Двуглавый буревестник

Очень трудно писать о человеке, биография которого известна всем и каждому, который был живым классиком и до революции 1917 года, и после нее, о котором существует тысячи книг и статей (причем не только в России) и который окончательно стал символом русской литературы после смерти.
Очень трудно еще и потому, что практически нет человека, считающего Горького своим любимым писателем, потому, что знают, в лучшем случае два-три его стихотворения в прозе – да и то благодаря обязательности школьной программы.
Не закончивший даже средней школы – баллотировался в академики, воспевавший грядущую бурю революции – сбежал от нее за границу, создатель образов «босяков» - ненавидел русский народ от крестьян до интеллигенции…
В чем же заключается феномен Максима Горького, который ни по человеческим, ни по литературным качествам просто не мог претендовать на то, чтобы стать символом, «главным» русским и советским писателем, непререкаемым авторитетом в литературе?
Попробуем разобраться.

Алексей Максимович Пешков родился в Нижнем Новгороде 28 марта 1868 года, в семье столяра (по другой версии — управляющего астраханской конторой пароходства), рано осиротел и провел детские годы в семье деда по отцовской линии. Шести лет Алеша под руководством деда освоил церковно-славянскую грамоту, затем - светскую. Обучался два года в слободском училище, за 3-й класс сдал экзамен экстерном и получил похвальный лист.
Семья не была даже зажиточной, поэтому с одиннадцати лет Алексей вынужден был идти «в люди», то есть самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.
«Как это ни удивительно, до сих пор никто не имеет о многом в жизни Горького точного представления. Кто знает его биографию достоверно?
Воспоминания. Бунин И. А.»
Мы действительно знаем только то, что счел нужным рассказать сам Алексей Максимович, уже став писателем. Он работал «мальчиком» при магазине, буфетным посудником на пароходе, пекарем, прислугой у чертежника-подрядчика, десятником на ярмарочных постройках, статистом в театре, учился в иконописной мастерской…
И очень много, с жадностью, читал: сначала «все, что попадало под руку», позже открыл для себя богатый мир русской литературной классики, книг по искусству и философии.
Летом 1884 года Алексей поехал в Казань, мечтая поступить в университет хотя бы вольнослушателем. Не удалось – пришлось опять зарабатывать на жизнь поденщиком, чернорабочим, грузчиком, подручным пекаря. Зато познакомился со студентами, бывал на их сходках, сблизился с народнически настроенной интеллигенцией, читал запрещенную литературу, посещал кружки самообразования…
Все эти совершенно новые для юноши идеи находили благодатную почву в постоянно ищущем сознании. Кто знает, куда бы завели восторженного юношу все эти искания. Но в 1887 году, проболев две недели, умерла любимая бабушка Акулина - упала на паперти и расшибла спину. Дед пережил ее на три месяца. А еще через полгода тяготы жизни, начавшиеся репрессии против друзей-студентов, личная любовная драма привели Алексея к душевному кризису: купив за три рубля на базаре тульский пистолет с четырьмя пулями, юноша  попытался застрелиться.
Попытка оказалась неудачной - даже изучив в анатомическом атласе строение человеческой грудной клетки, он все-таки промахнулся, сердца не задел, пробил легкое. Пожалуй, до этого момента он искренне пытался если не приспособиться к миру, то по крайней мере примириться с таким его устройством. Но раз он до такой степени чувствовал себя чужим всему этому - надо устранить себя. Кстати, в предсмертной записке он попросил вскрыть его тело, чтобы посмотреть, «что за черт в нем сидит».
Тех, кому интересны подробности, отсылаю к рассказу «Случай из жизни Макара», писанном Горьким на Капри в 1912 году. Но тогда для девятнадцатилетнего Пешкова что-то окончилось бесповоротно: обошлось, да и черт никуда не делся - просто после неудавшегося самоубийства сделался другим человеком, твердо решившим не себя устранять, а мир переделать.
В бреду он слышал четвертый кондак из великопостной службы: «Ныне время делательное явися, при дверех суд». И, чудом избежав смерти, летом 1888 года юноша отправился на Каспий, где работал на рыболовных промыслах.
Могучее все-таки здоровье было у будущего «буревестника»…
После пребывания на Каспии началось «хождение по Руси». Пешков исходил пешком, зарабатывая трудом на пропитание, средние и южные области России. В перерыве между странствиями жил в Нижнем Новгороде (1889—1891), исполняя разную черную работу, потом был письмоводителем у адвоката; участвовал в революционной конспиративной деятельности, за что был впервые арестован в 1889 году.
В Нижнем Новгороде Алексей познакомился с В. Г. Короленко, который поддержал творческие начинания «этого самородка с несомненным литературным талантом», посоветовав ему, правда, «тщательнее работать над слогом и больше читать классики».
В том же 1889 году Алексей Пешков познакомился со своей первой – гражданской – женой Ольгой Юльевной Каминской, старше его на десять лет, акушерке по профессии, замужней женщиной, имевшей к тому же еще и любовника. Писателя все это не смутило, и влюбленные начали семейную жизнь, о которой Максим Горький подробно поведал в рассказе «О первой любви». Неисправимый романтик, Горький и тут добавил выдумки о немыслимых трудностях, которые приходилось преодолевать:
«Я поселился в предбаннике, а супруга – в самой бане, которая служила и гостиной. Особнячок был не совсем пригоден для семейной жизни, он промерзал в углах и по пазам. По ночам, работая, я укутывался всей одеждой, какая была у меня, а сверх ее – ковром и все-таки приобрел серьезнейший ревматизм… В бане теплее, но, когда я топил печь, все наше жилище наполнялось удушливым запахом гнили, мыла и пареных веников… А весной баню начинали во множестве посещать пауки и мокрицы, – мать и дочка до судорог боялись их, и я должен был убивать их резиновой галошей».
Однако сама Каминская вспоминала другое:
 «Приискали мы себе квартиру в три комнаты с кухней. Дом стоял в саду, изолированный от уличного шума, что было большим плюсом для нас. Одна комната, побольше, была столовой и гостиной. Вторая – средняя комната – была моей спальней с Лелей, а третья, маленькая, принадлежала Алексею Максимовичу».
Не слишком романтично, зато – правда. Так или иначе, брак, точнее, сожительство, продлился чуть более двух лет и крайне редко упоминается в биографиях Горького. Алексей Максимович уже добился признания публики, ему хотелось постоянства и респектабельности, а не маленькой комнаты и женщины, на десять лет старше него.
«Мы уже достаточно много задали трепок друг другу – кончим! Я не виню тебя ни в чем и ни в чем не оправдываю себя, я только убежден, что из дальнейших отношений у нас не выйдет ничего. Кончим».
