Такая судьба. Гл. 5. 1. Стихи войны

Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 5.1.

     Вскоре после начала войны, с поступлением первых вестей о расправах гитлеровцев с евреями эта проблема входит в общественное сознание, а поскольку лирика отражала его динамику раньше других, то стихи на эту тему стали появляться очень скоро. Писали их и поэты-евреи, и представители других национальностей, писали придворные поэты из тех,  которых позднее стали иронически называть «служителями культа», и те, кто к таковым никогда не принадлежали, сохраняя внутреннюю независимость и даже оппозиционность.
     Поскольку многие  писатели были тогда военными корреспондентами, то произведения их отражали увиденное, бесчисленные трагедии, свидетелями которых они стали. Названием стихотворения И. Сельвинского «Я это видел!» могли бы озаглавить свои стихи многие поэты. С Сельвинского и начнем, тем более что творческая история упомянутого стихотворения известна детальнее, чем другие.
     Пойдя добровольцем на фронт, Сельвинский был назначен в газету «Сын отечества» 51-й Отдельной Армии, защищавшей родину поэта — Крым. В начале января 1942 г. Сельвинский вернулся туда с десантом в ходе Керченско-Феодосийской операции. Во второй неделе января поэт по свежим впечатлениям записывает в дневнике: «О себе и о том,  как жил, что видел — после. Важно то потрясающее впечатление, которое производит Керчь после немцев. <…> Город полуразрушен. Бог с ним — восстановим. Но вот у с. Багерово в противотанковом рву — 7 000 расстрелянных женщин, детей, стариков и др. И я их видел. Сейчас об этом писать в прозе не в силах. Нервы уже не реагируют. Что мог — выразил в стихах». Сельвинский пишет о массовом расстреле тысяч евреев под Керчью, содеянном нацистами и их пособниками в течение нескольких дней в начале декабря 1941 г., а также о расстрелах, которые продолжались до конца первой оккупации Керченского полуострова.
     В стихотворении Сельвинского «Я это видел!» описываются следы массовых расстрелов у так называемого Багеровского противотанкового рва к западу от Керчи (теперь это западная окраина города). Согласно свидетельствам очевидцев-фронтовиков, позднее уже приобретшим легендарные очертания, Сельвинский начал стихотворение «Я это видел!», склонившись перед противотанковым рвом, заполненным телами расстрелянных.  Стихотворение было впервые опубликовано 23 января 1942 года,  перепечатано в центральной армейской газете «Красная звезда» 27 февраля 1942-го и в сдвоенном, первом номере московского журнала «Октябрь» за 1942 год.
     В «Красной звезде» стихи Сельвинского делили полосу со статьей другого Ильи — Эренбурга — «Знаки отличия». В короткий срок «Я это видел!» стало доступно массовому читателю как на фронте, так и в тылу. Оно воспроизводилось на листовках, исполнялось актерами и чтецами на концертах и по радио и стало поистине знаменитым стихотворением переломного 1942 года. Легендарный актер Василий Качалов читал стихотворение Сельвинского по радио. Поэт и критик Лев Озеров восторженно отозвался о военных стихах Сельвинского в статье, опубликованной в газете «Московский большевик» 11 декабря 1942 года.
     Именно Озеров, будущий автор поэмы «Бабий Яр» (1944 — 1945), первым обозначил двойную миссию Сельвинского: поэт-солдат и свидетель уничтожения евреев на оккупированных территориях: «Поэт, выросший в Крыму, оказался там в дни крымской эпопеи 1941 — 1942 годов. Он был очевидцем и участником великих событий. <…> Он добился в этом стихотворении, чтобы слово было прямым, убедительным, простым — таким, как леденящий кровь рассказ очевидца о фашистских зверствах. <…> Что видел поэт? Крымскую землю. Ров, наполненный трупами мирных советских людей. Это — общий план. И детали этой страшной картины. Труп еврейки, которая незадолго до смерти повязала шею своего сына, лежащего рядом, теплым кашне».
     И вот эти стихи:

Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам.
Но я это видел! Своими глазами!
Понимаете? Видел! Сам!
Вот тут — дорога. А там вон — взгорье.
Меж ними вот этак — ров.
Из этого рва подымается горе,
Горе — без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами...
Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в волчьей яме,
Заржавленной, как руда.

