Рубцов в трудовом Радонежье. Памяти отца

 40 дней, как нет моего отца, поэта Евгения Мартишина.
Он подарил России слово "Радонежье".
Да, теперь так называют наш район.
Это слово - в названии моей статьи, которая имеет и второе название-
"Краеведческий детектив".




 Хороша подмосковная осень!

               Вот и в тот памятный денёк, увидев с утра небесную лазурь и золото листьев, мы с супругом, живописцем Анатолием Власовым, поехали по Сергиево-Посадскому району: на этюды.

               А как район наш пригож! Здесь и Абрамцево с возвышенной творческой энергетикой, здесь и духовное зерно родной земли – древний Радонеж с белой церковью над литыми полями; здесь и величественный Хотьковский монастырь – усыпальница Кирилла и Марии, родителей Преподобного Сергия Радонежского. Здесь и звонкое, весёлое, мастеровое Богородское, и целебный мир Загорских Далей, и радоновые ручьи с реликтовым лунником на берегах близ тихих Каменок, и врачующая власть Гремячего водопада… И таинственное древнее Шеметово, и сказочно-ромашковое Муханово…

               Но есть в Радонежских просторах сторона Берендеева, вещая сторона, воспетая Михаилом Пришвиным. Устремлялся писатель-провидец в эту сторону, бродил до вечера по лесам и полям, слушая голоса трав да перекличку дерев. В ночь видел вещие сны, а утром, рано, пока все домашние спали, записывал на заре свои чудо-рассказы, повести, заметки о жизни, полной поэзии, – полные поэзии…

               Эта сторона Берендеева, ближе к границе с Переславским районом – к дивному Синему Камню на Клещине озере да к легендарной родине Александра Невского ближе – эта сторона мила моему супругу: отсюда корни его рода, в деревне Редриковы Горы мама его родилась. Только вслушайтесь в названия местные: Редриков дол, Пречистено, Верхние Дворики…

               Вот в этот уголок района мы и поехали в то памятное воскресенье.

               Редриков дол, Редриковы горы – холмы и отлоги  Клинско-Дмитровской гряды, в этом месте особенно мощной, – встретили нас своим грандиозным молчанием. Да, взор  привычен к равнинному Подмосковью, и эта неприступность, суровость, динамичная отвага непокорно вставшей на дыбы, словно былинный конь, земли, – удивляет и завораживает.

               – Вот и Редриков дол,

               Вот и горы волною зелёной, –

начала складывать я строки, и вдруг пришли на память стихи Николая Рубцова:

 

      –   Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…

 

               И так они были органичны, так «шли к лицу» этой местности, словно были рождены ею…

               Подошёл к закату день, и в старых избах над гигантским обрывом стали загораться первые огоньки…             

 

…О, сельские виды! О, дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!

Боюсь я, боюсь я, как вольная синяя птица,

               Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

 

               Стихи Рубцова будто были рядом…

               День догорал… Силуэты изб почернели над кручей, потемнели частоколы остроконечных деревянных заборов…

 

…Останьтесь, останьтесь, небесные  синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!

 

            У краснотала шумно встряхнулся конь… Анатолий уже убирал в рюкзак этюдник и краски… Сказочная местность провожала нас, не желая прощаться…

…Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье

И тайные сны неподвижных ночных деревень…

 

И снова – ясное чувство какой-то незримой связи рубцовских стихов и Редриковой округи…

Дома я открыла том Николая Рубцова, где стихи поэта перемежались с воспоминаниями друзей-литераторов.

И, о чудо!

Вот он, подарок Редриковых гор!

На одной из страниц я вижу важную новость: Рубцов был в наших краях!

