Диагноз

У меня осень. Пронзительная, золотисто-синяя, неизлечимая осень.
Осень прорастает в меня дождём и листопадом, пронизывает прощальной пестротой парков, бьётся в венах вместе с кровью.
Осенью мне снятся драконы.
Снятся бронзовые тени на золотой чешуе, зелёные волны гибкого тела, багровые капли остывающего огня. Снится плотный и прочный, как упругая ветка, ветер под крылом. Снится пляска под сияющим узором незнакомых галактик. Мелькает внизу замшелый ельник, набрякший водой, как губка, блестит обсидиановыми сколами скалистый берег, рокочут, расшибаясь в брызги, волны. Есть полёт и есть небо, и нет меня.
Полёт равен одиночеству: его невозможно разделить на двоих, как нельзя разделить вдохновение или свободу. Но его можно угадать, можно предчувствовать, - как вышёптывается в потолок одна на двоих сказка о другом мире, о мире, в котором поменялись местами время и расстояние, и "никогда" преодолеть проще, чем "далеко".
Когда в человеке становится слишком много неба, он теряет землю и перестаёт быть человеком. Он начинает просто быть. А небо прячется в листьях, срастается с рваными краями крон, облетает, ложится на землю, сливается с ней... И приходится быть кем-то, любить кого-то, видеть сны.
И в новом сне, синем и золотом, бронзовый дракон раскрывает крылья, и это так щемяще прекрасно, что тонкая струна в груди натягивается, звенит и болит от невозможности лететь рядом. А собственные крылья осыпаются червонным золотом клёнов, ржавыми каштановыми веерами, разноцветными монетами осиновых крон...
От осени нет лекарства, и город осложняет её течение. Её можно переживать раз за разом, всё острее и глубже, переживать её синеву и золото, её сны наяву и острую потребность то ли полёта, то ли обновления, то ли чистого бытия. Зажигать на подоконнике свечу, смотреть на отражения в окнах напротив и чуять той самой звонкой струной в груди, как над крышами серых многоэтажек, над кружением листьев разворачиваются могучие крылья.