     В том же 1942 г. А.Сурков написал стихотворение «Не плачь, Рахиль!» Сам он, как известно, евреем не был, но неприязнь к антисемитизму в тяжкие для советских евреев годы проявлял неоднократно. Поэтому неудивительно, что, обличая зверства фашистов, он уделил особое внимание геноциду  еврейского народа.

Как птиц к разбитому гнездовью,
К руинам вас влечёт война.
Опять земля еврейской кровью
На сотни верст обагрена.
Вот женщина под ношей горя
Сломилась, встала при пути.
Куда ей, с чёрным роком споря,
От этих пепелищ идти?
Над серым пеплом встань, Рахиль.
Стряхни с одежды ветхой пыль.
Не плачь, не сетуй на крови.
Взгляни – тоску веков развеяв,
Встал мститель, сын твоей любви,
Красноармеец Гирш Леви –
Потомок древних Маккавеев».

     Павел Антокольский (1896-1978) в отличие от Суркова был евреем, но еврейская тема в его творчестве  практически отсутствует. Однако в грозные час, когда само существование еврейского народа оказалось под угрозой, он не мог промолчать. Его произведение, озаглавленное «Невечная память (Фрагмент из поэмы)», появилось под воздействием произошедшего в Бабьем Яре, который упоминается в начальных строках.
Хотя в нем явственно проявились и личность и творческая манера поэта,  оно осталось малоизвестным, можно сказать, полузабытым.  Впервые оно было напечатано в журнале «Знамя» в 1946 г.  В претендующем на полноту издании, вышедшем в Большой серии «Библиотеки поэта»(1982), было пропущено вообще, а в  четырехтомное собрание сочинений (1971) попало в изуродованном цензурой или под давлением цензуры виде, причем исключению или искажению подверглись именно упоминания о еврействе. Вместо
Чьим ты была весельем? Чьей печалью?
         Чьей Суламифью? Может быть, ничьей.

было напечатано:

Чьим ты была весельем? Чьей печалью?
Вселенной чьею? – Может быть, ничьей?

Вместо

Очнись, дитя библейского народа! –

напечатано:

 Очнись, дитя сожженного народа!

 Вместо

 Я для свиданья нашего построил
          Висячие над вечностью мосты.
          Все мирозданье слышит: — Шма, Исроэль!
          И пышет алым пламенем. А ты? –

 появилась строфа:

 Построил я для нашего свиданья
Висящие над вечностью мосты.
Мою тревогу слышит мирозданье
И пышет алым пламенем.
                А ты?

     Считаем  необходимым представить читателю подлинный текст стихотворения.

