Вы слыхали, как поют скворцы?

       "Вы слыхали, как поют дрозды?"... нет-нет да и выплывет из динамика кантилена певца времён распада битлов. 
        Дроздов я не слышал, хотя и детство, и школьные годы прошли в деревянно-просёлочном Заречье и подступающих к нему зарослях, где у пацанвы и сознательно примкнувшей к ней весомой части взрослого мужского населения имелся трогательный набор пламенных страстей, в коих почётное место отводилось голубятне, ловле всяких, а не только певчих, птиц, игре в расшибалку, сезон которой открывался на майские праздники сразу же за демонстрацией и заканчивался после победных салютов. Голубятник или птицелов – занятие всесезонное, почти круглосуточное и крайне уважаемое не только в узком кругу, болельщиков и завид хватало на всех. 
       А вот как поют скворцы – посчастливилось. И ловить их тоже, причём способом необычным, заимствованным, наглядным.
На высоченных деревах, дубе и липе, всюду красовались скворешни, которые каждую весну после неизбежных склок со вздорной воробьиной шатией заселялись пришлыми крапчатыми пернатыми. Они-то и были объектами ловца.
       Привязанный к суровой нитке комочек пакли большего размера, нежели дверка, опускался внутрь, и... как только заботливая птица ныряла в домик, выход, словно пробкой, закупоривался снизу караулящим охотником. И было забавно наблюдать, как худосочный уличный комитет, угрюмый по виду мужик с прозвищем Колька Пятачок, живший через три подворья, лез на дуб со сложенной в несколько слоёв авоськой, зажатой в зубах, как будто бы в нём самом уже гнездился скворец, нависал над птичьей хибаркой, вытащив паклю, приспосабливал снаружи сеть, дожидаясь, когда птах соизволит выпорхнуть, предварительно пугая узника стуком и напрочь игнорируя вопли благоверной фурии-комитетшы, наблюдавшей сцену издали. Не навернулся бы?!
       Скворец – птичья элита. Товар штучный. На ценителя. В охотном ряду стоил пары чистых голубей, пятка чижей, дюжины стакашков зёрен конопли, которые смачно разжёвывались в кашицу, и чьи мачты в зубчатых мрачно зелёных парусах-листьях украшали дворики, гордо рея соцветиями над побелёнными, пахнущими дустом и помойкой коробами, куда ссыпали шелуху из клеток, вперемешку…  Да мало ли с чем?!
       А вечерком, когда бабки усаживались за лото, и чей-то внук, на иное не годный, гнусаво выкрикивал числа, доставая из мешочка тёртые бочата, кипела настоящая жизнь, полыхали голубиные баталии.
       Бедный Пятачок! Сколько раз ему приходилось выкупать своего блудного чернопегого у сопредельных голубятников. Пакт "о ненападении" сам же упорно и не заключал, тщетно пытаясь словить когда-нибудь гордость моего крёстного дядьки – мохноногого ленистого…
       Квартал давным-давно попал под снос. На его месте безликая новостройка. А взамен канавы, по которой пускались струганные кораблики, нечто, мало напоминающее тротуар, и... ни единого флага, как некогда на всех домах по главным праздникам, о чём так неустанно пёкся важный уличный смотрящий...
       И только дуб и липа, как старик и старуха – корявые, дуплистые, чудом сохранившиеся и хранящие верность былому, приходят во снах прежними, молодыми… Под ним я собираю рогульки желудей в реликтовых шапочках и всякий раз проверяю крепление скворешни к его макушке да из тщательно выбранной, дабы не навредить, ветки липы мастерю свисток, редко когда свистящий, но вкусный необыкновенно…