Маленькие комедии

 СЕРГЕЙ  МОГИЛЕВЦЕВ










 МАЛЕНЬКИЕ КОМЕДИИ





   «Маленькие комедии» - это 17 небольших пьес, среди которых одноактная пьеса "Антракт", пьесы абсурда, вроде "Отчета" и «Реанимации», сцены из разных эпох, вроде "Эдипа" и "Запаха", сцены на все времена, вроде "Автора и Цензора", современные морализации, вроде "Белого Безмолвия" и "Плодов Просвещения", и совсем маленькие зарисовки, такие как «Динозавры», или «Домашняя академия».

 "Маленькие комедии" постоянно пополняются новыми произведениями. Теперь их не 17, а гораздо больше. Вот новые комедии:

http://www.stihi.ru/2013/12/15/2439
http://www.stihi.ru/2013/11/28/7711
http://www.stihi.ru/2013/11/22/7420
http://www.stihi.ru/2013/10/06/1742
http://www.stihi.ru/2013/10/05/2029
http://www.stihi.ru/2013/10/04/1461
http://www.stihi.ru/2013/10/03/3955
http://www.stihi.ru/2013/09/08/5312
http://www.stihi.ru/2013/09/26/1416
http://www.stihi.ru/2016/05/10/2954
http://www.stihi.ru/2013/09/28/1446

 Связь с автором: godzilla-888@mail.ru




 СОДЕРЖАНИЕ:

 АНТРАКТ …………………………………………...…
 ОТЧЕТ…………………………..…………………..…..
 РЕАНИМАЦИЯ……………………………………..…
 АВТОР И ЦЕНЗОР………………………………..….
 БУХГАЛТЕР………………………………………...….
 ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ……………………..….…
 БЕЛОЕ БЕЗМОЛВИЕ………………………………….
 ЗАБАВНЫЙ СЛУЧАЙ……………………………...…
 ЗАПАХ………………………………………………….
 ЭДИП, или ЛЮБОВЬ К СПРАВЕДЛИВОСТИ……
 ЭЙНШТЕЙН И ЧЕХОВ……………………………...
 СИЛА ЛЮБВИ………………………………………...
 ДВА САПОГА – ПАРА……………………………...
 МЕЛОЧИ ЖИЗНИ…………………………………….
 ДИНОЗАВРЫ…………………………………………..
 АЛГЕБРА И ГАРМОНИЯ……………………………
 ДОМАШНЯЯ АКАДЕМИЯ…………………………..




 АНТРАКТ

 Cцены у театрального подъезда



 СЦЕНА ПЕРВАЯ


 Небольшая площадка у входа в театр, заполненная  т о л п о й  з р и т е л е й.
 Только что закончился первый акт нашумевшей комедии.
 В с е  возбуждены, и наперебой высказывают свое мнение.


 Т е а т р а л ь н ы й  м э т р  и  н а ч и н а ю щ и й  д р а м а т у р г.


 Т е а т р а л ь н ы й  м э т р (с негодованием). Возмутительно, непозволительно, дерзко, и... и... (захлебывается от негодования). И, я бы сказал, даже провокационно! Нет, конечно, известная доля провокации, безусловно, нужна, но не до таких же пределов! Ведь это уже будет не театр, не храм искусств, а какая-то революция! Я и ученникам своим всегда говорю, что драматург не может прожить без того, чтобы не провоцировать зрителя, но все хорошо в меру и в свое время. А время провокации в драматургии еще не настало, я никогда не устаю повторять об этом!  (Свысока поглядывая на  м о л о д о г о  с о б е с е д н и к а.) Скажите, вы согласны со мной?
 Н а ч и н а ю щ и й  д р а м а т у р г. Конечно, профессор, я вышел в финал ежегодного драматургического конкурса,  носящего ваше имя, и моя пьеса о жизни современных студентов заняла на нем первое место. Помните, вы еще очень хвалили ее за оригинальность и глубину раскрываемой темы?
 М э т р (нетерпеливо). Да, да, я помню, у меня, слава Богу, еще не отшибло память, ведь мне, как вы знаете, нет еще и шестидесяти. Или уже есть, я точно не помню.
 Н а ч и н а ю щ и й (с интересом поглядывая на него). Правда?
 М э т р. А что, этого не видно? Меня, батенька, слава Богу, года еще не склонили, я, слава Богу, еще ого-го на что сгодиться могу!
 Н а ч и н а ю щ и й (набираясь смелости). А говорят, что вы уже исписались! (Тут же пугается.)
 М э т р. Кто говорит?
 Н а ч и н а ю щ и й (оправдываясь). Да так, всякие недоброжелатели. Говорят, что вы боитесь острых углов, и о злободневном, например, о возможной революции, как в пьесе, которую мы с вами смотрим, ни за что не напишете!
 М э т р (тоже пугается, на всякий случай оглядывается по сторонам, машет руками). Упаси тебя Бог, мальчик, упоминать в этой стране про революцию! Про какую угодно: про красную, про белую, или про оранжевую. Особенно про оранжевую не надо упоминать, это сейчас самый больной вопрос. О всем, о чем хочешь, можешь упоминать: и о недостатках в образовании, и о воровстве, распространенном в нашем народе, и даже, если уж на то пошло, о коррупции в высших сферах. Но только об оранжевой революции не упоминай никогда, это сейчас самая опасная тема!
 Н а ч и н а ю щ  ий. Но почему? Автор вот сегодняшней пьесы упоминает.
 М э т р. Он плохо кончит. Он не знает, что можно упоминать, а чего упоминать недозволено. Он потерял тормоза, этот автор, а режиссер, следом за ним, не посовещавшись, где надо, тоже решил понестись с ветерком. Но этот ветер принесет бурю, и закончится для обоих длительной реанимацией.
 Н а ч и н а ю щ и й. А зрителям нравится, вон они как хохочут!
 М э т р. Зрителей тоже отправят в реанимацию. Не сейчас, а через некоторое время. Одним словом, дорогой ученик, чтобы преуспеть в этой стране, надо иметь тормоза, я никогда не устаю повторять об этом!
 Н а ч и н а ю щ и й (в отчаянии). Учитель, но с тормозами я никогда не дорасту до вашего уровня!
 М э т р (важно). И очень хорошо, для этой страны вполне достаточно одного меня!