Справедливости ради стоит отметить: Ольга с самого начала знала, что ее союз с писателем не имеет будущего, поэтому восприняла разрыв совершенно спокойно. Тем более, что не раз и не два сталкивалась с тем «чертом», который так и сидел в ее сожителе. Да и был он у нее не первым мужчиной, и не последним…
Горький переехал в Самару, где встретил Екатерину Павловну Волжину, девушку из дворянской семьи, которая работала корректором в «Самарской газете». В 1895 году состоялось венчание. Это был первый официальный брак Горького, который, кстати, так никогда и не был расторгнут, и о котором чрезвычайно мало написано исследователями творчества писателя. Слишком обыденно, слишком мещанисто…
Вообще-то Екатерину совершенно заворожили романтические босяки (то есть бомжи, как говорят сейчас), поскольку молодой писатель рисовал их сверхлюдьми, да и имена давал совершенно необыкновенные – Чудра, Челкаш, Изергиль, Данко… «Изящную литературу» она не жаловала, обычных средней руки писателей ей хватало на службе. Горький писал о том, чего ей видеть не доводилось никогда в жизни…
Екатерина умела наладить атмосферу любви и взаимопонимания в любом жилище и сумела создать для Горького уютный домашний очаг. Благо известность продолжала расти, а соответственно – и гонорары. Пешковы перебрались в Нижний Новгород, в удобную квартиру. Теперь у писателя был собственный просторный кабинет, на кухне хозяйничала кухарка, уборкой занималась горничная. Респектабельный дом респектабельного человека… в душе остававшегося романтическим босяком. Впрочем, там и поныне находится музей-квартира А. М. Горького, хотя он прожил в ней чуть больше двух лет.
В 1897 году у супругов родился сын Максим, а в 1898 году — дочь Катя, которая умерла в пятилетнем возрасте от менингита. Но размеренная, спокойная семейная жизнь вскоре наскучила Горькому. Он жаждал перемены обстановки, столь необходимой для вдохновения. Да к тому же в начале 20-го века Горький был самым высокооплачиваемым писателем Российской империи и очень популярным драматургом. Его книги печатались неслыханными тиражами, а пьесы шли во всех ведущих столицах мира и пользовались неизменным успехом. К примеру, в Берлине в театре Макса Рейнхардта спектакли прошли с полным аншлагом более шестисот раз. И так повсеместно.
Почему? Загадка. Эрнст Хэмингуэй впоследствии обронил не менее загадочную фразу: «Он был очень мертвым». Странно, потому что в  1895 году появилась «Песня о Соколе», которую с упоением декламировали на всех вечерах и собраниях, которую критики возносили на такие высоты, которые самому автору и не мерещились. Точнее, находили такие философские глубины, что начинало казаться: явился Мессия.
В 1896 году Горький написал отклик на первый кинематографический сеанс в Нижнем Новгороде:
«И вдруг что-то щёлкает, всё исчезает, и на экране является поезд железной дороги. Он мчится стрелой прямо на вас — берегитесь! Кажется, что вот-вот он ринется во тьму, в которой вы сидите, и превратит вас в рваный мешок кожи, полный измятого мяса и раздробленных костей, и разрушит, превратит в обломки и в пыль этот зал и это здание, где так много вина, женщин, музыки и порока»
Действительно нужен талант, чтобы из заурядной картинки «прибытие поезда на станцию» создать эдакое апокалипсическое полотно. Немудрено, что газеты с произведениями Горького мгновенно исчезали из продажи, а гонорары стремительно росли. Кто еще из писателей того времени мог так захватывающе описывать совершенные пустяки, щекоча при этом нервы читателям?
Дальше – больше: Горький открыл для себя Ницше и стал его большим поклонником и адептом.  Если внимательно прочитать довольно-таки скучную повесть «Фома Гордеев», созданную в 1899 году, то ницшеанские мотивы «сверхчеловека» прямо-таки бьют в глаза.  В том же году была написана знаменитая поэма в прозе «Песня о Соколе».
 Слава Горького росла с невероятной быстротой и вскоре сравнялась с популярностью А. П. Чехова и Л. Н. Толстого. Читателя меньше всего интересовали социальные аспекты его прозы, он искал и находил в них настроение, созвучное времени. По словам критика М. Протопопова, Горький «подменил проблему художественной типизации проблемой "идейного лиризма"».
Как и Достоевский, Горький наделял своих героев необычными чертами характера, надрывом, очень часто – презрением к окружающему миру. Вкладывал в их уста собственные парадоксальные мысли: «У каждого человеческого дела два лица. Одно на виду — это фальшивое, другое спрятанное — оно-то и есть настоящее. Его и нужно найти, дабы понять смысл дела». Здорово красиво, но не вполне понятно.
 Может быть, поэтому и прославился за рубежом, как «великий знаток русской души», каковым, на самом деле, никогда не был. Там признавали русских только с душевными вывертами, с сильными элементами цыганщины и вообще – экзотичных. Горький соответствовал этому «социальному заказу», причем, вопреки общераспространенному мнению, никогда не был реалистом: его произведения ближе всего к модернизму.
В 1898 году Издательством Дороватского и Чарушникова был выпущен первый том сочинений Горького тиражом в 3000 экземпляров, хотя в те годы тираж первой книги молодого автора редко превышал 1 000.
Дело, по-видимому, было в том, что, как писал  впоследствии критик-эмигрант Георгий Адамович, «…В девяностых годах Россия изнывала от “безвременья”, от тишины и покоя... — и в это затишье, полное “грозовых” предчувствий, Горький со своими соколами и буревестниками ворвался, как желанный гость. Что нес он с собою? Никто в точности этого не знал, — да и до того ли было? Не все ли, казалось, равно, смешано ли его доморощенное Ницшеанство с анархизмом или с марксизмом: тогда эти оттенки не имели решающего значения. Был, с одной стороны, “гнет”, с другой — все, что стремилось его уничтожить, с одной стороны “произвол”, с другой — все, что с ним боролось. Не всегда разделение проводилось по линии политической — чаще оно шло по извилистой черте, отделяющей всякий свет от всякого мрака. Все талантливое, свежее, новое зачислялось в “светлый” лагерь, и Горький был принят в нем как вождь и застрельщик... »
Россия ожидала взрывов, потрясений, катастроф, которые бы мгновенно развеяли предгрозовое затишье 80-90-х годов. Так ждут грозы, когда слишком долго «пАрит» и трудно дышать. В этой атмосфере любой глоток свежего воздуха воспринимается как откровение и вызывает повышенный интерес. Так было с философией Ницше. То же случилось и с прозой Горького.
В 1900 году была издана повесть «Трое» (держу пари, что многие впервые слышат об этом произведении Горького). Опять шумный успех, хотя лично я, честно говоря, осилила это произведение с напряжением – скучно, натянуто, вторично. К счастью, мне удалось найти критическую статью в журнале «Курьер» от 1901 года, где некто Владимир Шулятиков, дает убедительные объяснения очередному феномену творчества молодого писателя:
«Вышедшая отдельным изданием повесть «Трое»… это  синтетическая картина «босяцкой» жизни, …обстоятельная характеристика человека «босяцкого» склада…, Высказаться перед целым обществом значит для героев г. Горького дать генеральное сражение неприятелю, значит получить единственное доступное им удовлетворение. Самый факт «изобличения» целого общества уже есть для них великое торжество. В другого рода торжестве им отказано.
