Василий Фёдоров. Недогрузка ума и сердца

НЕДОГРУЗКА УМА И СЕРДЦА

(Заметки об эстетическом воспитании в школах)

   Эстетическое воспитание — часть гражданского воспитания. Это не роскошь, не привилегия только тех, кто прочит себя в поэты, художники или артисты. Без идеалов красоты не может быть по-настоящему активного гражданина и бойца.
   Программа красоты и совершенства — программа длительная, не для одной человеческой жизни, а для многих поколений. Значит, чувство красоты закладывает в человеке и чувство преемственности — качество, особенно ценное в наше время, когда движение вперёд сопровождается ещё не всегда оправданными потерями.

   Не последнее место в эстетическом воспитании занимает поэтическое слово. Оно приходит к человеку еще в дошкольном возрасте, пробуждая его интерес не только к высокоорганизованной речи, но и к особому видению мира. Хорошо, когда именно в этом возрасте закладываются художнические основы будущего поэта — музыкальный слух (обязательно внутренний), обостренный взгляд (не обязательно буквальный), в обыкновенном подмечающий необыкновенное, особенно в связях вещей, событий. Одним словом, в это время еще неосознанно начинают лепиться таинственные контуры мира.

   Казалось бы, в этом начальном звене художественного воспитания у нас более или менее дело обстоит благополучно. Не в практическом плане воспитания, а в плане наличия воспитательного материала. У нас есть детская литература, и довольно богатая. Есть имена детских писателей, широко известных не только в нашей стране. Вместе с тем у литературы для детей, главным образом в её поэтической части, имеется, на мой взгляд, один существенный недостаток.
   Ведущие поэты, работавшие в этом жанре, — К. Чуковский, С. Маршак, работающие сейчас — С. Михалков, А. Барто, создавали и создают свои произведения преимущественно на городском материале. По существу, деревенские дети, а они составляют добрую половину наших детей, находятся вне поэтического мира той трудовой, производительной природы, которая окружает и которую помогла бы раскрыть им поэзия. Конечно, «Дядя Стёпа» полезен и для деревенских ребят, но окружающая их жизнь могла бы породить своего, более близкого и понятного им героя.

   Мне уже приходилось высказывать эти претензии к детской поэзии. Кое-кто оспаривал мою мысль тем, что деревня, мол, идет к городу, а поэтому деревенских детей надо готовить к этому. Но, во-первых, процесс этот долговременный. А пока поэзии предлагают часто ходить поверх детских голов. Во-вторых, стирание граней между городом и деревней эти товарищи видят прежде всего в вопросах - культуры и быта, что обнаруживает слабость и городской поэзии для детей. Действительно, она акцентирует своё внимание на быте, нечасто выходя на природу, а если и случается такое, то природа чаще всего бывает дачная, то есть тоже по-своему бытовая.

   В качестве примера приведу такой факт. Кто из нас, более старших, не помнит знаменитую ёлочку: «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла»? Из букварей и детского обихода она ушла давно. Возможно, эта ёлочка и устарела. Не стал бы оплакивать её, если бы поздней в букварях не появилась другая, далеко не лучшая:

Ёлка наша, ёлочка,
Колкая иголочка.
Фонарики-огоньки,
Золотые светлячки.

   В этой безобидной на вид смене ёлочек уже видна порочная педагогическая тенденция: от природы — в комнатный мир.

   Природа всегда была и будет одним из главных эстетических цехов человечества. Для пользы воспитания куда лучше, если бы в поэзии для детей перевес был на стороне природы — земли и хлеба, реки и леса, то есть всего того, что окружает сельских детей. Большой интерес ко всему этому полезно пробудить и в городских детях. Теперь уже не только деревне надо идти к городу, но и городу пора делать заметные шаги к деревне в смысле его приближения к природе.