Теряются следы в тысячелетних
Скитаньях по сожженным городам,
В песках за Бабьим Яром, в черных сплетнях
На черных рынках, в рухляди, – а там
Прожектора вдоль горизонта шарят,
Ползут по рвам, елозят по мостам
А где-то жгут, дробят, кромсают, жарят,
Гноят за ржавой проволкой, – а там
Сочувствует ханжа, и жмется скаред,
И лжесвидетель по шпаргалке шпарит,
И журналист строчит уже, – а там
Нет и следов, – ни в городах Европы,
Ни на одной из мыслимых планет,
Ни в черной толще земляной Утробы,
Ни в небе, ни в аду, – их больше нет.
Лежит брусками данцигское мыло,
Что выварено из костей и жил.
Здесь чья-то жизнь двумя крылами взмыла
И кончилась, чтоб я на свете жил.
Чья жизнь? Чья смерть бездомна и бессонна?
В венце каких смолистых черных кос,
В каком сияньи белого виссона
Ступила ты на смертный тот откос?
Прости мне три столетья опозданья
И три тысячелетья немоты.
Опять мы разминулись поездами
На станции, где отпылала ты.
Дай мне руками прикоснуться к коже
Прильнуть губами к смуглому плечу.
Я все про то же, – слышишь? – все про то же,
Но сам забыл, про что же я шепчу.
Мой дед ваятель ждал тебя полвека,
Врубаясь в мрамор маленьким резцом,
Чтоб ты явилась взгляду человека
С таким вот точно девичьим лицом.
Еще твоих запястий не коснулись
Наручники, с упрямицей борясь.
Еще тебя сквозь строй варшавских улиц
Не прогнала шпицрутенами мразь.
И колкий гравий, прах костедробилок
Не окровавил этих нежных ног.
И злобная карга не разрубила
Жизнь пополам, прокаркав: «Варте нох!»
Не подступили прямо к горлу комья
Сырой земли у страшных тех ворот.
Жить на земле! Что проще и знакомей
Чем черный хлеб и синий кислород…
Но что бы ни сказал тебе я, что бы
Ни выдумал страннее и святей,
Я вырву только стебель из чащобы
На перегное всех твоих смертей.
И твой ребенок, впившийся навеки
Бессмертными губами в твой сосок,
Не видит сквозь засыпанные веки,
Как этот стебель зелен и высок.
Охрипли трубы, струны отзвучали.
Смычки сломались в пальцах скрипачей
Чьим ты была весельем? Чьей печалью?
Чьей Суламифью? Может быть, ничьей.
Очнись, дитя библейского народа!
Газ или плетка, иль глоток свинца,
Встань, юная! В делах такого рода,
В такой любви не может быть конца.
В такую ночь безжалостно распахнут
Небесный купол в прозелени звезд.
Сверкает море, розы душно пахнут
Сквозь сотни лет, за сотни тысяч верст.
Я для свиданья нашего построил
Висячие над вечностью мосты.
Все мирозданье слышит: — Шма, Исроэль!
И пышет алым пламенем. А ты?

     На трагедию, выпавшую на долю евреев, откликнулись и лучшие представители братских литератур. Вот стихотворение «Еврейскому народу», которое написал Максим Рыльский (1895-1964).

Народу, что векам дал гениев великих,
Народу, что несет из тьмы глухих времен
Высокий, честный дух среди наветов диких, –
Глубокий мой поклон.
Нас хлеб один вскормил, одни вспоили воды,
Делили братски мы и радость и печаль.
И за страну свою, за цвет ее свободы
Нам жизнь отдать не жаль.
Наступят снова дни, ясны и тиховейны –
Борьба кровавая победы близит час, –
И будут нам сиять великий Маркс и Гейне,
И вам – пророк Тарас.
Пусть буря зла, как зверь, мы с бурею поспорим,
В огне, в дыму боев отважно мы идем.
С усмешкой мудрою, как старый Мойхер-Сфорим,
Как Шварцман ваш – с мечом!
Чем мы тесней идем, тем этот миг скорее
В сиянье радужном сквозь тьму и кровь придет…
Не умирать, а жить, украинцы, евреи!
Да здравствует народ!

     При жизни автора это стихотворение на украинском языке так  и не было опубликовано. Не попало оно и в монументальное собрание сочинений Максима Рыльского в двадцати томах.
     Столь же малодоступно сегодняшнему читателю и стихотворение, которое тоже называется «Еврейскому народу», написнное  Павлом Тычиной (1891-1967). Вот его текст.

Народ еврейский! Славный! Утешать
тебя не стану: слишком час неистов…
Когда пришла минута погибать
сынам твоим от обуха фашистов,  – 
хочу твою я силу воспевать –
твой дух бессмертный, мужественный, чистый!

Он родился давно,  – ещё  когда 
рассеянье тебя не расселило,
цветным ковром стелилась, молода,
и в путь звала неведомая сила.
Но враг подкрался, грянула беда, –
ты голубем забился сизокрылым.

Ах, голубь, голубь… Образом души
твоей он был когда-то. Как же сталось,
что враг топтал твой хлеб и спорыши,
но сердце голубя ему не покорялось
и под призывный клич: «Врага – круши!»
голубка в сокола мгновенно обращалась?!