… Он заставляет истинных героев своих произведений всегда торжествовать перед людьми, посвящающими себя какому-нибудь методическому труду и не старающимися уйти от этого труда. Он изображает представителей этого труда необыкновенно слабыми. Носитель «босяцкой» удали оказывается сильнее целой толпы рабочих, «тупых, равнодушных, дошедших до крайнего предела душевной слабости, полумертвых…».
Неплохо для «пролетарского писателя». Рабочие и крестьяне – тупое быдло. Бездомные бездельники и пьяницы – венец творения. И ведь это не поза, а истинное мироощущение писателя. Которого он, впрочем, никогда и не скрывал:
«Иногда после разговора с человеком хочется дружелюбно пожать лапу собаке, улыбнуться обезьяне, поклониться слону… Ежели людей по работе ценить, тогда лошадь лучше всякого человека»
   Зато в том же 1901 году написал знаменитую «Песню о буревестнике», навсегда стал «буревестником революции» и кумиром революционной молодежи.
Хотя, если включить здравый смысл, то призыв «пусть сильнее грянет буря» хорош лишь для того, кому эта буря ничем не грозит, кроме красивого зрелища. И пингвины, почему-то названные глупыми, попали в «Песню» с других географических широт, потому и прячутся. Зато как эффектно!
Примечательно, что «Песнь о буревестнике» стала одним из самых любимых литературных произведений Владимира Ильича Ленина, который открыто признавал огромную агитационную ценность этого стихотворения и посвятил ему несколько идеологических статей, в которых раскрывал феномен Максима Горького, как «поэта революции» и «предвестника бури», отмечая при этом удивительно живой и образный язык автора и его бесспорный литературный дар.
Кто же будет спорить с Лениным? Разве что Лев Толстой, который сначала принял Горького за мужика и говорил с ним матом, но затем понял, что все совсем не так просто.
«Не могу отнестись к Горькому искренно, сам не знаю почему, а не могу, - жаловался он Чехову. - Горький - злой человек. У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему Ханаанскую землю, ко всему присматривается, все замечает и обо всем доносит какому-то своему богу».
Горький платил интеллигенции той же монетой. В письмах к И. Репину и Толстому пел гимны во славу Человека:
«Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека... Глубоко верю, что лучше человека ничего нет на земле...»
И в это же самое время писал жене:
«Лучше б мне не видать всю эту сволочь, всех этих жалких, маленьких людей...»
О ком это написано? Да о цвете русской интеллигенции, радушно встретившей молодого писателя в Петербурге осенью 1899 года. Вот только несколько имен: В. Короленко, Н. Михайловский, И. Анненский, П. Струве, П. Милюков, А. Кони, В. Протопопов, Н. Ге.
Спрашивается, кто же тогда не жалок и не мелок? Ответа на этот вопрос Горький так никогда и не дал.
Одновременно с «Буревестником» Горький написал и распространил прокламацию, призывающую к борьбе с самодержавием. За что был арестован, выслан из Нижнего Новгорода и безоговорочно признан «своим» в революционных кругах. Хотя, зная биографию Горького, трудно понять, чем лично ему так уж досадило самодержавие. Или, по примеру своих героев, хотелось изобличить целое общество и тем самым пережить момент наивысшего торжества?
Похоже на то…
Впрочем, существуют и иные точки зрения на творчество Горького.
«Горького многие не считают поэтом, и совершенно зря. Например, „Валашская легенда“ (она же — „Легенда о Марко“). Мне довелось как-то слышать современную песню, написанную на это стихотворение. Мне сразу стало интересно, будет последняя строфа или нет. Как я и предполагал, ее не было. За строкой „От Марко хоть песня осталась“ пошел вокализ (явно имелась в виду упомянутая песня). А ведь ради этой последней, ницшеанской строфы Горький и писал свою основанную на довольно типичном фольклорном сюжете балладу».
Вадим Николаев, «Заметки о русской поэзии»
Вышеупомянутая последняя строфа довольно слабого и напоминающего кустарные коврики с лебедями и русалками, продававшиеся одно время на рынках, стихотворения звучит так:
«А вы на земле проживёте,
Как черви слепые живут:
Ни сказок о вас не расскажут,
Ни песен про вас не споют!»
Резюме: большинство людей - ползучие твари и тупое стадо, которое даже не понимает время от времени появляющихся среди них ярких личностей. Мне грустно об этом писать, но по свидетельству современников, Николай Гумилёв высоко ценил именно последнюю строфу этого стихотворения («Гумилев без глянца», СПб, 2009).
Уж если Гумилев ценил, да еще высоко…1901 год был вообще знаменательным, своего рода вехой в жизни Горького. В этом году Горький обратился к драматургии, написав пьесы «Мещане» и «На дне», которые сразу стали, как бы сказали сейчас, «театральными хитами». Но фактическми все его пьесы – это пьесы о кругах ада. «Егор Булычев и другие» — ад купеческий; «Мещане» — ад семейный; «Дачники» — ад дачный; «На дне» — ад бомжовый. И только одна пьеса о рае — «Дети солнца». Но это рай в дачном аду.
Осмелюсь предположить, что из всех вышеперечисленных пьес большинство современных читателей вспомнят содержание только одной – «На дне». И не потому, что она самая сильная, а потому, что она опять-таки – босяцкая. Вдумайтесь, все, что произносит один из главных героев пьесы, образцовый босяк Сатин, становилось лозунгами:
«Человек — это звучит гордо».
«Ложь — религия господ и хозяев, правда — бог свободного человека...»
От чего свободного?
Премьера «На дне» в МХТ состоялась в собственном здании театра в Москве 18 декабря 1902 года, спустя четыре с половиной месяца после ее создания. В январе 1904 года пьеса получила Грибоедовскую премию. Пьеса была разрешена к постановке только в МХТ, на императорской сцене она была запрещена. Зато она многократно ставилась за рубежом: Берлин (1903, под назв. «Ночлежка»), Финский национальный театр,  Краковский театр, Париж (1905, 1922), Токио (1924, 1925), Нью-Йорк (1956), Лондон (1961), и многие другие.
Гонорары, естественно, выплачивались очень и очень неплохие, особенно при жизни Горького. Но чем знаменитее и богаче он становился, тем меньше общего находилось у него с женой. Екатерина Павловна обладала тонким литературным вкусом и врожденной интеллигентностью, ее коробило от чрезмерной пафосности революционных заклинаний мужа. Как и от некоторых его поступков.
В 1902 году Горький стал крёстным и приёмным отцом еврея Зиновия Свердлова, который взял фамилию Пешков и принял православие. Это было якобы необходимо для того, чтобы Зиновий получил право жить в Москве, но становиться для этого чьим-то приемным сыном было вовсе не обязательно, достаточно было креститься.
Горький сделал очередной широкий жест перед «тупыми мещанами» и…завязал первые связи с социал-демократами. Это для Екатерины Павловны было уже чересчур, но окончательную точку в их браке поставила смерть маленькой дочери. Разошлись, точнее, разъехались они по взаимному согласию после этой трагедии в конце 1903 года.