 Отходят в сторону.
 Д в а  л и т е р а т ор а.


 П е р в ы й  л и т е р а т о р. Что за пьеса, что за характеры? Где вы видели такие характеры? Таких характеров не может быть в современных пьесах!
 В т о р о й  л и т е р а т о р. А вы пишете современные пьесы?
 П е р в ы й. Нет, я пишу сагу о покорении космоса!
 В т о р о й. Так что же вы суетесь не в свое дело?
 П е р в ы й. А вы то сами о чем пишете, напомните мне?
 В т о р о й. Я пишу биографию одного важного государственного деятеля, правящего в не столь отдаленной стране.
 П е р в ы й. Странные вещи вы пишете.
 В т о р о й. Сегодняшняя комедия тоже довольно странная!


 Отходят в сторону.
 З р и т е л ь  п о л о ж и т е л ь н ы й  и  з р и т е л ь  о т р и ц а т е л ь н ы й.


 П о л о ж и т е л ь н ы й. Не понимаю, автор глуп, туп, или то и другое одновременно? Где он видел такого редактора газеты и такого олигарха, дарящего президенту породистых жеребят?
 О т р и ц а т е л ь н ы й. В некоторых африканских странах президенты не то еще принимают. Я слышал, что они и человечинкой не брезгуют по утрам!
 П о л о ж и т е л ь н ы й. Так то ведь в африканских, олух, а мы с тобой где живем?! Надо в конце концов соображать!
 О т р и ц а т е л ь н ы й (не понимая ничего). Вот я и соображаю!


 Отходят в сторону.
 З р и т е л ь  и  д а м а.


 Д а м а. Автор говорит об ужасных вещах. Например, о катакомбах в центре Москвы, и о бездомных детях, которые там ютятся. Неужели в наше время возможно такое?
 З р и т е л ь (обнимая  д а м у). Дорогая, в наше время возможно всякое, но лучше досмотреть все до конца, а не судить о впечатлении от первого акта.
 Д а м а. И все же катакомбы в центре Москвы, да еще с детьми, бомжами, и поэтами, читающими при свечах свои гениальные стихи – это только в гениальной голове может родиться! (Мечтательно.) Как бы я хотела познакомиться с автором пьесы!
 3 р и т е л ь. Не советую тебе этого делать! Они все извращенцы, вот и пишут о ненормальных вещах!


 Отходят.
 Ф а н ф а р о н  и  Р е з о н е р.


 Ф а н ф а р о н. Кончился первый акт, а я уже зол, как сто чертей! Автор говорит о рождении партии, вкладывая в свои уста столько желчи, и выдумывая такие смешные названия, словно он презирает всех, как последних свиней!
 Р е з о н е р. Политика – это и есть последнее свинство; немудрено, что он ее презирает!
 Ф а н ф а р о н. Но он называет всех недоносками!
 Р е з о н е р. Ну это, я думаю, гипербола, и не больше!
 Ф а н ф а р о н. Какая уж тут гипербола, если в его партию недоносков валом записываются кому только не лень! такое впечатление, что все у нас недоноски!
 Р е з о н е р. Если рассмотреть вопрос достаточно глубоко, то и такое нетрудно вообразить!
 Ф а н ф а р о н. Вот что, давай-ка побыстрее зайдем в театр, и дождемся окончания пьесы, тем более, что два звонка уже прозвенели.
 Р е з о н е р. Это разумно.


 Заходят в театр.
 Площадка у входа быстро пустеет.
 Звенит третий звонок.



 СЦЕНА ВТОРАЯ


 Т о л п а  з р и т е л е й, возбуждена еще больше прежнего.
 Ч и н о в н и к  с  д о ч е р ь ю.


 Ч и н о в н и к. Неслыханно, возмутительно, и вообще призыв к революции! Если на работе узнают, что я был на этой премьере, меня тут же уволят.
 Д о ч ь. Ну что ты, папа, бывают вещи и похлеще этого. Бывает, папа, такая эротика, что челюсти сводит, глядя на все это!
 Ч и н о в н и к. Пусть лучше голая правда, чем правда жизни! За правду жизни надо сажать в тюрьму!


 Отходят.
 О ч е н ь  б о л ь ш о й  ч и н о в н и к  и  д а м а.


 Б о л ь ш о й  ч и н о в н и к. Я заплатил тысячу долларов за билеты (причем за каждый!) в первом ряду, и что же мы видим? Автор, словно хирург, кромсает тело нашей политики, и извлекает оттуда такие страшные вещи, что даже язык не поворачивается назвать их вслух! Олигархов он призывает отдать деньги народу, и не посылать президенту в подарок борзых щенков, то есть, прошу прощения, породистых жеребят. Высших партийных чинов он обзывает форменными недоносками, а низших – недоносками по жизни, прессу сплошь объявляет продажной, общественное мнение несуществующим, а над общественностью издевается так, как будто это непотребная девка!
 Д а м а (со смехом). Он называет твою общественность тоже несуществующей, и говорит, что знает про общественные бани, общественные прачечные и общественные приемные, а также общественные сортиры, но не знает, что такое общественность!
 Б о л ь ш о й. Вот-вот, я и говорю, что это неслыханно до дерзости и даже до какого-то общественного терроризма! Ума не приложу, что я завтра буду говорить на заседании правительства?
 Д а м а. Скажи, что был в общественных банях.
 Б о л ь ш о й. Вот-вот, уж лучше бани, чем такая свобода общественного выражения!


 Отходят.
 Д в е  д а м ы.


 П е р в а я  д а м а. Ты обратила внимание, какие шляпки были у этих двух потаскух, которые играли женщин в спектакле? У секретарши и у жены олигарха? Непонятно, откуда они их взяли: то ли вытащили из театрального сундука, то ли специальным рейсом выписали из Парижа?!
 В т о р а я  д а м а. Когда билет стоит в среднем полтысячи долларов, не важно, Париж это, или театральный сундук!


 Д в а  с т у д е н т а.

 П е р в ы й  с т у д е н т. Ты обратил внимание, что автор пьесы всего лишь говорит о том, что и так всем известно, а это, тем не менее, производит эффект разорвавшейся бомбы?!
 В т о р о й  с т у д е н т. В том-то и дело, что всегда кто-то первый должен сказать вслух то, что все и так давно видят. Правда, сказанная вслух, становится динамитом, который взрывает общественность.
 П е р в ы й. Кстати, об общественности. Какое определение этого феномена тебе нравится больше: то, которое сравнивает общественность с общественными нагрузками, или с общественными сортирами?
 В т о р о й. Общественные сортиры мне нравятся больше, они ближе к истине!


