Великому Жан-Жаку Руссо. Письмо III к Юлии

     Запаситесь терпением, сударыня!
Я докучаю вам в последний раз.
Когда моё чувство к вам ещё лишь зарождалось,
я и не подозревал, какие уготовил себе терзания в тот час.
    Вначале меня мучила только безнадежная любовь, но рассудок мог бы одолеть её со временем;
потом я испытал мучения более сильные из-за вашего равнодушия, что стало тяжелейшим бременем;
ныне испытываю жесточайшие муки,
сознавая, что и вы страдаете в разлуке.
    О, Юлия! Я с горечью вижу, что мои жалобы смущают ваш покой. Я и сам – будто ни я.
Вы упорно молчите, но своим настороженным сердцем я улавливаю тайные ваши волнения.
Взор у вас сделался сумрачен, задумчив, он устремлен в землю, от меня –
вы лишь иногда мельком растерянно взглядываете на меня;
яркий румянец поблек, несвойственная вам бледность покрывает ланиты, жизнь стала не просто нелегка;
весёлость вас покинула; вас гнетёт смертельная тоска;
и только неизменная кротость умеряет тревогу,
омрачающую вашу душу. Как изменить всё это?  Хоть понемногу.
    Волнение ли чувств, презрение или жалость к моим мукам, но что-то вас томит, я это вижу.
Боюсь, не я ли причиной ваших горестей, но я не хочу об этом думать и приказываю себе: не сметь;
этот страх удручает меня сильнее, чем радует надежда, которую я мог бы для себя усмотреть, –
ибо или я ошибаюсь, но жажду встречи и признания вам откровенного,
или ваше счастье мне дороже моего собственного.
    Меж тем, размышляя о себе, я начинаю понимать,
как плохо судил о своём сердце, и вижу, хотя и слишком поздно это осознавать,
что чувство, которое мне казалось мимолетною вспышкой страсти,
будет моим уделом на всю жизнь и будет лишь расти.
    И чем вы печальнее, тем я слабее в борьбе с самим собою.
Никогда, – о, никогда огонь ваших глаз, свежесть красок, обаяние ума,
вся прелесть вашей былой весёлости не оказывали на меня такого действия,
какое оказывает ваше уныние. Вы это видите сама.
   Поверьте мне в этом, о божественная Юлия.
Если бы вы только знали, какое пламя охватило мою душу за эту томительную неделю – будто сгораю я,
вы бы сами ужаснулись тому, сколько причинили мне страданий. Отныне –
им нет исцеления, и я, в отчаянии, чувствую, что снедающий меня огонь погаснет лишь в могиле.
    Нужды нет! Если счастье мне и не суждено, то, по крайней мере, я могу стать достойным его,
я надеюсь, что вы будете уважать человека, коему вы даже не соблаговолили ответить, и добьюсь того.
Я молод и успею завоевать уважение, которого ныне ещё не достоин, но хочу быть достоин этой чести.
А пока нужно вернуть вам покой, исчезнувший для меня навеки, а вами утраченный по моей милости.
    Справедливость требует, чтобы я один нёс бремя проступка, если виноват лишь я сам, не держите на меня злость.
Прощайте же, о дивная Юлия, живите безмятежно, пусть вернётся к вам былая весёлость;
с завтрашнего дня мы более не увидимся. Но знайте, моя пылкая и чистая любовь,
пламя, сжигающее меня, не угаснет всю мою жизнь и будет пылать ради вас вновь.
   Сердце, полное любви к столь достойному созданию, кто бы ни позови –
никогда не унизится для другой любви;
отныне оно будет предано лишь вам и добродетели
и вовеки не осквернит чуждым огнём тот алтарь, что служил для поклонения Юлии, если вы так хотели.

Записка. От Юлии.
Не внушайте себе мысль, что отъезд ваш неизбежен.
Добродетельное сердце найдёт силы побороть себя или умолкнуть, чтоб расстаться,
а, быть может, и стать суровым.
Вы же… вы можете остаться.

Ответ.
Я молчал долго; ваша холодность в конце концов заставила меня заговорить.
Можно преодолеть себя во имя добродетели, если очень любить,
но презрение того, кого любишь, непереносимо.
Я должен уехать, так жить невыносимо.

Вторая записка. От Юлии.
Нет, сударь, если чувства, в которых вы мне открылись, слова, которые вы осмелились высказать,
не были притворством, чтобы просто со мной поиграть,
то такого человека, как вы, они обязывают к большему; пора для этого настала;
уехать – этого мало.

Ответ.
Притворство было лишь в том, что страсть якобы укрощена в моём отчаявшемся сердце.
Завтра вы будете довольны,
и, что бы вы ни говорили,
так поступить мне легче, чем уехать туда, где все вольны.