Однако у них «всю жизнь сохранялись особые отношения», — отмечала их внучка Марфа. Развод так и не был официально оформлен, что отчасти объясняет то обстоятельно, что ни в один зарегистрированный брак Горький больше не вступал.
Но еще до этого, в феврале 1902 года  М. Горького избрали в… почётные академики Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности. Но радость оказалась преждевременной: его избрание было немедленно аннулировано правительством, так как новоизбранный академик «находился под надзором полиции». Вполне логично, кстати.
 В связи с этим Чехов и Короленко отказались от членства в Академии. Вот уж тут я, простите, ни логики, ни просто здравого смысла не вижу. Ни Короленко, ни Чехов антиправительственные прокламации не писали, под надзором полиции не числились и получили классическое образование, а не три класса начальной школы экстерном. Профессиональная солидарность? Возможно, но академия лишилась двух достойнейших членов.
Начинался новый этап в жизни Горького: он познакомился не только со Свердловым, но и с другими видными деятелями революционного движения в России, в том числе, и с Лениным. За революционную прокламацию в связи с расстрелом 9 января был арестован, но почти немедленно освобожден под давлением общественности.
И каким давлением! В защиту Горького выступили известные деятели искусства Г. Гауптман, А. Франс, О. Роден, Т. Гарди, Дж. Мередит, итальянские писатели Г. Деледда, М. Раписарди, Э. де Амичис, композитор Дж. Пуччини, философ Б. Кроче и другие представители творческого и научного мира из Германии, Франции, Англии. В Риме прошли студенческие демонстрации. О России можно даже и не говорить – главной темой тех двух недель было немедленное освобождение Горького из царских застенков.
Конечно же освободили – под залог, и немаленький. В ответ осенью 1905 года писатель… вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию. Душа Буревестника революции жаждала революционной романтики.
Основное влияние на него при этом оказывала новая (гражданская) жена - Мария Федоровна Андреева, актриса Московского художественного театра. В то время Андреева играла роль Наташи в спектакле «На дне». Но, как отмечают биографы, познакомились они несколько раньше, еще в Севастополе. Горький пришел за кулисы, чтобы похвалить актрису за блестящую игру и был сражен наповал ее красотой и обаянием.
Сама Мария Федоровна так вспоминала их первую встречу:
«В дверь постучали. Из-за двери раздался голос Антона Павловича Чехова: «К вам можно, Мария Федоровна? Только я не один, со мной Горький». Дверь распахнулась, первым вошел Чехов, а вслед за ним в гримерке появилась долговязая фигура, облаченная в странный наряд. Горький, не одевался ни по-рабочему, ни по-мужицки, а носил декоративный костюм собственного изобретения. Всегда одетый в черное, он носил косоворотку тонкого сукна, подпоясанную узким кожаным ремешком, суконные шаровары, высокие сапоги и романтическую широкополую шляпу, прикрывавшую волосы, спадавшие на уши.
— Черт знает! Черт знает, как великолепно вы играете! — пробасил Горький, стиснув в своей широкой ладони мою руку. Из-под длинных ресниц глянули голубые глаза, а губы писателя сложились в обаятельную детскую улыбку. Его лицо показалось мне красивее красивого, радостно екнуло сердце…»
По свидетельствам современников, Максим Горький не отличался красотой, но было в нем такое необъяснимое обаяние, которое привлекало всех женщин, с кем он общался.
Именно эта встреча и положила начало их  роману. Они были ровесниками — и Горькому, и Андреевой исполнилось по 32 года. В то время Горький уже был известен как писатель, а талантом Марии Андреевой восхищались и театральная публика, и самые строгие критики.
Мария Андреева тоже была замужем. Однако супруг и двое детей, сын Юрий и дочь Екатерина, не могли сдержать страстную натуру актрисы. Ее муж, крупный чиновник Андрей Желябужский, был старше Андреевой на  18 лет и уже давно махнул рукой на увлечения жены.
В ту пору у Андреевой был бурный роман с известнейшим российским миллионером Саввой Морозовым. Их отношения развивались на глазах у всей Москвы. Морозов жертвовал огромные деньги в пользу театра, где играла Андреева, заваливал ее цветами и дорогими подарками. Морозов был женат, многие осуждали Андрееву. Однако Марии Федоровне было плевать на общественное мнение.
После встречи с Горьким. Андреева вдруг поняла, что влюбилась по-настоящему, почти немедленно и резко разорвала отношения с Морозовым (ходили слухи, что причиной самоубийства знаменитого предпринимателя было именно расставание с Андреевой), ушла из театра, увлеклась революционными идеями, а в 1903 году переехала к Горькому.
Из известной актрисы и светской львицы она превратилась в верную жену и соратницу: вела переписку Горького, спорила с издателями о гонорарах, переводила многочисленные произведения Алексея Максимовича на французский, немецкий и итальянский языки. И… была связующим звеном между Горьким и социал-демократами.
«Тащите с Горького, сколько можете», - писал Ленин в конце 1904 года. И тащили, правда, относительно цивилизованно. Известны даже «расклады»: приблизительно 20 процентов получал тот, кто доставлял деньги, 40 процентов шло в кассу большевиков, остальные честно переводилось на имя Горького в банк.
Мария Федоровна и тут не оставалась в стороне. Она фактически была финансовым агентом партии и повсюду изыскивала средства для революционной деятельности. За деловую хватку, умение «выбить» и достать Ленин называл Марию Андрееву «товарищ Феномен».
Феномену, на самом деле, приходилось нелегко. «Алеша так много пишет, что я за ним едва поспеваю. Пишу дневник нашего заграничного пребывания, перевожу с французского одну книгу, немного шью, словом, всячески наполняю день, чтобы к вечеру устать и уснуть и не видеть снов, потому что хороших снов я не вижу…»  — писала Андреева.
Откуда могли взяться хорошие сны, если во время поездки в США в 1906 году в прессу просочились слухи, что писатель так и не развелся со своей первой супругой. Алексей Максимович везде представлял Марию Федоровну в качестве своей жены, поэтому Горького обвинили в двоеженстве, начались неприятности с властями, сложности с отелями и писателю пришлось уехать из Штатов в Италию с довольно тяжелым осадком.
А ведь задумывалась (и оплачивалась) эта поездка социал-демократами как использование знаменитого писателя и драматурга для привлечения иностранных инвесторов, готовых оплачивать нужды русской революции. Но вместо восторгов газеты фонтанировали нелицеприятными статьями: Горький бросил жену и детей; Андреева оставила супруга и двух малюток; прелюбодеи, они живут во грехе и т.д. (Кстати, информацию «слили» царские агенты).
Горький гневно заявил американским журналистам:
- Она моя жена. И никакой закон, когда-либо изобретенный человеком, не мог бы сделать ее более законной женой. Никогда еще не было более святого и нравственного союза между мужчиной и женщиной, чем наш.
«Город Желтого дьявола» написан именно на волне пережитых унижений – раздражение выплеснулось на бумагу. «Удушающая атмосфера самодержавия» оказалась чистым кислородом по сравнению с ханжески-пуританской атмосферой свободной Америки.