 Д в а  а к т е р а, вышедшие покурить.


 П е р в ы й  а к т е р. Ты видишь, как они все возбуждены? Вот в чем сила актерского мастерства!
 В т о р о й  а к т е р. Это сила не наша, а автора пьесы. Впрочем, неясно еще, провал это для него, или успех; ты обратил внимание, как он ходил за кулисами, то краснея, то бледнея, и хватался попеременно то за живот, то за сердце?
 П е р в ы й. Да, бывали случаи, когда авторы пьесы умирали во время спектакля, не выдержав или бремя славы, или горечи поражения.
 В т о р о й. Ты останешься сегодня на банкет после спектакля?
 П е р в ы й. А как же! банкет – это дело святое, причем обязательно за счет автора!
 В т о р о й. Да, нужно пользоваться моментом, завтра его или посадят, или вознесут до небывалых небес!
 П е р в ы й. Если посадят его, то посадят и нас, а театр или сожгут, или переделают в общественную столовую.
 В т о р о й. А ты разве не знаешь, что сто лет назад тут и было что-то вроде общественной столовой? Модный ресторан, в который ходил всяк, кому не лень, от литераторов и шлюх, – до бандитов и членов кабинета министров?
 П е р в ы й. У нас и сейчас в зрительном зале тот же расклад!


 Д в а  т е а т р а л ь н ы х  ж у ч к а.


 П е р в ы й  ж у ч о к. Неплохо я наварил сегодня на этом спектакле! Народ прет, как на что-то невиданное, как будто слона водят по центру Москвы!
 В т о р о й  ж у ч о к. Да, я тоже сколотил себе небольшое состояние на продаже билетов! Побольше бы таких авторов и таких пьес, мы бы тогда открыли или театр, или бордель.
 П е р в ы й. По мне, так лучше бордель, там аншлаг каждый день, а театр – это дело непредсказуемое и темное. Сегодня он есть, а завтра в полном составе отправлен в Сибирь.
 В т о р о й. Какая Сибирь, мы ведь живем в условиях демократии!
 П е р в ы й. Послушайте, коллега, ну хотя бы мне, своему товарищу по работе, не вешайте клюкву на уши! Давайте лучше отблагодарим автора, и пошлем ему деньги в конверте!
 В т о р о й. А вот этого делать ни в коем случае не надо! Разбогатевший автор потеряет всю свою злость, сразу же обленится, и не сможет писать. А вслед за этим и наши заработки упадут.
 П е р в ы й. Да, вы правы, коллега, давайте раздадим часть денег тем беспризорным детям, о которых он говорит в пьесе. Тем, что ютятся в московских катакомбах, на чердаках и в подвалах.
 В т о р о й. И это тоже делать не следует: бездомные дети как раз и вдохновляют обостренную совесть автора, заставляя его писать гениальные пьесы. Исчезнут дети, исчезнет и автор, а вместе с тем и наши скромные заработки!
 П е р в ы й. Ну тогда давайте дадим деньги тому загибающемуся от чахотки поэту, главному герою его комедии, ютящемуся под землей вместе с бомжами, беспризорниками и крысами. Давайте отдадим часть денег для издания его поэтической книги!
 В т о р о й. Вы что, с ума сошли, коллега?! Бедствующий под землей поэт, главный герой сегодняшнего спектакля, мечтающий об издании собственной книжки стихов – это не что иное, как сам автор пьесы. Это его альтер эго, его внутренняя сущность. Выводя из подземелья поэта, мы выводим из подземелья и автора, и тогда уж он точно больше ничего не напишет. Ни в коем случае нельзя давать денег поэту!
 П е р в ы й. Но кому же тогда можно давать?
 В т о р о й. А тем стражам порядка, которые позволяют нам работать у входя в театр, – вот им и надо давать. Без стражей порядка, вовремя прикормленных и одаренных, никакая работа в этой стране невозможна!
 П е р в ы й. Боже мой, что за страна, что за стражи!
 В т о р о й. А вы, коллега, хотите чего-то другого?
 П е р в ы й. Упаси Боже, меня все устраивает, вот только детей и поэтов до чертиков жалко!


 Д в а  к р и т и к а.


 П е р в ы й  к р и т и к. Опять пьеса об андеграунде, и на этот раз главный герой – поэт, заболевший туберкулезом.
 В т о р о й  к р и т и к. Неплохой ход, надо сказать!
 П е р в ы й. Да, вы правы, хотя это уже и было. Не про поэта и туберкулез, но что-то вроде такого, и у Гоголя, и у Горького, и у других.
 В т о р о й. В этой стране вообще все повторяется: и андеграунд, и туберкулез, и поэзия под землей.
 П е р в ы й. Вы о чем завтра будете писать?
 В т о р о й. А я вообще не буду писать об этом спектакле.
 П е р в ы й. Почему?
 В т о р о й. По самым разным причинам. Видите-ли, если у нас в стране демократия (а доподлинно это не знает никто), то ценность спектакля невелика, ибо критиковать коррупцию и подлость нравов можно на каждом углу. А значит, и невелика ценность моей рецензии на этот спектакль. Если же у нас в стране нет демократии, то сегодняшняя постановка - это пощечина правящему режиму, и о ней вообще нужно забыть. Для своего же блага, чтобы спать спокойно, и не трястись по ночам от каждого шороха.
 П е р в ы й. Боже мой, до чего же мы дошли в этой стране!
 В т о р о й. Это не мы дошли, это нас дошли. Впрочем, все может быть с точностью до наоборот, и тот, кто первый напишет восторженный отзыв об этом спектакле, будет объявлен величайшим критиком современности!
 П е р в ы й. Или отправлен в Сибирь вместе с автором.
 В т о р о й. Помилуйте, коллега, кого же нынче отправляют в Сибирь? Вы что, не читали Шекспира с его Полонием и несчастной Офелией?
 П е р в ы й. Да, Полоний с Офелией, – это приметы нашего времени. Однако пойдемте быстрее, а то не успеем к третьему акту!