Имя Николая Рубцова может быть занесено и в словарь радонежского краеведения: известно, что он был в нашем районе, выступал перед сельскими жителями в импровизированном концерте бригады студентов Литинститута. Было это в далёком 1962 году, когда студенты помогали в уборке урожая подшефному колхозу. Вот что пишет однокурсник Рубцова по Литературному институту  Михаил Шаповалов в воспоминаниях:

«В первый учебный сентябрь  нас послали на работу в колхоз, расположенный под Загорском. Деревня, где нас разместили по избам, уже растеряла большую часть жителей: не только молодые, но и все, кто мог рассчитывать на сносный заработок, подались в столицу и пригороды. Помню, мы были поражены, когда случайно выяснилось, что электричество в деревню провели не так давно: в пятидесятые. «И это в двухстах километрах от Москвы!» – как бы подвёл черту кто-то. На что Рубцов сказал со значением:

–                Эх, не видели вы наших вологодских деревень!..

Мы промолчали. Чего не видели, того не видели».

Узнать бы, увидеть бы, о каком местечке района ведёт речь Михаил Шаповалов! Он создавал свои воспоминания, обращаясь мыслями к другу-поэту, к общей юности, и не указал ни названия колхоза, ни названия деревни…

Но, может быть, по приметам воспоминаний мы найдём это место?

Двести километров от Москвы… Тогда как сам райцентр – тогдашний Загорск – в семидесяти пяти. Значит, деревенька где-то «в глубинке» района, колесили студенты по дорогам, вот и умножили вдвое обобщённое расстояние; знать, не в сторону столицы, а удаляясь от неё: на север или на северо-восток.

В пятидесятые было проведено электричество… Крестьянская изба служила клубом… Был концерт со стихами, которые невозможно забыть… Может, местные жители вспомнят и откликнутся? Вновь откроем страницы воспоминаний писателя Шаповалова:

«В местном клубе мы дали литературный вечер. Клуб оказался обыкновенной избой, где стояли в несколько рядов скамейки… Собирались старики с детворой, молодёжи было мало. Читали стихи. Принимали каждого радушно, однако самый большой успех выпал на долю Рубцова. Стоя на краю сцены, он читал громко, уверено и, отвергая жестом руки заслуженные аплодисменты, переходил от хохм о флотской жизни к любовной лирике, к стихам о Вологодчине…   Вечер кончился поздно. Нас искренне благодарили».

Сам Михаил Шаповалов, выступавший после Рубцова, своих стихов решил не читать. Под впечатлением от высокой лирики он вышел на сцену и объявил, что он будет читать стихи Есенина – поэта, чья лирика была особенно близка Николаю Рубцову.  По реакции зала Шаповалов понял, что не ошибся…

Услышать бы хоть словечко от тех, кто был тогда среди зрителей! Неужели никто не вспомнит?  Михаил Шаповалов пишет:

«Стояли у сельсовета. Синий день Подмосковья – солнечный, тихий. Неподалёку паслась лошадь. Карачаевец Ахмат Кубанов подошёл к ней, потрепал гриву и что-то сказал на ухо. Рубцов засмеялся:

– Ахмат! Она по-вашему не понимает.

– Нет, понимает, – отозвался тот.

– Докажи!..

Ахмат вновь приласкал лошадь и, когда она подняла голову, ловко вскочил ей на спину. Лошадь затрусила по улице. Ахмат сидел ровно, понукая ногами в бока. Проехав метров сто, он развернулся и под наш радостный галдёж спешился у крыльца сельсовета. Рубцов в восторге кинулся обнимать товарища… Когда я читаю стихотворение «Эх, коня да удаль азиата», невольно прокручиваю в памяти эту сцену».

Откроем томик Рубцова и найдём стихотворение:

 

Эх, коня да удаль азиата

Мне взамен чернильниц и бумаг, –

Как под гибким телом Азамата,

Подо мною взвился б аргамак!

 

Это стихотворение действительно относится к ранней лирике поэта, хотя написано, вероятно, по другому случаю: оно датировано в изданиях 1961 годом. Или здесь ошибка в датировке? Но для нас важнее другое:  после 1962 года в лирике Рубцова всё отчётливей проявляется одна из важнейших тем его поэзии – тема труда. И не этот ли радонежский сельсовет, который запомнился сокурснику,  Рубцов видит в прозрении-клятве:

 

До конца, до тихого креста,

Пусть душа останется чиста!

