у Дэвида Камерона, не говоря уж о Бараке Обаме.

«За последние тридцать лет, – сказал он, – ни один трёхгодичный план корпорации не был реализован более чем на четверть».

«Но из мировой прессы, очевидно, что ваша корпорация делает ставку на Африканский континент, резервы предпочитает хранить в Азиатских акциях второго эшелона и сокращает участие в угольной энергетике, – сказал я, – это устойчивая тенденция десяти лет».

«Вице-президент банка, который нас кредитует, загулял с секретаршей. При расторжении брачного контракта с его второй женой пришлось откупиться от тестя, бразильского магната, выкупом его убыточных африканских рудников.

Теперь думаем, как выйти из Африки с минимальными убытками, – сказал философ из Беркли и продолжил, – азиатские биржи нам навязали покупатели нашей авиакомпании, которую мы приобрели, пытаясь поддержать наших лоббистов в Конгрессе США.
 
Избавиться от Азиатской биржи мы пока не можем, но работаем над этим. Сокращение угольной энергетики дело временное и вынужденное. Нужны были деньги, и пришлось продавать хорошие активы».

«Но существует ли стратегия?», – взмолился я.

«Безусловно. Мы используем методики всех учебных пособий. Если одна методика не позволяет обосновать то или иное решение, мы используем другую методику.
 
И так до тех пор, пока ни получим нужную проектную прибыль. Решения совета акционеров противоречат друг другу, а решения совета директоров исключают выполнение решений совета акционеров», – ответил мне директор департамента.

«А украинский проект?», – спросил я.

«У нас в правлении многие женаты на украинках, – ответил директор департамента, – жёнам приходится постоянно сюда летать».
 
«Ты доволен разговором», – спросил меня Евгений, когда мы остались вдвоём – он не слушал нас, а копался в мобильном телефоне.

«Мне нужно подумать», – ответил я.

«Тебя что-то гнетёт. Будь веселей», – сказал Евгений.

И тут я решился: «Ты на второй день после нашего знакомства знал мою биографию. Вы что считаете нас совсем идиотами?».

«У меня товарищ работает в твоём городке в милиции, – сказал Евгений, – служили вместе, – и, увидев моё лицо, добавил, – Афганистан».

«Но ты знаешь наизусть несколько томов специальной литературы, – сказал я и добавил, – не понимая сути».

Евгений обрадовался: «МИДовская закалка не подводит. Ну, ладно, – сказал он, – уговорил, есть у меня высшая школа КГБ. Хватит?».

Мы помолчали.

«Ты лучше мне вот что скажи, – спросил Евгений, – ты уже полгода один живёшь в Киеве. У тебя, что нет любовницы? С твоим характером ты должен был её мне показать».

«Мне нравятся толстые кривоногие многодетные разведёнки из села с волосатыми ногами, торгующие домашней птицей на Лукьяновке, – соврал я».

Евгений просканировал сетчатку моих глаз и принял к сведению мой изощрённый вкус – его мозг-автомат не понимал юмора…

Через несколько месяцев после моего бегства из министерства президент Ющенко на праздновании Дня независимости назвал Правительство Тимошенко самым профессиональным в истории Украины, а ещё через две недели отправил его в отставку и внёс  Раду кандидатуру Януковича на Премьера.

Мой министр к тому времени уже вселился в новый коттедж под Киевом.

Я встретил их с Викторией и портфелем крокодиловой кожи через несколько лет в банке, куда приехал по просьбе всё того же своего товарища на семинар, который проводил тренер из США.

Во время лекции тренер, приводя пример расчёта окупаемости инвестиций, допустил ошибку, которая превратила убыточный проект в прибыльный. Я высказался и тут министр с Викторией узнали меня.

Мы пообщались. Вика родила сына. Живёт она  с сыном неподалёку от коттеджа бывшего министра и помогает ему хлопотать в собственной фирме.

Фирма бывшего министра осуществила успешный проект.

Они выкупили огороды вдоль магистрального газопровода по 300 долларов за сотку.
Министерство перенесло за 15 миллионов бюджетных долларов этот газопровод на 20 км.

Земля бывших огородов неожиданно подорожала до 5000 долларов за сотку и стала пригодной под застройку элитной недвижимостью.

С тех пор прошло 10 лет. Больше я их не встречал.

Сыну Вики, наверное, теперь 12.

Я бежал от Ливонской войны, которая временно переместилась на Донбасс и живу сейчас в лесу.

Собирал чернику. Местные крестьяне привозят мне щук.

Не жалуюсь, но тексты удлиняются – не получается быстро заканчивать.

Всё же ещё пару абзацев.

Я считаю, что народ и элита в Украине ничем принципиально не отличается от своих отражений в развитом мире.

Отличается жизнь. Причина – бедность.
 
Я давно решил для себя, что буду воевать с бедностью на своём участке фронта, а больше ни с кем воевать не хочу.