 Поспешно уходят, а вслед за ними рассасывается и  т о л п а  з р и т е л е й.
 Двери театра закрываются.
 Звенит третий звонок.



 СЦЕНА ТРЕТЬЯ


 После третьего акта.
 Конец спектакля.
 З р и т е л и  выходят наружу, но, возбужденные увиденным зрелищем, не расходятся, а заполняют площадку возле театра.
 Т р о е  д е в у ш е к  в  г о л у б о м.


 П е р в а я  д е в у ш к а. Как жалко, что уже наступила ночь, и в лунном свете мое голубое платье не так блестит, как на солнце. Вы заметили, как в театре все только и делали, что оглядывались на меня?
 В т о р а я  д е в у ш к а. А мне показалось, что все только и делали, что глазели на мое голубое платье.
 Т р е т ь я  д е в у ш к а. Вы обе – дуры, глазели все на меня, и никто не смотрел на сцену.
 П е р в а я. Вот невидаль! Я тоже не смотрела на сцену!
 В т о р а я. И я.
 Т р е т ь я. А разве вообще в театре была какая-то сцена?
 П е р в а я (подводя итог). Во всяком случае, если и была, наши голубые платья, вне всякого сомнения, затмили все, что там представлялось!


 С в е т с к а я  л ь в и ц а  и с ней  с т а й к а  п о к л о н н и ц.


 С в е т с к а я  л ь в и ц а. Вы заметили, как все только и делали, что глазели на мое декольте? И это при том, что я не одела свои брилики, – оставила все брилики в сейфе, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не стащил. Воруют, сволочи, воруют безбожно, что у нас здесь в России, что в Каннах, что в Ницце, что на тусовках в Нью-Йорке. А я, девушки, не могу за бесплатно раздаривать свои брилики налево и направо, я и так раздаю себя так щедро, что сил подарить каждому уже не хватает; вы же знаете, что я столь любвеобильна, что, по уверению некоторых не то недругов, не то доброжелателей, заменяю собой одновременно несколько публичных домов; меня специально выпускают в горячие точки, вроде Чечни, где я танцую голая на покрытых восточными яствами столах, а сотни бородатых и вооруженных мужчин, стоящих вокруг, просто сходят с ума, и то стреляют без устали до утра, то бегут, безумные, в горы, и скитаются там в одиночестве целыми днями, становясь легкой добычей для хищных зверей и муджахедов. Я, девушки, центр современного мира, построенного на хаосе и разврате, и не зря в нынешней пьесе тоже обо мне говорилось; потому что, девушки, именно разврат правит современным миром, и не обязательно одевать брилики на шею, а можно просто прийти в театр, и никто уже не будет смотреть на сцену, а все только и будут глазеть на тебя, изливаясь, как есенинская сука, слюной и соком, и заполняя театральный воздух густым смрадом вечного разврата и вожделения. (Внезапно кричит.) Ура, да здравствует разврат как новая национальная идея, и да пошли вы все к черту с вашими поисками истины, добра и красоты!


 Сбрасывает с себя одежду и остается совсем голая. П о к л о н н и ц ы, окружающие ее, делают то же самое.


 П о к л о н н и ц ы. Ого! угу! ага! хо-хо! хи-хи! ого-го! ни-гу-гу! а-ха-ха! на-ка-вот! нут-ка! шут-ка! нам все по барабану! ура, ура, мы барабанщицы!

 П а у з а.

 Н а ч и н а ю щ и й  ж у р н а л и с т. Такое впечатление, что это я был одним из героев закончившегося спектакля. Быть может, в том и сила великих постановок, что герои их сходят в конце спектакля со сцены, и смешиваются с толпой, живя отныне среди людей, обрастая плотью и кровью, обретая силою авторского воображения новую жизнь. Надо написать об этом заметку, и отнести завтра главному редактору. Впрочем, у нас в газете можно печатать только о правильных вещах, а о том, что еще никому не видно, лучше не заикаться, чтобы не попасть в неприятность.

 П а у з а.

 Т е л е в е д у щ и й. Что это в спектакле говорилось о национальной идее? Разве существует сейчас какая-нибудь национальная идея? В спектакле говорилось о недоносках, которые объединяются в партию отверженных недоносков, и якобы таких недоносков у нас большинство; какое-то извращение, но, может быть, мир вокруг нас так извращен, что и национальная идея должна быть до крайности извращена? Раз когда-то все шли за веру, отечество и царя, потом за свободу и всеобщее братство, потом за освобождение от нашествия лютых врагов и за построение светлого будущего, то теперь светлых идей уже не осталось. Теперь время тьмы и темных идей; время недоносков и недоношенных; и именно вокруг недоносков разного рода может сплотиться народ, чтобы переждать смутное время... Чушь какая-то, но как похоже на правду! Вот только могу ли я говорить об этом с телеэкрана?

 Д в а  б о м ж а.

 П е р в ы й  б о м ж. Здорово повеселились! Ты заметил, что мы были одеты приличнее всех остальных?
 В т о р о й  б о м ж. Это и немудрено, мы ведь с тобой одеваемся на помойках, а московские помойки – самые богатые помойки в мире!

 П а у з а.

 П о э т  и з  п о д з е м е л ья . Итак, я – главный герой только что показанной пьесы, который спокойно смешался с толпой, и живет теперь своей жизнью, нисколько этому не удивляясь. Я обитал под землей в старинных катакомбах, проложенных под Москвой еще безумными и грозными царями, я читал свои стихи бомжам и крысам, которые одинаково зачарованно слушали меня, оставив на время все иные дела. Я вышел на поверхность, я перестал быть героем андеграунда, я вынес оттуда, из ада, полную наволочку, набитую своими, выстраданными в одиночестве стихами, и я не знаю теперь, как примут эти стихи люди, живущие наверху. Слишком большая разница между теми, кто живет наверху, и теми, кто обитает внизу. Слишком большая пропасть между бедными и богатыми. Пока я сидел внизу, мир изменился, и очень может статься, я стал лишним для этого мира. Ну что же, я могу всегда опять спуститься в свое подземелье или отправиться бродить по России, закинув за спину свою наволочку со стихами; потому что так уже было когда-то, и я всего лишь повторю путь других, прошедших до меня той же дорогой.


 П р е д с т а в и т е л и  м э р и и.