О, сколько раз в средневековье вы,
евреи, королям не покорились!
Вас вдохновлял Иуда а-Леви,
стальные голоса сквозь тьму пробились
Ибн-Эзры, Ибн-Гвироля, - эти львы
За вас стихами звучными молились.

А в девятнадцатый суровый век,
Народ еврейский, как ты настрадался!
«Еврей? – смеялись. – Он ни человек,
ни зверь…»  И злыми терниями стлался
твой тяжкий путь, – путь нищих и калек…
Но смех Шолом-Алейхема раздался!

Тот смех, как не разгрызенный орех,
на всех царей накатывал-катился
по перепутьям, среди вёрст и вех –
и в гуще он народной очутился…
Цари тревогу подняли… Но тех
Не укротить, чей дух  не покорился.

 Но ведь на  Западе – в руках зверья
твоё родное племя: сёстры, братья…                …
Им тяжелей… Найти не в силах я
Спасительных, разящих слов  проклятья,
но знаю: власть отвратного гнилья
побеждена пребудет правды ратью!

Поборет правда!  Правда восстаёт!
И там, где греки, сербы и хорваты,
куётся гнев священный. Чу, зовёт
труба  к священной мести. Звонки латы!
Не ждать же, когда ворог всех убьёт:
повстанцам время выступать в защиту брата!

В согласьи со стратегией своей,
повстанцы то в бою, то в лес уходят…
Кипи, наш гнев! Грозою пламеней
за гетто дикое в Европе! Вроде,
не ведают немчонки, что страшней
на свете мести не было в природе?!

И мы – под озарением зарниц,
под гром грозы народов  – тяжесть мести
с евреев снимем. Хватит им стелиться ниц
пред глупым Гитлером! Пусть доброй вестью
на них дохнёт с газетных всех страниц
Страны Советов мощь и верность чести!

Мы слышим из Европы плач: Рахиль
скорбит о детях собственных, рыдает…
О, слёзы материнские! Не вы ль
взываете к расплате? Ожидает
она ту немчуру, для коей пыль –
любой еврей…  Слов больше не хватает!
 
Народ еврейский! Славный! Утешать
тебя не стану: слишком час неистов…
Когда пришла минута погибать
сынам твоим от обуха фашистов,  – 
хочу твою я силу воспевать –
твой дух бессмертный, мужественный, чистый!
(Пер. Ф. Рахлина)

     Узбекский поэт Г.Гулям (1903-1966) написал даже не стихотворение, а поэму «Я еврей» с подзаголовком «Ответ Гитлеру». Поскольку она слишком велика, чтобы приводить ее полностью, ограничимся несколькими цитатами.
      Истоки Евангелья
      Скрыла столетий мгла,
      Ветры изгрызли
      Пергаментов пыльный ворох.
      А знаешь ли ты,
      Что Христа создала
      И сыном Марии его нарекла
      Старая еврейская тора?
      О моей родословной расскажут
      Миллионы книг.
      Дым изгнания горький
      В моих глазах
      Я – еврей! <…>

      Я – еврей!
      Имя мое не произноси,
      Эй, вампир!
      Пусть оно
      Рыбьей кости острей
      Застрянет в глотке твоей.
      Терпи!
      Когда голос твой,
      Хриплый и резкий,
      Поносит евреев
      И этак и так –
      Знает мир:
      Это воюет
      Схвативший сена обрезки
      И оставивший голову
      в сенорезке ишак. <…>

      Я –
      Представитель
      Людской расы,
      По национальности я –
      Человек!
      Исчезнут с земли
      И расы и классы -
      Люди
      Останутся навек!
      Душа не знает
      Наркоза религий,
      Тело не знает
      Недугов яда. <…>
      
      И когда ты на четвереньках
      Едва пополз,
      К нам осмелившись сунуть
      Свой нос гнилой, –
      Пулей врагу
      Стал каждый колос,
      На теле нашем
      Каждый волос
      Отравленной стал стрелой!
      Русский,
      Узбек,
      Еврей,
      Белорус –
      Рука одинаково в битве тверда.
      Очистим
      Земного шара арбуз
      От гнили фашизма
      Навсегда.
      И сгинет
      твой труп
      в геенне навечно…