Чтобы судить меня или оправдывать у читателя недостаточно данных. Пишу я только то, что было со мной, но далеко не всё.

Бывает, конечно, соврёшь, но самую малость – ради искусства.


Подводная лодка в степях Украины

В 2006 году наша фирма купила полигон отходов.

Шло реформирование отрасли и отдалённый полигон упустили при передаче документов от материнской государственной фирмы к новой.

Местные налоговые чиновники описали полигон, как бесхозный, получили судебное решение о бесхозности, провели оценку и продали с аукциона.

Аукцион был в одни ворота: тот, кто готов заплатить 150 денежных единиц в бюджет и 1500 д.е. принести в чемодане, получал полигон.

При появлении реальных конкурентов, аукцион торпедировался, а конкурентов припугнули бы.

Наша фирма согласилась и мы выиграли.

Цена подобного полигона в России примерно вдвое дороже, но пропорция чемодан/бюджет – 50/50.

Мы начали строить обогатительную фабрику и обратились к проектантам и в разрешительную систему.

Вся фабрика была построена таким же способом, как покупался полигон, но с разными пропорциями чемодан/бюджет.

Государственная фирма, которая должна была получить полигон, проснулась и подала на нас в суд.

Суд мы выиграли за 250 д.е.
 
В первую инстанцию госфирма подала сама, а направить дело в апелляцию уговорили фирму мы, чтобы иметь решение второй инстанции.

За это мы заплатили госфирме в чемодане 100 д.е.

Через три года после начала строительства мы запустили фабрику, обеспечив работой 250 человек.

Ни одно разрешение и проект ещё не были готовы, не смотря на полную загрузку системы чемодан/бюджет.

Разрешители работают медленно, часть земель оказалась сельскохозяйственной, а это требует столичных разрешений, выяснилось, что на переработку отходов нужен специальный сертификат, изменилось законодательство и стали нужны новые экспертизы, а старые перестали быть нужны и т.д. и т.д. и т.д.

Все контролирующие органы, проверяющие наличие разрешений пришли с проверкой на фабрику, работающую без единого разрешения, и получили чемодан.

Пожарники, санэпидемстанция, экологи, инспекция по труду, технадзор, четыре милицейских родов войск, прокуратура, экологическая прокуратура…

Многие проверяющие приходили в двух экземплярах: местные и областные, а некоторые по поручению Киева.

С каждым из них директор фабрики выпивал алкоголь и обедал, передавая чемодан.
Каждый из них ещё потом не раз звонил директору по разным поводам – ведь подружились же.

Фабрика начала производство. Продукция имела спрос и хорошую цену.
Подоспели все разрешения и фабрика начала процесс официального ввода в эксплуатацию – это ещё три-пять новых органов госконтроля плюс пожарники, санэпидемстанция, экологи, инспекция по труду, технадзор.

Когда эти органы работают официально, они вместо системы «чемодан» используют систему «чемодан/бюджет».

С каждым нужно выпивать и обедать.

После сертификации производства, продукции и рабочих мест фабрику пришли проверять по системе «чемодан» технадзор, четыре милицейских родов войск, прокуратура, экологическая прокуратура, контрразведка.

Все местные и областные, а так же по поручению Киева.

Бывает, что из одной инстанции приходят проверять дважды подряд, но всегда удаётся сослаться на недавний визит.

Впрочем, обедать и выпивать приходится.

Отдельно контролируется перевозка грузов по автомобильным дорогам и железной дороге.

Если на автодороге все проблемы по системе «чемодан» можно решить с ГАИ, то на железной дороге есть железнодорожная станция, отделение железной дороги и транспортная прокуратура.

Каждый может остановить производство, но никакой помощи не оказывает.

Например, пожарники не изучают объект на предмет пожаробезопасности, что было бы полезным.

Проектирование потребовало около 25 подписей тех же служб, и все они получили чемоданы.

Когда технология производства продукции и чемоданов устоялась, на фабрике появились экологические активисты.

Они потребовали 300 д.е., чтобы они забыли к нам дорогу навсегда.

Мы отказались, тогда активисты устроили Интернет атаку и судебный процесс, который мы выиграли за 50 д.е.

Если попробовать здесь описать систему налогообложения доходов, прибыли, зарплаты, работу с таможней и органами охраны труда, то мало кто дочитает этот текст.

Вы удивитесь, но нам нравится наша работа.

А я, например, даже не представляю, как можно работать без системы «чемодан/бюджет» при зарплате чиновника 300 долларов.

Кстати, мы помогаем местной школе и церкви.

Церкви помогаем по просьбе трудового коллектива.

У многих на фабрике на рабочих местах висят иконы, а на громоотводе над фабрикой реет красный советский флаг.

Иногда мне кажется, что не все рабочие на фабрике знают, что советская власть пала.

2014 год, Украина.

===========================================================

На фото:

Столовая в Уодхем Колледже, где студенты обедают с 1610 года, Оксфорд. В настоящее время 600 слушателей.