Демулен 6

VI
«И гильотине молится народ.
Благоговейно, как ковчег с дарами
Он голову несёт на эшафот. »
М. Волошин
«Термидор»

Эбер в упрёках Демулена
Травил приданым Дюплесси,
С обуржуазившимся членом
Конвента счёты рад свести.
- Почил под сенью медальонов
Наш кордельерский острослов.
Он во дворце Ламуаньонов
Пополнил стойбище ослов.
В нём зуд писателя оставлен,
На потребительство сменён.
Зря революцией прославлен.
Он должен ею быть сметён!»
В ответ Камилл ему с наскоком
Связь с госпожою Рошшуар,
С голландским бонзой Жаном Коком
В шпионстве гнусном навязал.
И, как всегда, с размахом хлёстким
Его в эпитетах прижал,
Лулу смеша. Но юмор острый
Сен-Жюста заинтриговал.
Он ознакомил Робеспьера
С сей перепалкой бунтарей.
И вывод появился первый –
Казнить опальных главарей.
Предлог был найден. Якобинцы
Спешили травлю двух сторон
Не развести, как крови принцы,
Отправить всех кормить ворон.
И вот в «Дюше» и «Кордельере»
Погром редакции машин.
Сен-Жюст торопит Робеспьера
Процесса оба завершить.
Камилл был Робеспьеру близок,
Хоть уже год, как оппонент.
И вот попал в опальный список,
До смерти в нём один момент.
Столкнулись лбами архантропов,
Скрестились доводы идей,
Как шпаги, в центре всей Европы,
В Париже в споре двух вождей,
Что был о судьбах кордельеров.
Два Комитета на дыбы
Вставали в пользу высшей меры
Для них на благо всей страны.
И Робеспьер, всегда двуликий,
Как будто в шахматы играл,
Всем оппонентам ставил пики
И провоцировал скандал.
Ну а Сен-Жюст был беспощадным.
Он, рефлексируя, взвывал
Им приговор, до крови жадный,
И был в тот миг, как древний галл.
- «А может, в бочку Диогена,
Пока на пике славы он,
Сейчас посадим Демулена
Мы до критических времён?
Он нам послужит острым жалом,
Трибуном, грозным для врагов.
Его толпа ведь обожала,
Он путы снял с её оков».
- «Куда критичнее эпоха?!
Смерть промедление сулит!
Зачем нам с тыла ждать подвоха,
Когда врагов несчётен вид?!
Что Демулен? Перо порывов,
Паяц, фонарный прокурор.
Его призыв «Берись за вилы!»
Самим же ставится в укор.
А если речь зашла о службе,
Он нам бы сильно услужил,
Когда б, твою отринув дружбу,
В корзину голову сложил.
Я знаю, вы учились вместе
И чтите юношеский пыл,
На свадьбе шафером невесты
Ты у него когда-то был.
Но это только сантименты.
Их непотребна мелюзга.
Признать не хочешь аргументы,
Не различаешь в нём врага.
Он - провокатор всех деструкций,
Обуржуазившийся тип,
Кинжал свой в сердце революций
Такой когда-нибудь вонзит.
И, если хочешь идеала,
Чтоб не пришлось себя винить,
Республика чтоб процветала,
Должны немедля их казнить!
И хватит слёз нам по Камиллу.
В истории помоях он.
Вперёд! Пошли за ним Анрио!
И пусть готовится Сансон!»
И маховик жестоких казней
Для эфемерности идей
Свой закрутил кровавый праздник,
Срубая головы вождей.
А Демулен из заточенья
Жене отчаянный призыв
Послал для умозаключенья,
Что будет роковым разрыв,
Что прядь волос своей Лолотты
Он, видя Люксембургский сад,
Хранит в оправе с позолотой
В тюрьме, где много лет назад,
В саду он с девушкой случайно
Здесь повстречался наугад.
Искрился взор необычайно.
Был безупречным променад.
И, сердце предложить не смея,
Он день запомнил тот навек,
Когда влюбился, пламенея,
И шаг перемежал на бег.
Теперь травил его с надсадой
Из-за решёток в тишине
Печальный вид пустого сада
И мучал узника в окне.
Он неизбежную кончину
Уже предчувствовал и знал.
И, ожидая гильотину,
Ей о любви своей писал.
«Люсиль! Любимая! Родная!
Моё блаженство! Мой кумир!
Я о республике мечтаю,
Которую б любил весь мир.
Но мои чувства разоряют
Террор, насилие и зло.
История ещё не знает,
К добру чтоб это привело.
И Нострадамусом по праву
Не зря гордится наш народ.
Сказал он, что зверей держава
Век долгий точно не живёт.
Да, не усердствовал я прытко
И не геройствовал под пыткой,
Был книжный червь, жульен-писака,
Но самый яростный рубака
Не даст Республике в доспехах
Моих внушительных успехов.
А я ей дал. Не много нажил.
Ошеломил. Обескуражил.
С моим призывом громогласным
Народ монарху неподвластный.
Но ни к чему геройства эти.
У них другое добродетель.
Люсиль, прижми к себе Ораса
И обещай мне дальше жить.
Дождись его взросленья часа
И научи, как мы любить.
Его любви в потоках страсти,
Моё живое божество,
Весь мир ты сделаешь подвластным.
И мой покой отныне в том».
Душа слезинкою поэта
Сверкнула лезвием своим.
Увы, прочесть посланье это
Не суждено ей было с ним.
Она, терзаемая горем,
Как в лихорадке, ставшей всем,
Пути искала, чтобы вскоре
Освободить его совсем.
Но эта прыть ей вышла боком.
Как заговорщица она
С процессом, следующим по сроку
Была жестоко казнена.
Напрасно мать её писала
И Робеспьера пощадить
Так исступлённо умоляла,
Просила дочери дать жить
И намекала на помолвку
С её сестрою Адели.
Остался глух он. Всё без толку.
Свершилось кровь её пролить.
И вот Дантон могучим басом
Ревёт, взойдя на эшафот.
Согбён рубилищем каркасов,
Бликует взгляд, как катафот.
С ним Демулен и верных свита
Окинут взглядом голытьбу.
Трепещет приговорный свиток
Жестокий рок вершит судьбу.
И казни, нарекая свинством,
Дантон пророчит, что народ
За заговор и якобинцам
Уж скоро головы снесёт.
А Демулен, истерзан телом,
Как песню будет эту речь
Пред казнью рифмовать умело,
Чтоб смело жизнью пренебречь.