Перед этой жёлтой, захолустной

Стороной берёзовой моей,

Перед жнивой, пасмурной и грустной

В  дни осенних горестных дождей,

Перед этим строгим сельсоветом,

Перед этим стадом у моста,

Перед всем старинным белым светом

Я клянусь: душа моя чиста.

Пусть она останется чиста

До конца, до смертного креста!

 

В этом стихотворении 1969 года  – за два года до смертного креста – поэт клянётся перед Родиной, рисуя её как Русь крестьянскую, трудовую: жнива – сжатое, потрудившееся поле; строгий сельсовет; общинное стадо; старинный уклад… Такой видел Родину поэт – и жил по её заветам. Всего за девять лет, что было отмеряно поэту судьбой после поступления в Литинститут – за девять лет настоящей профессиональной деятельности – он создаёт множество прекрасных стихотворений, и в большинстве стихов он воспевает труд.

Эта тема до сих пор остаётся неисследованной, незамеченной критиками и литературоведами. Феномен Рубцова неисчерпаем, и  разные учёные видят разные грани этого чудесного дара.

Новым исследователям будут открываться всё новые грани сокровища, имя которому – поэзия Николая Рубцова.

И кто-нибудь обязательно согласится со мной в том, что поэзия Николая Рубцова – поэзия труда…

Вдумчиво читая стихи Рубцова, мы вдруг откроем для себя неожиданного поэта –  поэта труда, поэта свершений, творца трудовых будней, творца дерзновенных подвигов.

И, как знать, не  радонежский ли колхоз вспомнался  Николаю Рубцову, когда он записывал свои проникновенные строки? Не та ли радонежская осень? Не радонежские ли поля?    

Перечтём стихотворение «Ферапонтово» – оно о вологодской глубинке. В Кирилловском районе Вологодской области – небольшое село с клубом и сельсоветом, магазином и столовой-рестораном. На горушке у села – знаменитый монастырь, где работал древнерусский живописец Дионисий с сыновьями, украшая церкви. Поэт заканчивает стихотворение словами: «И казалась мне эта деревня Чем-то самым святым на  земле…».

Это – одно из последних стихотворений Рубцова, и мы вправе принять его как лирическое завещание поэта: осмыслить наследие предков и возвысить его своим трудом, своим приложением сил и талантов до новых высот – на благо России, во славу Руси. Так, как Дионисий прославил фресками и росписями храм Рождества Богородицы в Ферапонтове.

Но не вспомнилась ли здесь Николаю Рубцову наша Лавра, которую он, несомненно, видел – это диво дивное, созданное молитвами и трудом, духом и жизнью народа?

Не мог не видеть – не мог не съездить из колхоза в райцентр: прикоснуться, приобщиться к духовному чуду, к торжественной красоте!

Как не верить, что жива память о  Радонежской земле в самом свете, в самом духовном веществе поэзии Рубцова?

Но как же, но как же найти ответ на приблазнившуюся загадку?

Была вероятность, что в Литинституте могли в архивах найтись документы, где указано местопребывание студентов «на картошке» пятьдесят лет назад… Но – пятьдесят лет назад! И уже лет двадцать как исчезла из институтов практика помощи колхозам в уборке урожая. Но и, учась в Литинституте в 1995-1999 годах, я не слышала даже отголоска ностальгических легенд, связанных с былыми поездками в колхозы.

Так, погрустив и подумав, я вспомнила, что есть в Москве место, куда стекаются все новые данные о поэте: их любовно притягивают своей кропотливой работой энтузиасты Рубцовского центра в Москве.

Именно туда я поехала в надежде приоткрыть тайну рубцовских строк, звучавших в душе Редриковых просторов.

Выйдя из метро на Академической, я долго ехала на маршрутке по ровному району, полному лоскутной цветной архитектуры, словно радостное летнее поле. Вдали оставались московские холмы и высотки…

Или мне показалось, что долго?

