Демулен 4

IV
«Марат в бреду и страшен, как Горгона. Невидим Робеспьер. Жиронда ждёт.
В садах у Тюильри водоворот
Взметённых толп и львиный зев Дантона»
М. Волошин
«Бонапарт»

Кипит Парижская Коммуна.
Шометт и Фабр д Эглантин
От Петиона толстосума
Несут Бурбона палантин.
И монтаньяры, кордельеры
За гильотину королю,
И эбертисты, как бретёры,
И лидер «бешеных» Жак Ру.
Майяр сентябрьской порою,
Когда разграблен Тюильри,
Увлёкся яростной резнею,
Свой приговор кричал: «Умри!»
А мэр к коррупции был падкий.
Когда, как раб, Париж восстал,
Ему Людовик сунул взятку,
А он восставшим его сдал.
У революции, как девы,
Был ряд поклонников, афёр.
В крови сменялись кавалеры
И остригал их куафёр.
Ах, эта взбалмошная дева!
Всех околпачила в шутов,
Себе оставив только зевы
От их отрубленных голов.
Её склоняли к адюльтеру.
Обескураженно молча,
Девица со времен Вольтера
Средь них искала палача.
И до тех пор, как в сети рока
Ловился революционер,
Страсть нимфоманского порока
Её терзала на манер.
***
Бриссо натравливает роты
На якобинцев за абсент.
В ответ люмпены, санкюлоты
Готовы штурмом взять Конвент.
Кричат призывами газеты:
«Республика в опасности!»
Париж рождает Комитеты.
«Болото» в праздной гласности.
«Подобно лезвию кинжалов
Они французов защитят!» -
Не ведают, что это жало
Смертельный всем готовит яд.
А д Эглантин республиканский
Насадит новый календарь
И запретит григорианский,
Который почитали встарь.
Тот д Эглантин – гигант разврата,
Что у пяти младых актрис,
Из «Комеди Франсез когда-то
Взял цитадели их кулис.
Актрисы, огненные самки
От его ласк лишились чувств.
Он вывернул их наизнанку,
Как мавр сексуальных буйств.
Свои блестящие победы
По обладанию девиц
Герой любовник, чтя за кредо,
Влагал в трактаты небылиц.
Он автор грязного романса
«Моя пастушка, дождь идёт»,
Что пошлость обличал, но в трансе
Страсть поглощал в водоворот.
И эту песенку, фривольно
Трактуя и смакуя суть,
Любой гвардеец сердобольный
Свистал, выпячивая грудь.
Мораль версальских развлечений
Растлил давно Булонский лес,
Шабаш средь девственных растений
Из куртизанок и повес.
Процесс дехристианизаций
Стремился все запреты снять.
И новый культ средь прочих наций
Французами стал понукать.
Культ Разума, увенчан верой,
В Соборе бывшем Нотр-Дам
Был дан двадцатого брюмера
Стране взамен иным богам.
Парижской оперы артистку
Коммуна прочит в эталон
И с эротизмом маньеристки
Возводит на вакханский трон.
Обри Тереза-Анжелика
Трепещет, на алтарь садясь,
Богиней избранной в тунике,
Пурпурной лентой окаймлясь.
Подчёркивая стать породы,
Облобызать спешит Конвент,
Назвав шедевром от природы
Девицу в её двадцать лет.
Химеры смотрят с горельефов,
Гаргульи в красных колпаках
За адиафорою блефа
Богини в рваных башмаках.
В среде любовниц д’Эглантина,
В постели Франсуа Шабо,
Что слыл бордельным капуцином,
Актрисы не было в сабо.
Харизмою владыки жизни
Стал опьянён любой батрак
Пред нею и геройством брызжет
Он, как Клеман и Равальяк.
И в вакханалии знамений
Оргиистический накал
Его республиканских рвений
Себе уж жертву отыскал.
Интриги, распри и расколы,
И заговоры невпопад.
Вот в Якобинском клубе новый
Взял власть в кулак триумвират.
И божество с девичьим бюстом
Давид спешит нарисовать.
Кутон и Робеспьер с Сен-Жюстом
Его закончат почитать.
В нём женщины с открытой грудью,
Что шли на штурм дворцов, как шквал,
Как истерические судьи,
Сжигая чувственный запал,
Дверь в революцию открыли,
К свершеньям Францию призвав,
Эмансипацию явили,
Вдруг амазонками восстав,
Явленьем страсти для народа.
И через годы воссоздал
Делакруа в своей «Свободе»
С раскрытым бюстом идеал.
Сменился мир небесных сводов,
Триумф покинул постамент,
Но образ Статуи Свободы
Тот культивирует момент.
Кто в ней, Тереза-Анжелика?
Исака Зингера вдова?