Здоровье Горького оставляло желать лучшего (напомню, с молодости писатель страдал туберкулезом и жил фактически с одним легким), поэтому Марии Федоровне приходилось еще и выполнять обязанности сиделки, сопровождая Горького в многочисленных заграничных поездках, где он лечился, а заодно и собирал средства в поддержку революции в России.
Наверное, это действительно была любовь – во всяком случае, со стороны Андреевой. Правда, Горький сделал очередной широкий жест: усыновил ее детей от нерасторгнутого брака – Екатерину и Юрия. Но дальше этого укрепление «святого и нравственного союза» не пошло.
Начало двадцатого века, особенно первая русская революция и ее последствия вообще были для Горького сплошным разочарованием. Пролетариат столкнулся в декабре 1905 года с той самой радикальной интеллигенцией, которая носила Горького на руках, как с непримиримым противником.
Писателю пришлось совершить нелегкий выбор и он сделал честное и, в своем роде, героическое усилие - повернуться лицом к пролетариату. Единственным и  наиболее выдающимся плодом этого поворота остается роман «Мать». Горький понимал, что это — не самое сильное его произведение, но оправдывал его тем, что оно «нужно», «полезно» для революции и социализма.
В романе возникает тема «истинного христианства». Павел Власов и «товарищи» — «истинные» ученики Христа, пришедшие взамен мнимых. Это в конце концов понимает глубоко верующая в Христа Пелагея Ниловна. Во многом это и сближает мать с «детьми» и приводит к согласию с революцией.
Сегодня трудно понять всемирную популярность этого ходульного романа, написанного по заданию социал-демократической партии и оплаченного деньгами из партийной кассы. Но факт остается фактом. Миллионные тиражи на всех языках во всем мире. С «Митиной любовью» или «Темными аллеями» Бунина и сравнивать не приходится, а вот поди ж ты…
Из-за обострения туберкулёза Горький поселился в Италии на острове Капри, где прожил семь лет. Здесь он написал «Исповедь», где чётко обозначились его философские расхождения с Лениным, но на это произведение мало кто обратил внимание, поскольку отчисления в партийную кассу за другие произведения производились по-прежнему исправно.
Незадолго до начала Первой мировой войны Горький и Андреева вернулись в Россию. С 1913 года Горький редактировал большевистские газеты «Звезда» и «Правда», художественный отдел большевистского журнала «Просвещение», издал первый сборник пролетарских писателей и написал «Сказки об Италии», а также создал серию рассказов и очерков, составивших сборник «По Руси», автобиографические повести «Детство» и «В людях».
(Последняя часть трилогии «Мои университеты» была написана в 1923 году за границей).
Весной 1917 года Горький начал писать «Несвоевременные мысли», которые закончил в 1918 году. Мысли были и впрямь  несвоевременные: о дикости народа и жестокости друзей-большевиков. Хотя писатель одновременно вел большую общественную и политическую работу, критиковал «методы» большевиков, осуждал их отношение к старой интеллигенции, спас многих её представителей от репрессий большевиков и голода.
Мало кто знает, что еще в 1917 году, разойдясь с большевиками в вопросе своевременности социалистической революции в России, Горький не прошёл перерегистрацию членов партии и формально выбыл из неё.
Буря, которую он так неистово-романтично призывал, грянула, и оказалось, что все это совсем не так прекрасно, как мнилось многим, сочувствующим революционному движению и помогавшим ему деньгами.
В 1921 году  Горький уехал за границу. Официально – из-за очередного обострения болезни, лечить которую в Италии настоятельно рекомендовал Ленин. На самом деле Горький поссорился с Лениным, и под угрозой ареста, исходящей от самого вождя, был вынужден эмигрировать из советской России.
Мудрено было не поссориться, если из-под пера «буревестника революции» выходили такие определения революционеров:
«Революционер на время, для сего дня, — человек, с болезненной остротой чувствующий социальные обиды и оскорбления — страдания, наносимые людьми. Принимая в разум внушаемые временем революционные идеи, он, по всему строю чувствований своих, остаётся консерватором, являя собой печальное, часто трагикомическое зрелище существа, пришедшего в люди, как бы нарочно для того, чтобы исказить, опорочить, низвести до смешного, пошлого и нелепого культурное, гуманитарное, общечеловеческое содержание революционных идей.
Он прежде всего обижен за себя, за то, что не талантлив, не силен, за то, что его оскорбляли, даже за то, что некогда он сидел в тюрьме, был в ссылке, влачил тягостное существование эмигранта. Он весь насыщен, как губка, чувством мести и хочет заплатить сторицею обидевшим его. Идеи, принятые им только в разум, но не вросшие в душу его, находятся в прямом и непримиримом противоречии с его деяниями, его приемы борьбы с врагом те же самые, что применялись врагами к нему, иных приемов он не вмещает в себе».
В письме французскому писателю Р. Роллану экс-буревестник написал: «...меня болезненно смущает рост количества страданий, которыми люди платят за красоту своих надежд».
«Вы были словно высокая арка, переброшенная между двумя мирами — прошлым и будущим, а также между Россией и Западом,» — ответил ему Р. Роллан.
Произошла «революция» и в личной жизни Горького. Со временем «святой и нравственный союз» с Марией Андреевой затрещал по швам. Андреева устала обслуживать своего гения, тосковала без детей, страдала без театра. Единственной отрадой для нее осталась партийная работа – в нее она погружалась с головой, а Горького это совершенно не устраивало.
Точкой в романе стало новое увлечение Горького. В 1919 году Горький влюбился в другую Марию. Молодую, яркую, экспрессивную баронессу Будберг, в первом замужестве Закревскую.
«Она неимоверно обаятельна, - описывал Закревскую Герберт Уэллс. - Однако трудно определить, какие свойства составляют ее особенность. Она, безусловно, неопрятна, лоб ее изборожден тревожными морщинами, нос сломан. Она очень быстро ест, заглатывая огромные куски, пьет много водки, и у нее грубоватый, глухой голос, вероятно, оттого, что она заядлая курильщица. Обычно в руках у нее видавшая виды сумка, которая редко застегнута, как положено. Руки прелестной формы и часто весьма сомнительной чистоты. Однако всякий раз, как я видел ее рядом с другими женщинами, она определенно оказывалась и привлекательнее, и интереснее остальных».
Их познакомил Корней Чуковский, порекомендовав Горькому Марию Игнатьевну в качестве секретаря. Он же описал первое редакционное заседание, на котором присутствовала Закревская.
 «Как ни странно, Горький хоть и не говорил ни слова ей, но все говорил для нее, распустил весь павлиний хвост. Был очень остроумен, словоохотлив, блестящ, как гимназист на балу».
Мария Закревская была моложе писателя на 24 года. Об этой женщине ходили самые невероятные слухи, ее подозревали в связях с английской разведкой и НКВД, называли «русской миледи». Горький увлекся и очень скоро сделал Марии Закревской предложение руки и сердца.
