Николас Гильен. Элегия Камагуэю

             Вот я вновь посетил
             эту местность любви, полуостров заводов,
             парадиз мастерских и аркадию фабрик,
             рай речных пароходов,
             я опять прошептал:
             вот я снова в младенческих ларах.
             Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
                          Добрый день. Ну и встреча у нас.
             До чего ты бесплотна..."
             
                Иосиф Бродский. "От окраины к центру".
                (Эпиграф взят переводчиком)


О, Камагу`эй*, о, кроткая
местность пастухов и сомбреро!
В горле ком – но кричит во мне ночь с ее тайной,
в горле ком – но приказывает мне говорить
профиль отца – неотступная  п а м я т ь ;
к о м  в моем горле – но меня зовет
глухой его голос и рыдание ветра.

О, Камагуэй, о кладбище пресвятое –
о, погост пресвятой, святой, – священный! Целую
камни твои вековые, твой лоб почерневший.
Топчу башмаками блудного сына –
странника, что ушел и вернулся –
грудь твою
в величавом покое.
Вижу себя – вот я, как вор, убегаю... И щ у  теперь,
в твоей фиолетовой утренней дымке,
переулок один – и иду по нему –
лабиринту детства –
среди сонма церквей,
средь мачете крестьян,
по площадям, по крови, по крикам
ушедшего времени.
Это – сон.
О, мой город.

Голос струны гитарной
звенит, в воздухе плача:

   Гвоздика рассвета,
   алый багрянец зари –
   скоро солнце сожжет
   твой красный венчик.
   Гитара моя неустанная
   (зеркало, куда я смотрюсь
   с той минуты,
   как город я тихо покинул
   ранним утром) –
   помнит  т у  она, что мертва:
   рвет мне душу, вздыхая.

Дальше иду. Мне навстречу –
лошади сонные,
торговцы сонные,
пьяницы сонные, что плетутся домой:
падаю, плачу, натыкаясь
на людей из ушедшего времени,
на людей где-то там, далеко –
что бродят, как тени,
ускользая из прошлых времен.
Это – сон.
О, мой город.

Если б мог я
поверить гитаре-другу
свою боль простую, то спел бы:

   Вот снова я здесь, о земля моя! –
   на брусчатке твоих мостовых,
   где с ватагой мальчишек гонял я ребенком.
   Лишь вспомню –
   и будто кинжалом в ребра –
   хоть умирай.
   И пусть успел я вернуться –
   всё мне чудится – я в кинозале:
   смотрю, как прошла моя жизнь!

Твержу имена – уже бесприютные, сирые,
как кости голые доисторических предков
под небом открытым.
(Моя предыстория: только-только –  в ч е р а,
сегодня –  в с ё  е щ е  – и, может быть – з а в т р а.)

Где теперь Нь`ико Л`опес – аптекарь
и друг? Где, к примеру,
Эст`эбан К`орес, муниципальный
чиновник, с красным круглым лицом
и хриплым ласковым голосом?
А куда подевалась моя бабуля маленькая,
без устали ходившая по дорогам –
моя маленькая бабуля–
низенькая Пеп`илья моя –
с сиплым придушенным говорком
и лечебной косынкой на шее, от рака –
моя маленькая бабуля?
A полицейский Каанм`ань,
со строгими зелеными глазами
и парой зубов во рту?
И где Сам`ора – тот негр-полицейский,
громада телом и добряк душой –
с его улыбкой?
("Сам`ора! – вон идет Сам`ора!" –
вопль ужаса средь детских моих игр;
гроза былых забав).
А мой приятель Агуст`ин Пу`эйо,
что рассуждал об Аристотелe
на вечерах, где вспоминали о Мас`ео?**
Вдруг память выдает мне:
Сераф`ин Толедо! –
огромный нос его вижу,
слышу хохот его –
и вижу ножницы его портновские.
От Том`аса В`елеса
мне осталась
(от Том`аса В`елеса, моего учителя)
классная доска с логарифмами
да темный рой наших пчел-математиков
в Переулке Смеха.
Ап`елес Пла меня поджидает –
художник-мазила из ветра и пыли –
Добрый мой Враг,
сущий дьявол, что мне преподал
первую женщину и первый глоток.
A пространная та газета,
где сеньор Бь`елса разливался
р`еками передовиц? Где та повозка
с её "динь-дан", "динь-дан" –
та старая "динь-дан"-повозка
дона Мигеля Рам`иреса, доктора –
хилого слабого человечка,
у которого сил хватило
выдрать мне корень зуба? Встречаю
там – на развилке памяти,
пред наборной доской со свинцовыми буквами –
Пр`осперо Карр`ераса, печатника,
вылитого монгола –
вспышку искр электрических,
мелькнувшую в тиши захолустной типографии
д е т с т в а  моего. А вон и К`андидо Салас`ар,
разносивший газету из района в район,
либерал-мечтатель с гордым профилем
римского императора,
разносивший ее под небом со звездами
и летучими мышами,
а в последнюю ночь разносивший
розы из краски и крови,
нарезанные моим отцом для города***.
Госпитальная улица – прохожу
вдоль морщинистой кожи твоей из глины,
искусанной ветром.
Не забыл – я не в силах забыть:
улица Сан-Игнасио,
широкий балкон невесомый,
парящий над приземистым домиком –
там мечтать любил дон С`исто – адвокат и мой крёстный.
Разыщи-ка мне, улица Сан-Мигель,
снова ту парту в читальном зале,
истерзанную перочинными ножами,
и ту аудиторию с её радостным гомоном –
будто гигантский тонко гудящий улей –
и раскатистый голос с нотой металла
Л`уиса Мануэля де Вар`она.