   Те же недостатки художественного воспитания обнаруживаются и потом, когда ребёнок садится за букварь. Мне пришлось просмотреть множество букварей, хрестоматий и учебников для более старших возрастов почти за все годы Советской власти. Заметно, что в их поэтической части они модернизировались не в лучшую сторону. Из них постепенно уходила педагогическая классика, на которой воспитывались многие поколения. Сколько игры, будившей детскую фантазию, было в стихотворении о лисе, бежавшей по лесу, и тетереве, сидевшем на дереве.

— Слушай, батюшка Терентий,
Я ведь в городе была.
— Бу-бу-бу, — бормочет, птица, —
Ну была так и была.
Слушай, батюшка Терентий, и приказ там добыла.

— Бу-бу-бу, — бормочет птица, —
Добыла так добыла.
— Чтобы вам, тетеревам,
Не сидеть по деревам,
А гулять кто где захочет
По зелёным по лугам.

   Здесь всё живо и предметно, здесь не просто поэзия, а ещё и зачатки драматургии. Есть характеры, столь нужные для детской игры, есть загадка, которую ребенку радостно разгадать. Куда клонит лиса? И разгадка приходит к ребёнку из новой игры лисицы и тетерева. Мне кажется, мотивы модернизации поэтического состава букварей были вульгарно-социологическими. Иначе чем можно объяснить появление в одном из них такой примитивной сухомятины:

Фабричный цех, колхозный стан
К труду всегда готовы,
Ведь каждый выполненный план —
План достижений новых.

   Неужели в нашей богатейшей поэзии не оказалось лучшего стихотворения на ту же тему? И до сих пор в общелитературном и поэтическом воспитании детей мы не пользуемся всем богатством нашей литературы, а ограничиваемся лишь небольшой кладовой одного цеха. Вы открываете «Звёздочку», нечто вроде детской хрестоматии наших дней, и видите, что русская классика фигурирует в ней более чем скромно, а из современных авторов в ней представлены лишь «приписанные» к детской литературе, главным образом члены объединения детских писателей Москвы.

  Составители вроде бы стеснялись кого-нибудь обойти. Объединение одной писательской организации, хотя и столичной, — слишком маленькая база в огромном деле литературного воспитания.

   Не лучше обстоят дела и в старшем школьном звене. В литературном образовании десятиклассников не меньше недочётов. Об этом, в частности, говорит вторая часть хрестоматии для десятого класса, составленная С. Н. Громцевой и П. Ф. Рощиным. И потому на ней стоит остановиться подробней.

   Недостатки литературного воспитания в нашей средней школе сегодня совершенно очевидны. Они заметны даже у тех, кто приходит к нам в литературу со своими первыми опытами. В средней школе должны закладываться основы литературных вкусов, знание главных узловых моментов в общем процессе развития литературы через конкретные произведения, главных отличительных черт творчества во времени как отдельных писателей, так и общих тенденций, продиктованных нашей жизнью и временем. Формально задача создания учебников и хрестоматий по литературе, на мой взгляд, состоит в том, чтобы при экономной подаче материала сохранить связи времён, избежать случайности и второстепенности.

   Если посмотреть на «Хрестоматию» С. Н. Громцевой и П. Ф. Роздана с этих позиций, то мы обнаружим в ней много недостатков. Прежде всего она не восполняет недочеты существующего учебника А. Дементьева и других, не однажды критикованного на наших литературных форумах не только за отсутствие анализа, но и за отбор имен и произведений.

   Например, Демьян Бедный, Н. Асеев и М. Светлов представлены в «Хрестоматии» характерными для них стихами: у первого читаем «Мой стих», «Проводы», «Главная улица», у Н. Асеева — «Марш Будённого», «Синие гусары», отрывок из поэмы «Лирическое отступление», у М. Светлова — «Рабфаковке», «Песня» («Ночь стоит у взорванного моста»), «Песня о Каховке». Конечно, не следовало бы ставить рядом две светловские песни, но все же все три поэта представлены здесь хоть и скупо, но сравнительно разнообразно. Сомнение возникает в другом. На своем ли месте стоит Демьян Бедный? Правда, он открывает вторую часть «Хрестоматии», чем подчеркивается его старшинство в этом ряду, но всё же этого мало. Демьян Бедный по праву основоположника советской поэзии должен был бы стоять в первой части «Хрестоматии», рядом с А. Блоком, В. Маяковским и С. Есениным.