 П е р в ы й. Как возмутительно! В пьесе утверждается, что в Москве совсем не осталось сортиров! что здесь есть все: и шикарные рестораны, и казино, и подземные гаражи, и фонтаны, а сортиров как не было рань¬ше, так нет и сейчас, и что озабоченным горожанам и гостям столицы приходится ходить в подворотни, чтобы справить свою нужду, как малую, так и большую!
 В т о р о й. И что это за слово такое: «сортиры»! Нельзя что ли было сказать: «туалеты»? Зачем же так выпячивать богатство нашего русского языка?
 П е р в ы й. Но самое возмутительное — это утверждение о персональных золотых унитазах, которые, якобы, установлены в бронированных лимузинах чиновников этого города, которым именно поэтому и наплевать на сортиры!
 В т о р о й. Мы же с тобой договорились не употреблять слово «сортиры»!
 П е р в ы й. Да как же не употреблять этого проклятого слова, как же не говорить про эти сортиры, если завтра на заседании мэрии меня спросят, куда подевались сортиры в Москве, а я отвечу, что вместо них мы построили сотню первоклассных фонтанов?!
 В т о р о й. Скажи, что любующиеся фонтанами москвичи и гости столицы забывают спра-лять разного рода нужду, и что надобность в сортирах скоро совсем отпадет, надо только фонтанов построить побольше!
 П е р в ы й. Спасибо, что надоумил, так и скажу на заседании в мэрии.


 Д е п у т а т ы  Г о с д у м ы.


 П е р в ы й. И что это вечно издеваются над депутатами? Чуть что – виноваты депутаты, они-де и не такой законопроект приняли, они-де и лакеи сплошные, и подпишут все, что им подадут... Ты что, подписываешь все, что тебе подают?
 В т о р о й. Я вообще ничего не подписываю, у меня специальная печать, имитирующая мою подпись, я ее и прикладываю к бумагам.
 П е р в ы й. Вот видишь, и я ничего не подписываю, потому что у меня точно такая же печать; а говорят: депутаты продажны, и подписывают все, что подадут! постыдились бы так говорить!
 В т о р о й. Надо бы запретить подобную пьесу; а лучше всего расстрелять и автора и режиссера, чтобы неповадно было другим!
 П е р в ы й. Какие расстрелы? Ты все же не забывай, что у нас демократия!
 В т о р о й. При демократии расстреливают не меньше, чем при тирании!
 П е р в ы й. Тогда надо внести законопроект, запрещающий подобные пьесы, потому что они оскорбляют общественную нравственность.
 В т о р о й. А ты подпишешь подобный законопроект?
 П е р в ы й. Нет, я же тебе говорил, что ничего не подписываю, а прикладываю печать.
 В т о р о й. Ну тогда и я не подпишу. Пусть после этого говорят, что мы все консерваторы и душим свободу!


 Н е к т о, п р о е з д о м  и з  Н и ж н е г о.

 Н е к т о. Я сам здесь случайно, проездом из Нижнего; хотел, понимаешь-ли, сходить в Третьяковку, и приобщиться к высокому, а попал на этот спектакль, где, признаться, не понял ни бельмеса! Вы не знаете, где здесь комплексные обеды подают, очень перед поездом есть хочется, просто под ложечкой все засосало! а на икру и бутерброды в буфете у меня, извините, финансов нет; мы, извините, в Нижнем так не шикуем, как здесь, в Москве, у нас все попроще и поприличней. Кстати, вы не знаете, почему меня пустили бесплатно, в Нижнем бы за такой спектакль с меня содрали три шкуры?!


 Д в о е  м о л о д ы х  л ю д е й, крайне веселых.


 П е р в ы й. Ух ты, такого давно не бывало! Дух Пушкина и Гоголя витал сегодня над сценой, и только их, кажется, не хватало, чтобы завершить достойно нынешний вечер!
 В т о р о й (кричит). Пушкина вызываю! Гоголя вызываю!
 П е р в ы й. Ты что, дурак, кричишь, а вдруг и вправду появятся!


 Легкое сотрясение воздуха. Появляются  д у х и  А.С. П у ш к и н а  и Н.В. Г о г о л я.


 Д у х  П у ш к и н а. Пушкина вызывали? (С любопытством оглядывается по сторонам.) Ба, какое светопреставление, все, как в старые добрые времена! Ничего, господа, не меняется в мире, и только лишь одни гениальные стихи, да гениальные пьесы, управляют устройством этой вселенной!
 Д у х  Г о г о л я. Гоголя вызывали? (Внимательно оглядывается вокруг.) Ба, да никак это ты, брат Пушкин?!
 П у ш к и н. Ба, да никак это ты, брат Гоголь!
 Г о г о л ь. Да кому же еще быть, как не мне? вызвали вот из мрака, из подземного царства Аида, или где я там сейчас пребываю, а зачем вызвали, ума не приложу! тут и без нас с тобой, брат Пушкин, есть авторы, которым есть, что сказать простому народу; которым есть, что сказать этому презренному плебсу, над которым мы, друг Пушкин, всегда потешались, которого искренне презирали, и от которого всегда зависели, словно школьник от строгого учителя математики!
 П у ш к и н. Да уж, друг Гоголь, твоя правда, плебс смешон и жалок, будь это важный чиновник, театральный мэтр, светская львица, депутат парламента, или неграмотный провинциал; плебс всегда низок и одновременно высок, потому что кроме нас, избранных, и этого презренного плебса, в мире нет вообще ничего; а что касается автора пьесы, то нам действительно здесь делать нечего; не то, что он нас переплюнул, ибо нас, как известно, переплюнуть вообще невозможно; но просто он пришел в нужное время, и принес нужную пьесу, так что пожелаем ему всяческого благоденствия, и отправимся туда, откуда пришли.
 Г о г о л ь. Да уж, благоденствия и удачи комедиографу во все времена пожелать не мешало. Желаю тебе, новый автор, счастья и благоденствия, да продлятся твои дни на земле, и да не умрешь ты от счастья при виде первой, а также второй, третьей и сотой удачи, а терпеливо дойдешь до конца, неся на спине вечный крест отверженности и славы!
 П у ш к и н. И я того же желаю тебе, нынешний комедиограф! Будь счастлив, и обращайся к нам всегда, когда это необходимо!