П е ш к о м  сюда иду – и здесь остаюсь я –
тут, с моим городом.
Иду с моей памятью,
с моими ранами и стихами.

   Мать моя стоит у окна
   в нашем доме; вот подхожу я:
   это она –
   та, что  в с я  была – плач и мольба
   в то утро, когда я ее покинул.
   С белой шапки ее волос
   наш хлопок берет пример.
   А от глаз ее – как у нежной голубки –
   сердце мое, вновь забившись,
   берет свой свет.

П е ш к о м  сюда иду – и погружаюсь в эту пучину,
П е ш к о м  иду – и бросаюсь, распластанный, в эту тр`аву.
Иду  в е с е л и т ь с я  сюда – на эту самую площадь,
П е т ь  иду сюда я – прямо под облаками –
вместе с юными гитарами трепетными,
с их бедрами полуоткрытыми.
Народ, торопящийся по своим делам –
голос`а, гортани, ногти улиц –
чистые души обыденной жизни,
не герои, нет – лишь фон истории –
знайте: я с вами  г о в о р ю ,  я вижу вас во сне,
знайте: я  и щ у  вас посреди вот этой ночи –
среди этой самой ночи,
знайте – я  и щ у  вас среди ночи –
среди полного молчания ночного:
в ноч`и вас ищу – и в надежде.
 
__________________________________________
* Камагуэй - кубинская провинция и одноименный
  город – столица этой провинции. В г. Камагуэе в 1902 г.
  родился Николас Гильен, знаменитый кубинский поэт;
  он был мулатом; род его по отцовской линии восходил
  к испанским конкистадорам. Отец Гильена держал типографию
  либерального направления, издавал газету "Libertad"
  ("Свобода") и был расстрелян правительственными войсками,
  когда Гильену не было еще пятнадцати.
  Гильен много ездил по миру, а в период правления Батисты
  ему был закрыт доступ на Кубу, на которую он смог вернуться
  только после революции, возглавленной Фиделем Кастро.
** Масео - генерал-партизан, герой освободительной войны
  кубинцев против испанского владычества (родился в 1848 г.).
***Вероятно, имеются в виду листовки.



ELEGIA CAMAGUEYANA
de Nicolas Guillen

Oh Camaguey, oh suave
comarca de pastores y sombreros!
No puedo hablar, pero me gritan
la noche, este misterio;
no puedo hablar, pero me obligan
el perfil de mi padre, su indice de recuerdo;
no puedo hablar, pero me llaman
su detenida voz y el sollozo del viento.

Oh Camaguey, oh santo
camposanto, santo, santo! Beso
tu piedra secular, tu frente ennegrecida;
piso con mis zapatos de retorno,
con mis pies de ida y vuelta,
el gran reposo de tu pecho.
Me veo partir como un jinete. Busco
en tu violada niebla matinal
una calle y la sigo
por entre el laberinto de mi infancia,
por entre las iglesias torrenciales,
por entre los machetes campesinos,
por entre plazas, sangres, gritos
de otro tiempo.
Es un sueno.
Oh, mi pueblo.

La voz de una guitarra suspendida
suena, llora en el aire:

Clavel de la madrugada,
el de celeste arrebol,
ya quema el fuego del sol
tu gran corola pintada.
Mi bandurria desvelada,
espejo en que yo me miro,
desde el humilde retiro
de la ciudad que despierta,
al recordar a mi muerta,
se me rompe en un suspiro.