   Демьян Бедный не только веха в нашей поэзии, отошедшей в прошлое, но всё ещё живое слово. С его именем связано целое направление, в котором действуют активные приверженцы политической сатиры — Сергей Михалков и Сергей Васильев. Думаю, что и жанр басни в наше время возродился, не минуя опыта Демьяна Бедного.
   Но вернусь к первой мысли. Если Д. Бедный, Н. Асеев и М. Светлов представлены более или менее удачно, то состав стихов следующего за ними Вл. Луговского вызывает сомнение. Слов нет, «Песня о ветре» и «Курсантская венгерка» выдержали испытание временем, а вот цикл стихотворений «Большевикам пустыни и весны» с позиций поздних завоеваний Вл. Луговского выглядит риторичным:

Потом приходит юный агроном,
Ему хотелось подкрепиться сном,
Но лучше сесть, чем на постели лечь,
И лучше храпа — дружеская речь.
В его мозгу гектары и плуги,
В его глазах зелёные круги.
Берись за чайник, пиалу налей,
Да здравствуют
Работники полей!

   Поздние завоевания «Солнцеворота»- и «Середины века» в «Хрестоматию» не вошли по формальным причинам, поскольку этот поэт имеется лишь в разделе «Поэзия 20—30-х годов». То же самое произошло и со многими другими авторами, работавшими и в 20—30-е годы, и в годы войны, и уже в наше время, А. Твардовским, А. Прокофьевым и другими, представленными лишь в каком-нибудь одном периоде, отчего лучшие вещи, сделанные в другие периоды, остались вне «Хрестоматии».

   Вероятно, тот же принцип сказался на отборе стихов Н. Тихонова. Опубликованы три его стихотворения, созданные в 20-е годы, в том числе «Баллада о гвоздях» и «Баллада о синем пакете». Оба эти произведения написаны в одном ритме, в одном размере, что может вызвать представление об однообразии художественных средств поэта.

   Дмитрий Кедрин представлен «Зодчими» — лучшей своей вещью. Но почему после него поставлен прозаик Николай Островский? В таком случае не надо было называть раздел, в котором они помещены, «Поэзия 20—30-х годов». Это заглавие, надеюсь, не носит метафорический характер? Что же касается самого материала («Мой день»), то он в творчестве Н. Островского не главный. Этот материал мог бы с успехом дойти до учащихся через преподавателя, рассказывающего об обстоятельствах жизни мужественного писателя, а в «Хрестоматии» надо дать образец того, что сделало Н. Островского известнейшим советским писателем.

   Экономия не всегда на пользу делу, когда речь идёт о литературе. Алексей Толстой представлен отличным очерком начала войны «Родина», но для такого большого писателя-художника этого явно недостаточно. Видимо, и здесь сказался принцип «этапности». Дескать, фигурирует писатель в разделе «Литература периода Великой Отечественной войны» — и хватит, поскольку его художественные произведения выпадают из этого периода. Кстати, поэзия военного периода представлена очень бедно — тремя стихотворениями А. Суркова, тремя — К. Симонова, тремя — М. Исаковского и одним — С. Орлова. Нет «Василия Тёркина» А. Твардовского, без которого невозможно в полной мере оценить поэзию военных лет.

  Вероятно, для полноты картины следовало бы, наконец, нарушить классический канон единства времени и места. Забегая вперёд, замечу, что А. Твардовский подан в главе «Литература 50—60-х годов» двумя главами из поэмы «За далью даль» — «Две кузницы» и «На Ангаре». Это было бы хорошо, если бы не за счёт «Василия Тёркина».