Иль древнегреческая Ника
Восстала брендом навсегда?
Не знаю. Смерть Сарданапала -
Кровавых оргий хоровод.
Страсть преступленья возбуждала,
Служил ей мессу весь народ,
Как белокурой куртизанке,
Что шла за армией в поход
И принимала на лежанке
Полки одна поочерёд.
И умирала от расстройства
Растраченных интимных сил.
И девы славили геройство
Те, кто с одра её сносил.
Отряды гарпий-проституток
Лишённых заработков дев
Шатались, словно экзекутор,
Чтоб вымещать народный гнев.
Кто соблазнял кавалеристов,
Собой «Смерть королю» кричать
В патриотическом единстве
В соитье злобу вымещать.
Они рождали патриотов.
В канавах с ними каждый спал,
Из тех, кто жертвой стал охоты
И дань их прелестям отдал.
***
Вот пылкой девственнице юной
Камилл дарует свой сюрприз,
Люсиль души затронув струны,
В разгар помолвки в Сен-Сюльпис.
Как жирондирует отряды
Красавчик Франсуа Бюзо.
Гремят предместьями снаряды,
Раздевши пленных до трусов.
Стал Демулен толпы оратор
И друг народа, как Марат,
И революции диктатор,
Чтоб кровью жертв камзол марать.
Но вот девица из бомонда
Кинжал вонзила под ребро
Марату. Так его Жиронда
Всё ж рассчитала за «добро».
Конвент ревел и жаждал крови
И гильотина по часам
Рубила головы героям
И расчленяла по частям.
К ней на крылатой колеснице
В рубахе алой к палачу
Везли, подобно демонице
Корде Шарлотту, как свечу.
Её причислить парижане,
Отведав свежих лягушат,
Поступок сей к геройству Жанны
Уже пророчески спешат.
Народных мстителей расправы
В традициях цареубийц
Фанатикам давали право
Свергать тиранов с колесниц.
Возмездие за кровь без меры
Пришло Шарлоттою из Канн.
И содрогнулись кордельеры,
Снимая с девственницы сан.
Шарлотта - правнучка Корнеля.
Один поклонник и фанат
Был вдохновлён её примером,
Казнён из Майнца депутат.
В объятиях шотландской девы
И с клятвой страсти на устах
Он жизни торопил пределы
С ней сочетаться в небесах.
И по ступеням эшафота
Взлетел, как птица, Люкс Адам.
Своим поклонником Шарлотта
Могла б гордиться как мадам.
Все бросились к упавшей власти:
Вождь монтаньяров Робеспьер,
«Сангвинократ» и «крововластец»,
Сантер, Бурдон, Шенье, Робер.
И кавалькада жирондистов:
Бриссо, Барнав и Барбару,
Стремились все попасть в министры
К революционному двору.
И два великих публициста
Сражались Демулен с Бриссо.
И с радикальностью речистой
Камилл плевал тому в лицо,
Кумиру Клуба якобинцев
И жирондистскому вождю,
А после довелось казниться
И прятать голову свою.
Когда Бриссо казнили нервно,
Давид пред Голиафом пал,
Испепелённый взглядом гневным,
Он к милосердию взывал.
Но поспешили монтаньяры,
Хуля катарсис бунтаря,
И головы срубили яро
Всем жирондистским главарям.
Дантон отрёкся от юстиций,
С Жели умчался в карнавал.
И Демулен суровым сфинксом
От той политики отстал.
Расколы, драки карьеристов
И все запятнаны в крови.
Летели головы со свистом
И после штурма Тюильри.
«Здесь всё ужасно. Все виновны», -
Сказал впоследствии Каррье,
Чудовищами поголовно
Их проклиная на земле.
Фельяны пели фельетоны,
Что все фигляры, стар и млад,
Надекларировав рулоны
Своих ораторских бравад.
И в их воззваниях отважных,
В бескомпромиссной их хуле
Родился идол самый важный
И встал на площади в чехле.
Словно гигантским исполином,
Тяжёлым, как после дождя,
Взошла на площадь гильотина,
Встречая нового вождя.
В ночи подобна монументу
В чёрном плаще без головы,
Кровавой бойни постаментом
Она взирает с высоты.
И мрачны ужасы предтечи
Средь опустевшей тишины,
Наутро чтобы новой сечей
Поить чертоги Сатаны.
Весь этот дьявольский ансамбль
Протяжно воет ля минор
Зловещим призраком дю Тампля
Сверкает рубища топор.
И в полнолунии бредовом,
Подобна лезвию, стройна,
Глядит с небес кровавым взором
На площадь полная луна.
Пред мимо мчащимся фиакром
Дантона с юною женой,
Как сполохом зарницы яркой
Над умирающей страной.