Андреева не простила измены. И даже не в измене было дело. Мария Федоровна не могла пережить, что человек, которому она отдала всю себя, запросто взял и выкинул ее из своей жизни. Закревская предложения писателя не приняла, однако поселилась в его квартире. А потом последовала за ним в Италию.
Если немногим менее двадцати лет назад Горький впервые покинул Россию, чтобы избавиться от преследований царизма, то во второй раз он вынужден был покинуть ее из-за того, что взаимное расположение его и новой власти становилось достаточно проблематичным. Жизнь за границей на сей раз оказала на Максима Горького благотворное влияние. Улучшилось самочувствие, отодвинулся кошмар революционных будней. Он много и продуктивно работал, даже издалека умудрялся помогать и эмигрантам, и тем, кто остался в России.
В начале двадцатых годов Горький написал скандальную статью «О русском крестьянстве». Настолько скандальную, что ее не издавали в России ни до, ни после войны, ни в перестройку, - вообще никогда. Просто не издавали и все тут. Быть может, как раз потому, что именно в этом своем сочинении Буревестник говорит о сути революции откровеннее, чем где-либо еще, и чем это позволяли себе его товарищи-большевики. Он живописует варварство и отсталость крестьянской массы, подсказывая читателю, что искоренить это зло возможно только чрезвычайщиной. Создатель Челкаша и Клима убежден: «Как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень - все те почти страшные люди, о которых говорилось выше, и их заменит новое племя - грамотных, разумных, бодрых людей».
«Интеллигенция и революция» - тема из разряда вечных. А вот крестьянство и революция - это то, о чем многое еще не сказано. И сетования Ленина на узость мысли «мелких хозяйчиков», и сочувственно-лирические суждения Солженицына о крестьянском «мiре», «мироустроении» - лишь два идейных края, между которыми еще много невозделанной земли. Мысли титулованного «пролетарского классика» - лишь кое-что из непрочитанного. Или хорошо забытого.
Статья вышла в 1922 году в Берлине. Желающие могут ознакомиться с ее текстом самостоятельно: http://www.rulife.ru/mode/article/68. Но следует быть готовым к тому, что это произведение совершенно перевернет традиционное представление о великом русском писателе-гуманисте. Так, по мнению Горького, «русский человек всегда ищет хозяина, кто бы командовал им извне, а ежели он перерос это рабье стремление, так ищет хомута, который надевает себе изнутри на душу, стремясь опять-таки не дать свободы ни уму, ни сердцу».
В том же 1922 году к отцу приехал сын Максим с женой  Надеждой Введенской (Тимошей), дочерью известного московского врача.
О Максиме Пешкове писал тогдашний секретарь Горького Владислав Ходасевич. 28-летний Максим предстаёт в его воспоминаниях как симпатичный, но предельно инфантильный молодой человек, имевший большие задатки актёрского дарования, интересовавшийся кино, мотоциклами, фотографией и стремившийся в Москву, поскольку Дзержинский обещал подарить ему автомобиль. По рассказу Максима, записанному Ходасевичем, в юности Максим работал в ВЧК.
Можно проследить, как партия «ухаживала» за Горьким, как настойчиво уговаривали вернуться. В первый раз Горький приехал в СССР 1928 году, в связи с празднованием своего 60-летия, по приглашению Советского правительства и лично Сталина. Его встречали на Белорусском вокзале восторженные толпы людей; но среди них было и немало «людей в штатском» — работников сталинских секретных органов. Народ искренно приветствовал возвращение большого русского писателя; но помпезность самой встречи была, конечно, организована Сталиным. Он нуждался в Горьком, имел на него свои виды.
 Горький совершил 5-ти недельную поездку по стране: Курск, Харьков, Крым, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород. Достижения СССР, которые ему показали в этой поездке, были описаны Горьким в цикле очерков «По Советскому Союзу».
Но в СССР остаться не согласился, это время еще не пришло. В 1931 году Горький вторично приехал в СССР и посетил, помимо всего прочего, Соловецкий Лагерь Особого Назначения, которому написал хвалебный отзыв Этому факту посвящён фрагмент труда А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».
В «Архипелаге ГУЛАГ» описывается прибытие Горького и его спутников на Соловки:
 «Это было 20 июня 1929 года. Знаменитый писатель сошел на пристань в Бухте Благоденствия. Рядом с ним была его невестка, вся в коже (черная кожаная фуражка, кожаная куртка, кожаные галифе и высокие узкие сапоги), живой символ ОГПУ плечо о плечо с русской литературой».
Тимоша оставила своё воспоминание о поездке в этот концлагерь:
 «Изумительный вид на озеро. Вода в озере холодного темно-синего цвета, вокруг озера — лес, он кажется заколдованным, меняется освещение, вспыхивают верхушки сосен, и зеркальное озеро становится огненным. Тишина и удивительно красиво. На обратном пути проезжаем торфоразработки. Вечером слушали концерт. Угощали нас соловецкой селедочкой, она небольшая, но поразительно нежная и вкусная, тает во рту».
Ни Горький, ни его невестка не заметили (или не пожелали замечать) специфики концлагеря. Будто на северный курорт приехали, местными красотами полюбоваться.
Надо полагать, за эти две  поездки Горький убедился, что сталинская стабилизация покончила с революционной анархией и что новая бюрократия всерьез взялась за подъем культурного уровня широких масс. Горький решил, что в этом процессе он по праву может претендовать на центральную роль. К тому же он больше не мог жить в захолустном благополучии на Капри не хотел и не мог. Сталин поманил полным собранием сочинений — и Горький вернулся в СССР в 1932 году.
Почти накануне возвращения две центральные советские газеты «Правда» и «Известия» одновременно напечатали статью-памфлет Горького под названием, которое стало крылатой фразой — «С кем вы, мастера культуры?». Сейчас бы такую статью назвали «типичной заказухой». Тогда это читалось иначе.
«Вы, интеллигенты, «мастера культуры» должны бы понять, что рабочий класс, взяв в свои руки политическую власть, откроет перед вами широчайшие возможности культурного творчества.
Посмотрите, какой суровый урок дала история русским интеллигентам: они не пошли со своим рабочим народом и вот — разлагаются в бессильной злобе, гниют в эмиграции. Скоро они все поголовно вымрут, оставив память о себе как о предателях».
Самое интересное, что писалось это еще в эмиграции. Горький только собирался вернуться, но уже, как один он это умел, выкрикнул хлесткое оскорбление в адрес остающихся. В очередной раз самовыразился – и уехал в СССР, спасаться от «бесславного вымирания».
Поссорился с Лениным, а мириться приехал со Сталиным. Его поезд усыпали цветами, дали особняк, созданный архитектором Шехтелем для миллионера-мецената Рябушинского, дачи в Горках и в Теселли (Крым), ежемесячно платили баснословные деньги.
Он не считал свое возвращение унизительным. Не посыпал свою голову пеплом и не собирался, как Алексей Толстой, слагать гимны во славу нового русского царя. Официальные газеты начали публиковать статьи М. Горького, в которых писатель воздавал хвалу правительству за достигнутые результаты и защищал режим от нападок зарубежной интеллигенции.