 Оба исчезают.
 Т о л п а  у  т е а т р а рассеивается.
 Появляется автор пьесы.


 А в т о р. О Боже мой, зритель, зритель, зритель! О современный мне зритель! Впрочем, зритель одинаков во все века, и современный зритель ничем не отличается от зрителя времен Нерона и Сенеки, да и сам Нерон ничем не отличается от нынешних императоров и самодержцев разного рода и вида. Все меняется, и все неизменно, одни лишь декорации меняют свой цвет и узор, да шляпки на головках актрис бывают то обсыпаны мушками, то обложены по бокам белой или черной вуалью. А все остальное остается неизменным во все времена. Во все времена кипят страсти на сцене, автор стремится высмеять Цезаря, а Цезарь за это шлет ему в подарок горсть золотых динариев, а потом приказывает ему или вскрыть вены, или велит тайно удавить его в каком-нибудь переулке. Ничего не меняется, ничего! Во все времена общественные ристалища, общественные бани и общественные сортиры служат синонимом несуществующей общественности, которая то возносится на небывалую высоту, то втаптывается в грязь, политую слезами легковерного зрителя, потом растерзанного товарищами гладиатора и мочой вечного плебса, единственного судии твоей, автор, скромной комедии! Он, этот плебс, принимающий обличие то Цезаря, то важного министра, то критика, то распутной девки, то разглагольствующего о несуществующем фанфарона, то отпускающего плоские шуточки резонера, – он, этот вечный плебс, будет вечным твоим судией, скромный автор комедии! Ты связан с ним незримыми узами, ты ненавидишь его, ты страшишься его, и ты одновременно обожаешь его, ибо у тебя больше никого нет. Ты одинок, автор комедии, у тебя нет ни семьи, ни друзей, ни привязанностей, ни настоящей любви, ибо твоя любовь – это комедия и разящий смех, за которым скрыты горькие слезы твоих бессонных ночей, наполненных безумным вдохновением и безумными взлетами, мольбами к бессмертным Музам и не менее безумным падением в пропасть творческого бессилия. Так возблагодари же судьбу за то, о комедиант, что у тебя есть этот жалкий плебс, которого ты одновременно и боготворишь и ненавидишь, за этого твоего вечного зрителя, связанного с тобой вечной цепью удачи и поражения. Смейся же вместе с ним, ликуй и лей горькие слезы, ибо такова твоя театральная жизнь, и другой жизни у тебя нет и не будет. Приветствую тебя, вечный мой зритель, и не суди, если можно, слишком строго немощного комедианта, потому что твое одобрение поможет мне дожить до завтрашнего утра, а твое осуждение заставит вскрыть вены, которые, впрочем, вскрывались уже не раз, ибо не раз ты восторгался мной и обрекал на вечные муки! (Вздымает руки кверху.) Здравствуй, о солнце нового дня, и, если я вновь увижу тебя, освети мне те таинственные письмена, те страницы новой комедии, которая, неслышная никому, уже стучит, как новорожденный птенец, в хрупкую скорлупу моего сердца!


 Опустив голову, заходит в театр.
 Двери захлопываются.
 Площадка перед театром пуста.


 К о н е ц

 2008








 ОТЧЕТ

 Одноактная пьеса


 О н.
 О н а.


 Помещение, которое условно можно назвать комнатой, - условность проистекает из-за освещения, а также из-за драпировок и разных чехлов, которыми затянуты стены и укрыта мебель: обычные стены и обычная мебель, которые, однако, находятся в состоянии некоей эвакуации, некоего ожидания, проистекающего, очевидно, из внутреннего состояния героев – Е г о  и  Е е. Жизнь на чемоданах, жизнь в преддверии близящегося отъезда – вот как можно было бы назвать состояние персонажей пьесы и положение окружающих их предметов; которые, кстати, по мере спада состояния ожидания и атмосферы эвакуации вполне могут приобретать вид обычной жилой комнаты где-нибудь на последнем этаже одной из московских высоток, расположенной на самом краю города; это, очевидно, действительно край Москвы: за окнами много озер, лесопосадок, болот, но все эти пейзажи тоже приглушены, и, очевидно, закрыты завесой дождя; при внимательном изучении, – а вся задняя стена комнаты представляет собой один неясный и туманный пейзаж, – можно обнаружить разительное сходство с пейзажами, изображенными Леонардо позади своей загадочной Моны Лизы: такие же реки, ручьи, рощи, туманы, создающие ощущение вечности и загадочности бытия. Кстати, вместо пейзажей за окнами на задней стене может, заменяя их, висеть одна, улыбающаяся и загадочная Джоконда. Хотя, с другой стороны, действие все же происходит под крышей одной из старых московских высоток, расположенной где-то на окраине города. Больше ничего определенного ни о комнате, ни о пейзажах за окном сказать невозможно.
 Вечер или ночь. О н лежит, закинув руки за голову, по-видимому, ожидая чего-то. Открывается дверь, и входит О н а.