  В данном случае «жилплощадь», выданную в «Хрестоматии» поэту, можно было бы использовать к выгоде поэта и учащихся. Слишком очевидно, что две названных главы из поэмы «За далью даль» дают широкую картину грандиозного строительства, развернувшегося в нашей стране. Они дополняют друг друга, но это в самой поэме, а для «Хрестоматии» можно было бы обойтись главой «Две кузницы». В ней уже отражена грандиозная картина стройки.

   Сергей Орлов представлен отличным стихотворением «Его зарыли в шар земной», но едва ли справедливо, что из поэтов военного поколения он выделен только один. Рядом с ним нет ни А. Недогонова, ни М. Луконина, ни С. Наровчатова, ни Сергея Смирнова, ни других, значение которых в нашей поэзии не менее значительно.

   Примерно то же происходит и с поэзией 50—60-х годов. Здесь А. Твардовский, о котором я уже говорил, А. Прокофьев, С. Щипачев п Я. Смеляков. Собственно, как поэты все они сформировались в 20—30-х и 40-х годах, поэтому выдавать их за поэтов 50—60-х годов можно лишь с большой натяжкой, лишь постольку, поскольку они в эти годы продолжали работать. Не случайно все стихи С. Щипачева и Я. Смелякова, напечатанные в этом разделе, в нарушение периодичности помечены датами 40-х годов. Лишь у А. Прокофьева стихи помечены 60-м годом. Но в составе его стихов уже знакомый составительский грех тематического и ритмического однообразия. Тема России в творчестве Александра Прокофьева занимает одно из первых мест, но это не значит, что он решает её лишь с прямым адресом, как представлено в «Хрестоматии».
   На мой взгляд, было бы достаточно дать «Стихи о России», а за счёт соседнего «Со мной была и есть Россия» дать другие образцы его поэзии, например:

Да, есть слова глухие,
Они мне не родня,
Но есть слова такие,
Что посильней огня!
Они других красивей —
С могучей буквой «Р»,
Ну, например, Россия,
Россия, например!

   Ведь если однотемные стихи стоят рядом, то второе стихотворение обязательно должно быть в новом ключе, в новом повороте.
Отмеченные мной недостатки в составе «Хрестоматии» слишком заметны, чтобы не пожелать исправления их. В нынешнем виде она не выполнит до конца своей воспитательной задачи.

   У Дидро в «Племяннике Рамо» имеется очень интересный разговор о художественном воспитании. Философ отдал свою юную дочь в балетную школу. По этому поводу между Рамо и Дидро происходит следующий диалог:

«Он: Э! Пусть ваша дочь плачет, страдает, жеманится, будет слабонервной, слабой, подобно другим, лишь бы она была красива, интересна и кокетлива. Как! И танцам не обучаете?
Я: Не больше, чем надо, чтобы делать реверанс, держать себя прилично, выступать с достоинством, иметь грациозную походку (курсив мой. — В. Ф.).
Он: Пения — нисколько?
Я: Не больше, чем нужно для хорошей дикции.
Он: Музыку совсем побоку?
Я: Если бы нашёлся хороший преподаватель гармонии, я охотно поручил бы заниматься с ней часа два в день в точение одного-двух лет, не больше».

   Вначале я говорил, что недостаток литературного воспитания заметен даже на молодых, начинающих писателях. Но литературное воспитание нужно не только для них, оно нужно для всех, чтобы выработать как общую норму чувство нравственной красоты, душевную отзывчивость на всё доброе в жизни, пробудить в молодых людях творческое начало, столь необходимое для нашего настоящего и будущего.
   Школа, разумеется, не делает поэта, но пробуждает тот интерес к поэзии, который может сказаться поздней. Ранний интерес к поэзии имеет подлинное поэтическое основание и ложное. Его можно пробуждать огненными стихами Лермонтова и сентиментальными — Апухтина.