Третья записка. От Юлии.
Безумец! Если тебе дорога моя жизнь, страшись посягать на свою.
За мной неотступно следят, вы не видите?!
Я не могу ни говорить с вами, ни писать вам до завтра.
Ждите.

––––––   
Жан-Жак Руссо. Юлия, или Новая Элоиза. (Отрывок.)
ПИСЬМО III к Юлии.
Запаситесь терпением, сударыня! Я докучаю вам в последний раз.
Когда мое чувство к вам еще лишь зарождалось, я и не подозревал, какие уготовал себе терзания. Вначале меня мучила только безнадежная любовь, но рассудок мог бы одолеть ее со временем; потом я испытал мучения более сильные — из-за вашего равнодушия; ныне испытываю жесточайшие муки, сознавая, что и вы страдаете. О Юлия! Я с горечью вижу, что мои жалобы смущают ваш покой. Вы упорно молчите, но своим настороженным сердцем я улавливаю тайные ваши волнения. Взор у вас сделался сумрачен, задумчив, он устремлен в землю — вы лишь иногда мельком растерянно взглядываете на меня; яркий румянец поблек, несвойственная вам бледность покрывает ланиты; веселость вас покинула; вас гнетет смертельная тоска; и только неизменная кротость умеряет тревогу, омрачающую вашу душу.
Волнение ли чувств, презрение или жалость к моим мукам, но что-то вас томит, я это вижу. Боюсь, не я ли причиной ваших горестей, и этот страх удручает меня сильнее, чем радует надежда, которую я мог бы для себя усмотреть, — ибо или я ошибаюсь, или ваше счастье мне дороже моего собственного. Меж тем, размышляя о себе, я начинаю понимать, как плохо судил о своем сердце, и вижу, хотя и слишком поздно, что чувство, которое мне казалось мимолетною вспышкой страсти, будет моим уделом на всю жизнь. И чем вы печальнее, тем я слабее в борьбе с собою самим. Никогда, — о, никогда огонь ваших глаз, свежесть красок, обаяние ума, вся прелесть вашей былой веселости не оказывали на меня такого действия, какое оказывает ваше уныние. Поверьте мне в этом, о божественная Юлия. Если бы вы только знали, какое пламя охватило мою душу за эту томительную неделю, вы бы сами ужаснулись тому, сколько причинили мне страданий. Отныне им нет исцеления, и я, в отчаянии, чувствую, что снедающий меня огонь погаснет лишь в могиле.
Нужды нет! Если счастье и не суждено мне, то, по крайней мере, я могу стать достойным его, и добьюсь того, что вы будете уважать человека, коему вы даже не соблаговолили ответить. Я молод и успею завоевать уважение, которого ныне еще не достоин. А пока нужно вернуть вам покой, исчезнувший для меня навеки, а вами утраченный по моей милости. Справедливость требует, чтобы я один нес бремя проступка, если виноват лишь я сам. Прощайте же, о дивная Юлия, живите безмятежно, пусть вернется к вам былая веселость; с завтрашнего дня мы более не увидимся. Но знайте, моя пылкая и чистая любовь, пламя, сжигающее меня, не угаснет во всю мою жизнь. Сердце, полное любви к столь достойному созданию, никогда не унизится для другой любви; отныне оно будет предано лишь вам и добродетели и вовеки не осквернит чуждым огнем тот алтарь, что служил для поклонения Юлии.
ЗАПИСКА От Юлии
Не внушайте себе мысль, что отъезд ваш неизбежен. Добродетельное сердце найдет силы побороть себя или умолкнуть, а быть может, и стать суровым. Вы же… вы можете остаться.
ОТВЕТ
Я молчал долго; ваша холодность в конце концов заставила меня заговорить. Можно преодолеть себя во имя добродетели, но презрение того, кого любишь, непереносимо, Я должен уехать.
ВТОРАЯ ЗАПИСКА От Юлии
Нет, сударь, если чувства, в которых вы мне открылись, слова, которые вы осмелились высказать, не были притворством, то такого человека, как вы, они обязывают к большему; уехать — этого мало.
ОТВЕТ
Притворство было лишь в том, что страсть якобы укрощена в моем отчаявшемся сердце. Завтра вы будете довольны, и, что бы вы ни говорили, так поступить мне легче, чем уехать.
ТРЕТЬЯ ЗАПИСКА От Юлии
Безумец! Если тебе дорога моя жизнь, страшись посягать на свою. За мной неотступно следят, я не могу ни говорить с вами, ни писать вам до завтра. Ждите.