Вот, наконец, дом номер три по улице Дмитрия Ульянова – здание окружной библиотеки.

Вот, едва войдя в двери,  я оказываюсь в пространстве художественно оформленных музейных экспозиций, продуманных так, что предстаёт передо мной вся жизнь поэта Рубцова…

Вот уже встречает меня директор библиотеки, ведущий специалист Рубцовского центра,  Наталья Сергеевна!

Она внимательно слушает мой  рассказ о Радонежской рубцовской загадке и предлагает связаться с Майей Андреевной Полетовой – врачом и литератором, основательницей музея в библиотеке: Майя Андреевна только что выпустила новую книгу исследований биографии Рубцова.

Майя Полетова, трепетно почитающая поэзию Рубцова, знает о биографии поэта, наверное, больше всех. Долгое время изучая творчество поэта, она знает множество людей, связанных с рубцовской судьбой…

И вот я уже говорю с Майей Полетовой!

Но  Радонежской осени Николая Рубцова она, не связанная с Радонежьем, такого значения не придавала. Она не исследовала дороги Рубцова в той короткой колхозной поездке…

Но она может помочь мне поговорить с однокурсником Рубцова по Литинституту, с одним из тех, кто был в том самом колхозе на уборке урожая!

И вот я набираю цифры телефонного номера, и слышу голос московского писателя Николая Васильевича Попова, и он называет деревню…

 

 

Неужели судьба поэта Николая Рубцова связана с нашим районом?

Да.

Неужели земля Радонежья отразилась в его стихах, оказала влияние на поэзию, на творчество?

Да.

Неужели мы можем узнать что-либо точнее?

И вот я набираю цифры телефонного номера, и слышу голос московского писателя Николая Васильевича Попова, и он называет деревню…

Я слышу: деревня Шубино…

Да, деревня Шубино Бужаниновского сельсовета!

И это – рядом с Редриковым долом!

В Шубино, в Шубино литинститутовцы приезжали с шефской помощью на уборку картошки в сентябре 1962 года!   

Меня тогда и на свете не было…

Не веря удаче, я торопилась записать слова Николая Васильевича…

Рассказал он немного о далёких памятных днях, но как для меня было ценно это немногое! Рассказал писатель, что его, студента, удивило поведение Коли Рубцова, первокурсника, которому было тогда двадцать шесть лет – довольно солидный возраст человека после армии, со стажем заводской работы…

«Он просто превратился в мальчишку, когда приехал в деревню и увидел стога на поле. Залезал, забирался на самую вершину стога сена – и скатывался с хохотом вниз. Скатится, встряхнёт свою шляпу от соломы и вновь залезает наверх, и всё начинается сначала. Снова гогочет, хохочет. Как будто вселился в него прежний дух младенчества.

А как он настоял, что будет сам печь для всех на костре картошку, и как оживился при этом действе, и с каким аппетитом её ел – это надо было видеть! Жизнь в деревне  была близка и приятна его сердцу…

 Это сродство столичного студента  с деревенским бытием, его ловкость в крестьянском труде быстро  приметили в колхозе. Коля стал ездить с местным конюхом в ночное, стал помогать при конюшне.

Как-то продемонстрировал нам свою верховую езду – промчался на коне по холмистым  шубинским полям…

 Так и запомнилась эта местность: речки приметной не было, но вот холмистые поля были очень красивы.

Когда  вспоминаю это, то всё повторяю мысленно Колины стихи – «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны». Они про то время, про те впечатления. И они – будто вне времени… Думаю: уж  не там ли, в Шубине, он их написал?»

Вслушаемся и мы в строки знаменитого стихотворения:

 

               Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,       

Неведомый сын удивительных вольных племён!

Как прежде скакали на голос удачи капризный,

Я буду скакать по следам миновавших времён…

 

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,

И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,

И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,

И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил! 