   Сам Лермонтов в смысле формирования поэта даёт нам поучительный пример. В двадцать шесть лет он уже достиг своей творческой вершины, ставшей потом образцом для поздних поколений. В четырнадцать-пятнадцать лет он уже толковал «Гамлета» одну из самых сложных трагедий Шекспира. После «Гамлета» ему было уже доступно всё, то есть он разрубил для себя тот гордиев узел, после которого стали постижимы хитросплетения человеческой психологии.
   На это мне скажут: «Лермонтов — гений, а гения нельзя ставить в общий ряд». Гений — да, но Лермонтов прежде всего человек, которому удалось воспользоваться человеческими реальностями.

   Часто можно слышать и такие утешающие возражения: «Наш век обрушивает на головы наших девочек и мальчиков такой поток информации, что надо опасаться за их здоровье». В том-то и беда, что мы преподносим часто детям в школе информацию, а не то, что научило бы их разбираться в ней. Вот и учебник А. Дементьева, и «Хрестоматия» С. Н. Громцевой и П. Ф. Рощина содержат лишь беглую информацию о литературе, а не её анализ. Даже огромные статьи о поэтах страдают информационностью, боязнью коснуться острых и поучительных моментов в их творчестве. А ведь если бы десятиклассник разбирался в «Чёрном человеке» С. Есенина, то ему не надо было бы объяснять жизнелюбивые строчки поэта:

Слишком я любил на этом свете
Всё, что душу облекает в плоть.

   Главный воспитательный грех таких учебников, как учебник А. Дементьева, «Хрестоматия», да и некоторых учителей перед своими питомцами — это недоверие к ним. Оно проявляется, как я уже отмечал, не только в плане недооценки общих способностей учащихся, но и в недоверии к морально-нравственному опыту старшеклассников. Авторы учебников, составители хрестоматий, вероятно, и преподаватели вполне доверяют шестнадцатилетнему Лермонтову, написавшему о своей любви уже в прошедшем времени:

Не верят в мире многие любви
И тем счастливы; для иных она
Желанье, порождённое в крови,
Расстройство мозга иль виденье сна.
Я не могу любовь определить,
Но это страсть сильнейшая! — любить
Необходимость мне; и я любил
Всем напряжением душевных сил.

   А вот в «Хрестоматии» для десятых классов среди многих стихов нет ни одного стихотворения о любви, хотя десятиклассники старше автора строк о напрасно растраченных мгновеньях, проведённых у ног любимой. Вряд ли такое ограждение уже взрослых людей от прекрасной неизбежности способствует эстетическому воспитанию в школе. Природа, конечно, внесёт поправки в школьное образование. Природе не помешали тысячелетние поповские проповеди о первородном грехе. Но, не получая добротной пищи для своего естественного любопытства, не имея возможности сформировать свои чувства на высоких образцах, иные, как мы знаем, обращаются к сомнительным источникам.

   После всего сказанного напрашивается общий вывод: в нашей средней школе происходит недогрузка ума и сердца в самом активном возрасте.

   Вернусь к поэзии. Как видим, позднее формирование поэтов сопряжено с поздним формированием личности вообще. Но это одна сторона дела. Другая сторона — в общем уровне поэтической атмосферы. Поэта школа не сделает, но школа — аудитория для поэта. Если вкусовой уровень аудитории низок, то и требование к поэту низкое.
   Происходит как бы взаимное поощрение в отсутствии вкуса. После чего нам приходится прибегать к целой системе специального литературного образования: Литературный институт, при нём Литературные курсы, а также к таким мероприятиям, как кустовые и всесоюзные совещания. Вероятно, все эти меры нужны в любых условиях, но зато ни в Литературном институте, ни на семинарах не приходилось бы тратить время на исправление ошибок эстетического воспитания, допущенных в наших школах.


ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ

*
Журнал "Молодая гвардия". 1973. - №3. - с.295-302