Это было началом нового, последнего периода сложной и запутанной биографии Горького, которая и сейчас остается загадкой для исследователей. Горький не просто вернулся в Россию, как, например, Куприн. Он вернулся, чтобы стать одним из главных идеологов советской власти, оправдать своим мировым именем многочисленные преступления сталинского режима, но одновременно и спасти многих людей, вытаскивая их из тюрем и лагерей, помочь молодым талантливым писателям.
В свое время Горький  всячески убеждал Ленина, что страшнее нашего крестьянина человека не сыщешь, что чем скорее исчезнет деревня с лица земли, тем лучше. С его легкой руки слова «лавочник» и «собственник» стали ругательными. Еще в 1930 году написал: «Если враг не сдается – его уничтожают», забыв упомянуть настоящего автора этого афоризма - Робеспьера. «Классовая ненависть должна культивироваться путём органического отторжения врага как низшего существа. Я глубоко убеждён, что враг — существо низшего порядка, дегенерат как в физическом, так и в моральном отношении» - такой стала позиция бывшего Буревестника.
Наиболее часто Горького упрекают в прославлении советских чекистов во время поездки на Беломорско-Балтийский канал. Но, по мнению доктора филологических наук, профессора Лидии Спиридоновой, всю жизнь посвятившую изучению Горького, он туда не ездил!
«Летом 1933 года Горький жил на даче в Горках-10, поэтому не было его ни в поезде, где ехало 120 писателей, ни на лукулловском обеде в ресторане «Астория», ни в «линкольнах», возивших писательскую бригаду в Петергоф. Почему же именно его, а не М. Зощенко, Вс. Иванова, В. Катаева, В. Шкловского и других писателей, горячо благодаривших Г. Ягоду за поездку, обвиняют в одобрении «методов террора и насилия»?
По общепринятой точке зрения, идея этой поездки и написания книги принадлежала М. Горькому. Впервые он выразил её во время личной беседы со Сталиным, идея получила согласие и поддержку, а поездка была быстро организована на должном уровне: писатели осуществили путешествие пароходом по недостроенному каналу, посетили лагеря, общались с рабочими и т. д.
 17 августа 1933 года ББК посетила группа из 120 писателей и художников во главе с Максимом Горьким (также среди них были такие известные писатели, как Алексей Толстой, Михаил Зощенко, Вс. Иванов, Виктор Шкловский, Ильф и Петров, Бруно Яс;нский, Валентин Катаев, Вера Инбер, С. Буданцев, Д. Мирский и другие) для освещения строительства канала. Часть из них (36 человек) приняли затем участие в написании 600-страничной книги, посвящённой созданию Беломорканала.
Памятная книга «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» была издана в конце 1934 года специально к XVII съезду коммунистической партии. Редакторами книги являлись: Максим Горький, Л. Л. Авербах, С. Г. Фирин. Многие авторы, а также редакторы Л. Л. Авербах и С. Г. Фирин впоследствии были арестованы. После 1937 года почти весь тираж книги по указанию Главлита был изъят из библиотек и уничтожен.
С моей точки зрения, одна версия не противоречит другой. Основную часть лета Горький действительно прожил на даче в Подмосковье, а в конце августа отправился в «агитационное турне». Слишком уж много свидетелей пребывания Горького на «писательском пароходе», фотографий, текстов его выступлений его на импровизированных (тщательно подготовленных) митингах. Да и не стал бы Горький участвовать в написании книги о том, чего сам в глаза не видел.
В том же 1934 году Горький провел I Всесоюзный съезд советских писателей, на котором выступил с основным докладом. Его стараниями был создан Союз Писателей СССР, множество газет и журналов: книжные серии «История фабрик и заводов», «История гражданской войны», «Библиотека поэта», «История молодого человека XIX столетия», журнал «Литературная учёба». А существующая до сих пор «Литературная газета» была возрождена еще в 1929 году, также во многом благодаря усилиям Горького.
Так что Горький действительно был организатором культурного и научного прогресса в СССР. По его инициативе был реорганизован BИЭМ, созданы десятки институтов, издательств, газет, журналов, серий книг, которые существуют до сих пор. Его значение для истории России трудно переоценить. Но многого мы ещё не знаем или не хотим знать, предпочитая пикантные слухи о его не вполне обычных отношениях с невесткой или многочисленные версии убийства «великого писателя».
Считается, что термин «соцреализм» тоже придумал Горький. Оказывается, фразу «нам нужен реализм, но не критический, а социалистический» произнес Сталин в узком кругу писателей за круглым столом, а Горький просто вставил словосочетание «социалистический реализм» в свой доклад на 1-м съезде писателей. И сам, с его способностью почти мгновенно перевоплощаться,  решил стать истинным соцреалистом.
К сожалению или к счастью – не успел. «Жизнь Клима Самгина» - одно из лучших произведений Горького – осталось недописанным и не имела к соцреализму абсолютно никакого отношения. В России из-под пера автора «Буревестника» и «Сокола» стали вылетать потрясающие фразы:
«Классовая борьба - не утопия, если у одного есть собственный дом, а у другого - только туберкулёз».
«Слезой грязи не смоешь, тем более не смоешь крови».
«Если враг не сдаётся - его уничтожают...»
Второе высказывание тем более интересно, что о слезливости самого Горького ходили легенды.
«Нередко случалось, что, разобравшись в оплаканном, он сам же его и бранил, но первая реакция почти всегда была слезы. Он не стыдился плакать и над своими собственными писаниями: вторая половина каждого нового рассказа, который он мне читал, непременно тонула в рыданиях, всхлипываниях и протирании очков», — писал секретарь писателя Владислав Ходасевич.
Но подобные процитированным выше фразы Горького звучали решительнее, чем речи Сталина, потому что обрело форму художественного слова. Современник писателя, эмигрант И.Д. Сургучев не в шутку полагал, что Горький однажды заключил договор с дьяволом - тот самый, от которого отказался Христос в пустыне. «И ему, среднему в общем писателю, был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. У него было все: и слава, и деньги, и женская лукавая любовь».
Добавлю: и черезмерная, необыкновенная обласканность властью.
11 мая 1934 года скоропостижно скончался сын Горького — Максим Пешков, оставив молодую вдову и двух маленьких дочек – Дарью и Марфу. Для Горького это было тяжелейшим ударом, хотя вся жизнь Максима была очень далека от нормальной и здоровой. Унаследовав от отца слабые легкие, он не получил в придачу железный организм отца, который ежедневно выкуривал больше семидесяти папирос.
В Горьком вообще было много загадочного. Например, он не чувствовал физической боли, но при этом настолько болезненно переживал чужую боль, что когда описывал сцену, как женщину ударили ножом, на его теле вздулся огромный шрам. Он мог выпить сколько угодно спиртного и никогда не пьянел.
Сын тоже много курил и любил выпить, но пьянел быстро и тяжело – мертвецки, при этом, простужаясь от малейшего сквозняка, обожал гонять на мотоцикле в любую погоду с непокрытой головой.
