Великому Жан-Жаку Руссо. Письмо II к Юлии

   Как заблуждался я, сударыня, когда писал вам первое своё письмо, взывая к вашей милости.
Нет умиротворения моим печалям, – напротив, я умножил их, подвергнув себя вашей немилости;
да, чувствую, что случилось самое худшее, –  вас разгневал я.
Ваше молчание, холодность, замкнутость, – слишком ясные знаки моего несчастья. 
    Исполнив мою просьбу лишь наполовину, вы тем самым ещё больше наказали меня:
 E poi ch’amor di me vi fece accorta,     (Насторожась перед моей любовью,)
Fur i biondi capelli allor velati,  (Прикрыли вы свои златые кудри, раcпустившиеся по изголовью,)
E l’amoroso sguardo in se raccolto.*     (И глядели отчуждённо на меня.)*
   Вы и при других уже не допускаете невинных вольностей, –
а я, безумец, на них сетовал, что они встретились мне на моём пути;
но ещё суровее вы бываете наедине со мною;
вы изощрённо жестоки и в снисходительности, и в строгости.
   Если б вы знали, как меня терзает ваша холодность, вы бы поняли со своею искренностью веры,
что я наказан сверх меры.
Страстно хотелось бы мне вернуть прошлое и сделать так,
чтобы вы не видели этого рокового письма ни наяву, ни во сне – никак.
    Да, из боязни снова оскорбить вас, я бы не стал более писать,
если б не первое письмо, но как это было узнать? –
Я не хочу усугублять свою ошибку, а хочу исправить её и потому вновь написать.
Быть может, ради вашего успокоения сказать,
будто я заблуждался?
Уверять, будто я к вам не питаю любви?... Нет, лучше в сердце нож!
Как!? Ужели я выговорю такие кощунственные слова?
Пристойна ли для сердца, где вы царите, эта гнусная ложь?
   Ах, пусть я буду несчастлив, если так суждено, тужи – не тужи,
но, повинный, в безрассудстве, я не хочу трусливо прибегать ко лжи, –
и если моё сердце свершило преступление,
перо моё от него не отречётся ни в какое мгновение.
   Я заранее чувствую силу вашего гнева и жду его последствий, хоть малейшего  внимания,
как той единственной милости, что мне доступна, –
ведь страсть, снедающая меня, заслуживает наказания,
а не пренебрежения  и непризнания.
   Прошу вас, не предоставляйте меня самому себе.
Соблаговолите, по крайней мере, решить судьбу мою.
Изъявите свою волю. Я подчинюсь любому вашему приказу.
Вы приговорите меня к вечному молчанию?
   Что ж, я заставлю себя молчать.
Прогоните меня с глаз долой?  Что ж, клянусь, вы больше меня не увидите. 
Повелите умереть? Ах, это далеко не самое трудное!
Подчинюсь всем вашим приказаниям, кроме одного, – разлюбить вас; вы ж это видите!
    Впрочем, даже этому я подчинился бы, если б только мог.
Сто раз на день готов я броситься к вашим ногам,
оросить их слезами, вымолить себе смертный приговор или прощение,
если б смог.
   Но смертельный ужас всякий раз леденит моё сердце, колени дрожат, не сгибаются;
слова замирают на устах, а душа теряет мужество, боясь вашего гнева, мысли сбиваются.
    Можно ли вообразить более тягостное состояние духа?
Моё сердце чувствует всю свою вину, но ничего не может поделать с собою,
и преступные мысли, и угрызения совести терзают меня.
Не зная ещё своей участи, я полон невыносимых сомнений – они теперь со мною;
и то уповаю на милость, то страшусь наказания над судьбою.
    Но нет, я ни на что не надеюсь, нет у меня права надеяться в состояньи этом.
Ускорьте же казнь – вот единственная милость, которой жду я.
Свершите справедливую месть. Я сам молю вас об этом, –
вот как велики мои страдания!
     Покарайте меня – это ваш долг, вы в этом вольны;
но если в вас есть жалость, не будьте так недовольны, так холодны, 
не доводите меня до отчаяния, –  жизнь такова, 
что когда преступника ведут на казнь, ему уже не выказывают гнева.