 

Да, написано стихотворение в 1963 году – сразу после радонежской колхозной осени, осени, где было и воскресное веселье, и таинственное дыхание огромных полей в ночном, где паслись спокойные кони, где вставали короны солнечных лучей над великой пашнею мира, где близость Троице-Сергиевой Лавры  всегда придавала особое звучание лирам поэтов, напоминая о близости той Силы – Непостижной и Нераздельной…

 

 О, сельские виды! О, дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!

Боюсь я, боюсь я, как вольная синяя птица,

Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!            

 

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,

Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…

Отчизна и воля – останься, моё божество!

 

 

А, может, это стихотворение было только записано в 1963 году, написано же – навеяно – именно там, в Шубине, навеяно вещей пришвинской музой, достославной Берендеевой стороной?

Известно, что Рубцов не сразу записывал, не сразу печатал на машинке свои стихи: он легко носил их в памяти. У него и машинки печатной, дорогой редкости по тем временам, не было. Он помнил свои стихи наизусть и при случае – печатал на бумагу в редакциях или у друзей, находя время – записывал от руки… Он не хранил архива, и не был дотошен в датировке стихов: «Кажется, я так и умру с целым чемоданом незаписанных стихов в голове», - горько шутил он.

И ещё одно рубцовское стихотворение вспоминается, едва подумаешь про Редриковы горы, Пречистенские просторы… Знаменитое стихотворение «Звезда полей» датировано 1964 годом, и, как знать, может быть, поэт вспоминал: над Редриковым долом, на Залесском краю Радонежья, горят звонкие осенние звёзды…

 

…Звезда полей! В минуты потрясений

Я вспоминал, как тихо за холмом

Она горит над золотом осенним,

Она горит над  зимним серебром…

 

«Звезда полей», -   так назвал свою «звёздную» книгу Рубцов – книгу, принесшую ему известность. В литературных кругах мне доводилось и слышать, и читать, что это название Николай «взял», попросил для книги у замечательного поэта Владимира Соколова, друга по Литинституту. Говорилось это часто с некоей долей осуждения обоих: де, зачем один взял не своё, а другой своё кровное отдал? Говорили, де, Соколову, горожанину, название «Звезда полей» было не дорого, не близко, - вот и отдал то, что было не нужно. Но поэзия – сила творчества, объединения, братства. Лукавства, обмана она не потерпит. И не было здесь лукавства.

Был искренний высокий дар от Поэта к Поэту – Владимир даровал, а Николай принял. И не были слова «Звезда полей» лишними для Соколова: были дороги, не мог он не знать их  незримую творческую цену.

Тем весомей пророческий братский дар одного русского поэта другому: дар, как завет о созидании, сотворчестве, согражданстве – соборности…

Дар под светом единой Звезды Полей – дар ради этого высокого света, ради высокой цели.

Сам Сергий Радонежский, просияв на подмосковной земле, дал нам дар единения, единства – дал возможность принять этот Божий дар.

И видели хрупкость этого Дара и Соколов, и Рубцов; и ради этого Дара выходил на вещие радонежские тропы Михаил Пришвин.

Останьтесь, останьтесь, небесные  синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!..

 

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье

И тайные сны неподвижных ночных деревень.

Никто меж полей не услышит глухое скаканье,

Никто не окликнет мелькнувшую лёгкую тень.

 

И только, страдая, израненный бывший десантник

Расскажет в бреду удивлённой старухе своей,

Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,

Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей…




               Да, должна быть новая страница в Радонежском краеведении – страница Николая Рубцова.

               И новое литературное название на карте, дорогое сердцам людей – деревня Шубино, что при поселении Бужаниново Сергиево-Посадского района.

Ведь радонежский уголок, так или иначе отразившийся во впечатлениях поэта, в стихах Николая Рубцова, оказался не безымянен – он открыл нам свою заповедную тайну!

Открыл, чтобы вечно торжествовала звезда труда и поэзии, звезда труда и покоя, звезда подмосковных полей!