Домашний врач Горьких доктор Левин сообщил в своих показаниях:
Доктор Левин показал:
«У него были три системы в организме, которые очень легко можно было использовать: это сердечнососудистая, чрезвычайно возбудимая система, его дыхательные органы, унаследованные от отца, не в смысле туберкулёза, а в смысле слабости, и, наконец, вегетативно-нервная система. Небольшое количество вина и то влияло на его организм, а он пил, несмотря на это, большое количество вина...»'.
Пусть вас не смущает слово «использовать»: версия о том, что троцкисты руками врачей погубили сына, чтобы ускорить смерть отца, чрезвычайно живуча, да еще подкреплена «чистосердечными показаниями» самих врачей. Факты же таковы: в холодный майский день Максим Пешков, выпив больше обычного, заснул на скамейке в сквере. В результате – тяжелая простуда, перешедшая в двустороннее воспаление легких.
Как впоследствии показал на следствии тот же доктор Левин, «…больной был очень расслаблен, сердце было в отвра¬тительном состоянии: нервная система, как мы знаем, играет огромную роль в течении инфекционных болезней. Все было возбуждено. Все было ослаблено, и болезнь приняла чрезвычайно тяжёлый характер....Ухудшило течение этой болезни то, что были устранены те средства, которые могли принести большую пользу для сердца, и, наоборот, давались те, которые ослабляли сердце. И, в конце концов... 11 мая, после воспаления лёгких, он погиб».
Неправильное лечение это, конечно, скрытая форма убийства, но, как правило, неосознанная. Тем более, что версия о насильственной смерти Максима Пешкова, а затем Максима Горького до сих пор не нашли документального подтверждения. Показания, данные доктором Левиным (и не им одним) в ходе следствия вряд ли можно считать абсолютно убедительными и неопровержимыми.
Из-за смерти сына Горького Первый съезд советских писателей был перенесён на несколько месяцев. На этом же съезде был создан Союз Писателей СССР, который заменил собой все существовавшие до того организации писателей.
Из Устава Союза писателей в редакции 1934 года:
«Союз советских писателей ставит генеральной целью создание произведений высокого художественного значения, насыщенных героической борьбой международного пролетариата, пафосом победы социализма, отражающих великую мудрость и героизм коммунистической партии. Союз советских писателей ставит своей целью создание художественных произведений, достойных великой эпохи социализма».
Уставом же давалось определение социалистического реализма, как основного метода советской литературы и литературной критики, следование которому было обязательным условием членства СП.
Лучше Михаила Булгакова о первом десятилетии существования СП написать, разумеется, невозможно. Добавлю только, что с течением лет в нем практически ничего не изменилось, а попасть в СП (любым путем) означало раз и навсегда комфортно устроиться в жизни. Правда, не все члены СП были довольны своим даже привилегированным положением.
Из письма Мариэтты Шагинян В. М. Молотову 16 сентября 1935 года:
«Я считаю, что Горький окружён паразитами, тунеядцами, дельцами и барами и что, отдавая в руки Горького монополию на советскую литературу, партия не должна забывать грязные промежуточные руки паразитов… У этих людей есть свои среди писателей - почти с сожалением, что не попала в их число, сообщает Шагинян, - которых они балуют и лелеют, есть и враги, пасынки, которых они исподтишка «сживают со свету».
Молотов потребовал разобраться. И председателю СНК СССР был дан ответ:
«В беседе со мной Шагинян заявила: «Горького вы устроили так, что он ни в чём не нуждается, Толстой получает 36 тыс. руб. в месяц. Почему я не устроена так же?»
Союз писателей такого рода требования, навеянные манией величия, удовлетворить не в состоянии... 21.IX.-35 г.».
Но СП – это отдельная тема для отдельного очерка. Вернемся к Горькому.
О своей будущей судьбе Горький догадался очень рано. Еще в 1899 году в письме к Чехову он сравнил себя с паровозом, который мчится в неизвестность:
«Но рельс подо мной нет... и впереди ждет меня крушение. Момент, когда я зароюсь носом в землю — еще не близок, да если б он хоть завтра наступил, мне все равно, я ничего не боюсь и ни на что не жалуюсь».
В одной из записок 1935 года Горький написал:
«Как собака: все понимаю, а молчу». Символичное перевоплощение для Буревестника, не правда ли?
На лето 1935 года был намечен Международный конгресс писателей в Париже. С Горьким в эти дни творилось что-то неладное. Ехать на парижский конгресс он не хотел, плохо себя чувствовал, да и не знал, что говорить. Видел уже, что идеи коммунизма в СССР продолжали осуществляться далеко не в белых перчатках. Более того - в «ежовых рукавицах». Об этом не то что говорить – думать порой было страшно.
Не поехал. Послал расплывчатое приветствие, опубликованное в газете «Правда», 1935, No 172, 24 июня. Настолько расплывчатое и обтекаемое, что возникает сомнение: сам ли Горький его писал. Тем более что в Полное собрание сочинений это приветствие не было включено.
Состояние здоровья Горького ухудшалось с каждым днем. Лечили его лучшие врачи (впоследствии оказавшиеся на скамье подсудимых по обвинению в убийстве великого писателя). Лечили впрочем, своеобразно (из показаний доктора Левина):
"В отношении Алексея Максимовича установка была такая: применять ряд средств, которые были, в общем, показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сер¬дечной деятельности. К числу таких средств относились камфара, кофеин, кардиозол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках. Так, например, он получал до сорока шприцев камфары... в сутки. Для него эта доза была велика... плюс две инъекции дигалена... плюс четыре инъекции кофеина... плюс две инъекции стрихнина...".
Такими дозами здорового слона можно убить, а не больного человека. Поэтому вокруг обстоятельств смерти Горького ходили слухи об отравлении, которые, впрочем, не нашли весомого подтверждения.
27 мая 1936 года после посещения могилы сына, Горький простудился на холодной ветряной погоде и заболел. Проболел 3 недели и 18 июня скончался в Горках, пережив сына чуть более чем на два года. После смерти был кремирован, прах помещён в урне в Кремлёвской стене на Красной площади в Москве. Перед кремацией мозг М. Горького был извлечён и доставлен в Московский Институт мозга для дальнейшего изучения.
Произошло это накануне приезда в Москву Андре Жида и Луи Арагона. Это также дало основание для слухов о том, что смерть не была случайной.
Но с той же долей вероятности Горький мог умереть сразу после того, как вернулся из эмиграции. Случись такое, во всём мире заговорили бы, что Сталин специально выманил Горького - чтобы убить. А ведь спасли-то чудом, просто организм был еще намного сильнее
К тому же шел 1936 год, близилась самая страшная волна репрессий. При этой буре Буревестник был бы совершенно лишним.

P.S. Памятник Горькому у Белорусского вокзала исчез, и не известно, вернется ли. Улица Горького снова стала Тверской, город Горький – Нижним Новгородом, станция метро – «Тверской».
 Но сам Горький так и остался Горьким, никем до конца не понятый и не разгаданный двуглавый буревестник революции.