 О н а (снимает у дверей туфли, озабоченно). Какое странное место: ни одного прохожего, одни фонари, и эти бесконечные тропинки по берегам прудов и болот. Я слышала, как в темноте крякают утки. Представь себе: сплошная стена камыша, кряканье уток, и этот не-прерывный лягушачий концерт, от которого просто можно сойти с ума. (Прислушивается к чему-то за окнами.) Слышишь, слышишь, это опять они! (Морщит лоб, пытается что-то понять.) Тебе не кажется странным, что чуть ли не в центре Москвы существуют эти болота? Правда, странно, правда, средневековье какое-то?!
 О н (вставая с дивана, приглаживая руками волосы). Ничего странного в этом нет, Москва – огромный город, современный мегаполис, протянувшийся чуть ли не на сто километров, и внутри него можно встретить все, что захочешь, в том числе и пруды с утками и лягушками. Подумаешь – лягушки в пруду, эка невидаль по нынешним временам! Между прочим, в районе Останкинской телебашни запросто можно встретить летающую тарелку. Говорят, что район телебашни – излюбленное место встречи разумных инопланетян. Они там просто висят целыми гроздьями, как спелые сливы на дереве, и никто этому почему-то не удивляется. Все привыкли, и уже просто в упор их не видят, как будто их и не существует в природе. Как будто просто существует нормальная жизнь, а всех этих сказочных звездолетов, пришельцев, скафандров, гуманоидов и зеленых маленьких человечков вовсе и не было никогда. Так засосали людей их обычные бытовые, жизненные проблемы, что им просто плевать на всех этих выдуманных фантастами инопланетян, пускай они хоть сложнее и удивительнее, чем все, что выдумали сказочники и поэты. Болота с лягушками гораздо реальнее, чем широкие освещенные улицы, заполненные пешеходами и машинами. Так что спокойно гуляй себе по тропинкам мимо прудов и болот, слушай шум камыша и кряканье уток, и не думай ни о чем постороннем. Сделай вид, что ничего постороннего не существует; кроме тебя, меня, этой комнаты, и этих бесконечных прудов и болот за окном, в которых живут лягушки и утки.
 О н а. Правда, ты считаешь, что так будет правильно?
 О н. Да, я считаю, что будет именно так!
 Она (подходит к окну). Как здесь высоко, не как у тетки, в нашем уютном гнездышке, ведь там третий этаж, а здесь, наверное, будет все сто.
 О н. Забудь о своей тетке, мы больше не будем жить у нее.
 О н а. А где мы будем жить? Здесь, в этой гостинице?
 О н. Да, в этой гостинице, на сто один этаж выше, чем у твоей тетки, в нашем с тобой уютном гнездышке.
 О н а. У тетки было так хорошо, и мы должны были с тобой расписаться. Ты ведь обещал жениться на мне, потому что у нас будет ребенок.
 О н. Да, я обещал, но, знаешь, мне сначала надо закончить отчет.
 О н а (надувая губы, притворно). У, противный, у тебя вечно так; вечно ты все что-то пишешь и пишешь: то отчеты, то эти твои рассказы о звездах.
 О н. Я уже давно не пишу рассказы о звездах, я пишу романы о жизни и смерти, и еще, пожалуй, о любви и о ненависти; очень толстые и очень солидные. Я вообще последние двадцать лет стал неимоверно солидным и толстым.
 О н а (удивленно). Да, ты явно прибавил в весе за те несколько дней, что мы живем в этой гостинице. И волосы на голове у тебя вроде бы стали реже.
 О н (раздраженно). Повторяю тебе, что это не гостиница, и что прошло вовсе не несколько дней. Ты просто ничего не знаешь, и поэтому лучше гуляй по своим бесконечным тропинкам с лягушками и камышами, и размышляй о вечности и о судьбе. Пойми: мне надо срочно закончить отчет, иначе все начнется сначала, и мы опять не попадем к твоей глупой тетке, в нашу уютную комнатку на третьем этаже старого пятиэтажного дома.
 О н а (обиженно). И никакая моя тетка не глупая, нечего на нее наговаривать понапрасну! Скажи спасибо, что она предоставила нам свою комнату, а сама с двумя детьми ютится в прихожей и делает вид, что ее это ни капельки не стесняет. (Доверчиво, ластясь к Нему.) Знаешь, она все надеется, что ты наконец сделаешь мне предложение; ты, может быть, не догадываешься, но у меня тоже кое-что растолстело. (Поглаживает себя по животу.) У девушек, знаешь-ли, тоже иногда кое-что может толстеть. Не один же ты растолстел и лишился части волос на макушке; могла же и я позволить себе хотя бы чуточку стать толще! (Ходит по комнате и поглаживает свой слегка выпяченный живот.) Как ты считаешь, он у меня не очень большой?
 О н (кричит). Ах, оставь эти свои хитрые штучки! Оставь эти свои женские выходки и увертки, перестань меня шантажировать! Мне не до твоего мнимого живота и этих милых коварных хитростей; мне нужно срочно закончить отчет.
 О н а (обиженно). Пожалуйста, заканчивай, если тебе это важно; только не кричи на меня и не считай это хитростью. (Подходит к столу и берет в руки пачку листов бумаги.) Это и есть твой дурацкий отчет?
 О н (кричит). Немедленно положи все на место! Положи, иначе мы не выберемся никогда из этого чертова места!
 О н а (недоумевая). Не выберемся? из этой гостиницы?
 О н (кричит). Да, да, черт побери, иначе мы никогда не выберемся из этой гостиницы!


 Пауза.
 Она неопределенно ходит по комнате, дотрагивается до разных вещей, критически осматривает их, качает с сомнением головой, потом решительно поворачивается к Нему.