––––
* E poi ch’amor… — стихи из баллады Петрарки (XI) на жизнь Лауры. — (прим. Е. Л.).
Насторожась перед моей любовью,
Прикрыли вы свои златые кудри
И на меня глядели отчужденно (итал.).
Здесь и далее стихи даются в переводе В. Дынник. — Ред.
 
---------- 
Жан-Жак Руссо. Юлия, или Новая Элоиза. (Отрывок.)
ПИСЬМО II к Юлии.
Как заблуждался я, сударыня, когда писал вам первое свое письмо. Нет умиротворения моим печалям, — напротив, я умножил их, подвергнув себя вашей немилости; да, чувствую, что случилось самое худшее, — я вас разгневал. Ваше молчание, холодность, замкнутость, — слишком ясные знаки моего несчастья. Исполнив мою просьбу лишь наполовину, вы тем самым еще больше наказали меня:
E poi ch’amor di me vi fece accorta,
Fur i biondi capelli allor velati,
E l’amoroso sguardo in se raccolto.*
 Вы и при других уже не допускаете невинных вольностей, — а я, безумец, на них сетовал; но еще суровее вы бываете наедине со мною; вы изощренно жестоки и в снисходительности и в строгости.
Если б вы знали, как меня терзает ваша холодность, вы бы поняли, что я наказан сверх меры. Страстно хотелось бы мне вернуть прошлое и сделать так, чтобы вы не видели этого рокового письма. Да, из боязни снова оскорбить вас, я бы не стал более писать, если б не первое письмо, — я не хочу усугублять свою ошибку, а хочу исправить ее. Быть может, ради вашего успокоения сказать, будто я заблуждался? Уверять, будто я к вам не питаю любви?.. Как! Ужели я выговорю такие кощунственные слова? Пристойна ли для сердца, где вы царите, эта гнусная ложь? Ах, пусть я буду несчастлив, если так суждено, но, повинный, в безрассудстве, я не хочу трусливо прибегать ко лжи, — и если мое сердце свершило преступление, перо мое от него не отречется.
Я заранее чувствую силу вашего гнева и жду его последствий, как той единственной милости, что мне доступна, — ведь страсть, снедающая меня, заслуживает наказания, а не пренебрежения. Прошу вас, не предоставляйте меня самому себе. Соблаговолите, по крайней мере, решить судьбу мою. Изъявите свою волю. Я подчинюсь любому вашему приказу. Вы приговорите меня к вечному молчанию? Что ж, я заставлю себя молчать. Прогоните меня с глаз долой? Что ж, клянусь, вы больше меня не увидите. Повелите умереть? Ах, это далеко не самое трудное! Подчинюсь всем вашим приказаниям, кроме одного, — разлюбить вас; впрочем, даже этому я подчинился бы, если б только мог.
Сто раз на день готов я броситься к вашим ногам, оросить их слезами, вымолить себе смертный приговор или прощение. Но смертельный ужас всякий раз леденит мое сердце, колени дрожат, не сгибаются; слова замирают на устах, а душа теряет мужество, боясь вашего гнева.
Можно ли вообразить более тягостное состояние духа? Мое сердце чувствует всю свою вину, но ничего не может поделать с собою, и преступные мысли, и угрызения совести терзают меня. Не зная еще своей участи, я полон невыносимых сомнений и то уповаю на милость, то страшусь наказания.
Но нет, я ни на что не надеюсь, нет у меня права надеяться. Ускорьте же казнь — вот единственная милость, которой я жду. Свершите справедливую месть. Я сам молю вас об этом, — вот как велики мои страдания! Покарайте меня, — это ваш долг; но если в вас есть жалость, не будьте так холодны, так недовольны, не доводите меня до отчаяния, — когда преступника ведут на казнь, ему уже не выказывают гнева.
––––
* E poi ch’amor… — стихи из баллады Петрарки (XI) на жизнь Лауры. — (прим. Е. Л.).
Насторожась перед моей любовью,
Прикрыли вы свои златые кудри
И на меня глядели отчужденно (итал.).
Здесь и далее стихи даются в переводе В. Дынник. — Ред.