Andando voy. Encuentro
caballos sonolientos
y vendedores sonolientos
y borrachos de vuelta, sonolientos:
caigo, lloro; tropiezo
con gentes de otro tiempo,
con gentes de alla lejos,
que ruedan, se deslizan
de otro tiempo.
Es un sueno.
Oh, mi pueblo.

Si yo pudiera
confiar a una guitarra companera
mi pena simple, cantaria:

Aqui estoy oh tierra mia!
en tus calles empedradas,
donde de nino, en bandadas
con otros ninos, corria.
Punal de melancolia
este que me va a matar,
pues si alcance a regresar,
me siento, desde que vine,
como en la sala de un cine,
viendo mi vida pasar!

Repito nombres ya desabrigados,
a la intemperie; nombres como huesos
de antepasados prehistoricos.
(Mi prehistoria: ayer apenas,
hoy mismo todavia y manana tal vez.)
Donde esta Nico Lopez, farmaceutico
y amigo? Donde esta, por ejemplo,
Esteban Cores, empleado
municipal, redonda cara roja
con su voz suave y ronca?
A donde fue mi abuela pequenita,
caminadora pequenita,
Pepilla pequenita,
con su voz asfixiada y su panuelo
de cancer ya en el cuello,
mi abuela pequenita?
Y el policia Caanman, con altos ojos verdes
y boca de dos dientes?
Y donde esta Zamora, el policia
negro, corpachon de gigante,
sonrisa de hombre bueno?
(Zamora, que alla viene Zamora!
Era el grito de espanto
sobre mis juegos, terror de mis esparcimientos.)
Y mi compadre Agustin Pueyo,
que hablaba de Aristoteles
en las tertulias de «Maceo»?
De repente me acuerdo
de Serafin Toledo,
su gran nariz, su carcajada,
sus tijeras de sastre,
lo veo.
De Tomas Velez tengo
(de Tomas Velez, mi maestro)
el pizarron con logaritmos
y un colmenar oscuro de abejas matematicas
en el Callejon de la Risa.
Apeles Pla me espera,
pintor municipal de viento y polvo,
el Enemigo Bueno,
diablo mayor, que me enseno
la primera mujer y el primer trago.
Y aquel ancho periodico
donde el senor Bielsa desataba
rios editoriales? Donde esta el coche,
con su tin-tan, tin-tan,
con su tin-tan el coche
de don Miguel Ramirez, medico
quebradizo y panal que tuvo fuerzas
para arrancarme de raiz? Encuentro
en un recodo del recuerdo,
frente a un muro de plomos alfabetos,
a Prospero Carreras, el tipografo
casi mongol, breve chispazo electrico
alla en la suave imprenta provinciana
de mi ninez. Ahi pasa
Candido Salazar, que repartia
de barrio en barrio y sueno liberal,
repartia
con su perfil de emperador romano,
repartia
bajo un cielo de estrellas y murcielagos,
en la noche reciente repartia
rosas de tinta y sangre
cortadas por mi padre para el pueblo.
Calle del Hospital, recorro
tu antigua piel de barro mordida por el viento.
No olvide, no he olvidado,
calle de San Ignacio,
el gran balcon aereo
de la terrestre casa donde sono don Sixto,
que fue abogado y mi padrino.
Buscame, calle de San Miguel, de nuevo
aquel pupitre publico
lleno de cicatrices cortaplumas
y el aula pajarera, fino trueno
colmenar y la ancha voz metalica
de Luis Manuel de Varona.

Vengo de andar y aqui me quedo,
con mi pueblo.
Vengo con mis recuerdos,
vengo con mis heridas y mis versos.

Mi madre esta en la ventana
de mi casa cuando llego;
ella, que fue llanto y ruego,
cuando parti una manana.
De su cabellera cana
toma ejemplo el algodon,
y de sus ojos, que son
ojos de suave paloma,
latiendo de nuevo, toma
nueva luz mi corazon.

Vengo de andar y aqui me hundo, en esta espuma.
Vengo de andar y aqui me tiendo, en esta hierba.
Aqui vengo a jugar, en esta plaza.
Aqui vengo a cantar, bajo estas nubes,
junto a verdes guitarras temblorosas,
de muslos entreabiertos.
Gente de urgencia diaria,
voces, gargantas, unas
de la calle, limpidas almas cotidianas,
heroes no, fondo de historia,
sabed que os hablo y sueno,
sabed que os busco en medio de la noche,
en medio de la noche,
sabed que os busco en medio de la noche,
la noche, este silencio,
en medio de la noche y la esperanza.


(с испанского)