***

Прости, милая, кажется, я принес твою смерть на кончиках своих пальцев вечно холодных, и, если тебе теперь суждено умереть, попробуй хотя бы сегодня вдохнуть свободно. Позволь моим пальцам смертельным тебя ласкать, оковы снимая, сминая твою одежду, позволь им прижать и не отпускать, пока ты не станешь такой, как была прежде; какой тебя встретил впервые я там, в темноте: ты светом своим затмевала горящий фонарь, и я был не тем, но ты верила, что я был тем.

Январь пролетел, и за ним наступил февраль.

Я рвал свою грудь и впускал обжигающий свет. Ты каждую ночь на коленях молила меня остаться с тобой. В этих муках прошло восемь лет. В тебе не осталось и капли того огня. Во мне не осталось и капли той темноты. Мы стали с тобой унылым серым пятном. Порой я еще надеюсь, что ты – это ты, и слышу, как шепчешь ты «все-таки, это он».

Однажды, в слепой надежде себя обмануть, лекарством, которое сможет вернуть тебя, лекарством, которое сможет меня вернуть, я стал одержим. И, как одержимый, искал. Я пыльных страниц вдыхал колдовские слова, в ночных подворотнях я маскам шепотом лгал, с тех пор прошел еще год, или, может, два.

И вот, наконец, я ответ на вопрос отыскал.

В момент озарения я, словно лед, застыл, и губы немели, и пальцы сводило мне; дрожащей рукою я фолиант закрыл, и ноги сами меня принесли к тебе. Ответ оказался простым, будто слово «нет», к нему меня привела Ариадны нить, не может быть тьма в огне, а вот тьме – свет. В конечном итоге что-то должно победить.

В немыслимой схватке схлестнулись наши глаза, и пламя плясало в твоих, а в моих – мрак, его я увидел в твоих кристальных слезах, я слишком поздно понял, что все не так. И пальцы мои ледяные теплом прожгло, в груди разорвался вулкан, лавой затопив. Ты мне уже отдала все свое тепло, тогда, десять лет назад, меня полюбив. И нет больше сил на тебя, пустую, смотреть, я так и не смог, не сумел тебя отпустить. Прости меня, милая, я принес твою смерть.

Ведь я себя никогда не смогу простить.