 Она. Мне не нравится здесь. У тетки было гораздо приятней. Эта наша кровать с металлическими шарами-помпонами, такая старая, и такая надежная, не идет ни в какой сравнение с твоим дурацким диваном (с досадой пинает ногой диван.) А наша полочка с книгами, такая маленькая, и такая удобная; на нее всегда сверху можно было положить конспекты. (Оглядывается.) Почему здесь у тебя нет ни одной книги? ты что, совсем не хочешь читать?
 О н (кричит). Здесь у нас, понимаешь ты это – у нас! – здесь все наше, общее, такое же, как у твоей глупой тетки! Здесь нет ничего моего или твоего по отдельности, здесь все принадлежит нам двоим: мне и тебе.
 Она (возражая). Мне не нужен этот дурацкий диван, на нем, наверное, очень противно сидеть; мне нужна моя кровать с металлическими шарами-помпонами. Та самая, что стоит у нас в комнате, в квартире моей злой тетки, на третьем этаже дома по Щелковскому шоссе. (С сомнением.) А здесь, внизу, какая улица за окном?
 О н. Здесь нет никакой улицы, здесь совсем особый район; здесь только пруды с утками и лягушками, да еще заросли бесконечного тростника, в котором, очевидно, тоже что-то живет: караси, например, или окуни, или щуки; в камышах обязательно кто-то живет, может быть, какие-нибудь птицы, или крысы, вроде выдры или ондатры. Но это не имеет никакого отношения к делу, как ты этого не понимаешь?
 О н а. Крысы? Зачем крысы, не надо крысы, я не хочу крыс! (В испуге забирается на диван, поджимает под себя ноги.) В квартире у тетки не было крыс, давай вернемся туда, к на-шей с тобой кровати с шарами, полочке с книгами и конспектами. Кстати, почему я не вижу твоих конспектов, ты что, на каникулах не повторяешь пройденного материала?
 О н (в отчаянии). Нет, я не хочу ничего повторять; мне до чертиков надоело повторение пройденного, я хочу перемен, понимаешь ты, – перемен! Никаких конспектов, никаких лекций, ничего, что напоминало бы мне о прошлом; только лишь будущее, которое, к сожалению, до сих пор никак не наступит; никакого школярства, никакой учебы, никакого повторения пройденного; только грядущее, которое, как восходящее солнце, должно заново все осветить и покончить с химерами ночи. Поэтому, дорогая, я давно уже не пользуюсь никакими конспектами.
 О н а (возражая). Но ты ведь пишешь этот свой важный отчет! О чем он, если это, конечно же, не секрет, – о той твоей проваленной лабораторной работе, которую тебя заставили два раза пересдавать? Помнишь, неделю назад, там еще шла речь о сверхпроводимости и о передаче энергии на расстояние?
 О н (кричит). Нет, тысячу раз нет, это не имеет никакого отношения к сверхпроводимости! и к передаче энергии на расстояние это тоже никакого отношения не имеет; я же уже говорил, что это отчет о тебе и обо мне, о нас двоих, о нашей с тобой общей жизни.
 Она (критически). Какая может быть общая жизнь, если кроме предложения, – не спорю, очень необычного и красивого, хотя и очень всех насмешившего, – если кроме этого предложения с цветами и тортом для всех моих ближайших подруг, ты не сделал ровным счетом ничего положительного; ничего позитивного; ты не хочешь видеть мой растущий живот, тебе наплевать на переживания тетки, которая жалеет меня, и только поэтому не выгоняет нас на улицу, на снег и мороз. (Равнодушно-безнадежно.) Если ты не женишься на мне, я покончу с собой.
 О н (тихо, вкрадчиво). Да, а что ты сделаешь? Выпьешь яд, или, допустим, выпрыгнешь из окошка? или, может быть, ляжешь на рельсы, как Анна Каренина? Знаешь-ли, есть множество способов покончить с собой, какой именно предпочтешь ты в данный момент?
 О н а (так же равнодушно, передернув плечами). Я еще не решила, мне надо подумать.
 О н. Ну, думай, думай, а я пока буду писать отчет.


 Садится к столу, подвигает к себе кипу листов, задумывается, подперев щеку рукой, потом пару раз порывисто начинает что-то писать, но затем бросает перо на стол, откидывается на стуле, закидывает руки за голову, и, уставившись в оконный проем, неподвижно застывает на месте.


 О н а (насмешливо). Что, не получается сочинять? Что ты сейчас пишешь, опять рассказ о путешествии в космосе? отдашь его этому своему редактору из журнала, который тебе уже вернул десять вещей, так и не прочитав до конца ни одной из них? И не надоело еще тебе связываться с этим подонком?


 О н молча сидит на стуле, уставившись в окно, и молчит. На лице застыло выражение брезгливого равнодушия.


 О н а (подходит сзади, обнимает за плечи). Ты чем-то расстроен? Ты не можешь найти сюжет для рассказа? очень мучишься этим? Знаешь, когда три дня назад ты рассказал мне о своих приключениях в общественном транспорте, – помнишь, тебе один за другим попадались в билетах счастливые цифры, и любое, даже самое необычное желание твое, исполнялось? тебе улыбались красивые девушки, на улице непрерывно менялась погода, то шел дождь, то вновь из-за туч появлялось солнце, то вдруг трамвай ни с того ни с сего останавливался в нужном тебе одному месте? – так вот, когда три дня назад ты рассказал мне про эти счастливые цифры в билетах, я сразу подумала, что это очень хороший сюжет для рассказа; для фантастического рассказа, раз уж ты непременно решил посвятить себя только фантастике. Представь себе: к человеку в общественном транспорте, – пусть это опять, как и в твоем случае, будет трамвай, – приходит неразменный счастливый билет; как неразменный рубль, помнишь этот сюжет у братьев Стругацких! – и вот он путешествует с этим своим счастливым билетом, пересаживается из трамвая в автобус, из автобуса заходит м метро, может даже ехать в такси или путешествовать в самолете, и все это совершенно бесплатно, хотя никто вокруг ни о чем не догадывается, а все только улыбаются наперебой, особенно красивые девушки, стюардессы, проводницы и прочее, и предлагают ему самую разную помощь; а он упивается этим своим могуществом, и так до конца и не знает, откуда же взялся этот неразменный билет? а в самом конце, когда бесконечное счастье ему уже порядком наскучило, он отдает свой билет какому-то спешащему на свиданье студенту, у которого от этого зависит вся его дальнейшая жизнь, и которому обычным способом ни за что не успеть к своей девушке; к девушке, которая одна и может составить его счастье. Ты представляешь, как это красиво и благородно: бывший счастливчик, уставший от бесконечного исполнения желаний, делится своим могуществом с несчастным влюбленным юношей, которому, казалось бы, уже ничем помочь невозможно, а сам возвращается к тихой и мирной жизни, ведь он тоже студент, и его тоже где-то в укромной комнатке ждет тихая и скромная девушка; которой он тоже делает предложение, потому что дальше с этим тянуть больше нельзя; потому что он так много ей обещал, а она так много ему отдала, самое дорогое, что только и имела на свете, - потому что, не отдай он своего счастливого билета другому и не вернись к своей ждущей возлюбленной, она, возможно, совершила бы нечто ужасное; такое, о чем он очень и о очень будет жалеть.
 О н (саркастически). В маленькой уютно комнатке, на третьем этаже по Щелковскому шоссе, в квартире твоей шумной тетки, которая до поры до времени поутихла, поскольку ждет, как впрочем, и ты, от меня решительного предложения? предложения руки и сердца, которое я все никак не делаю и не делаю, хотя у тебя день ото дня почему-то растет и растет животик; просто так, ни с того ни с сего, вдруг потихоньку растет и растет, пока не выраст большой-пребольшой, размером с арбуз, или с гору Джомолунгма, и в конце-концов оглушительно и с треском не лопнет, разлетевшись на тысячи мелких частей, и из него не появится тысячи маленьких и хорошеньких ребятишек, таких кудрявеньких и румяненьких бесенят, которые облепят меня со всех сторон, как бесчисленная саранча, забьют мне нос, уши, глаза, налипнут во рту, повиснут на руках и ногах, и я уже не смогу ничего написать, ни строчки, ни абзаца, ни одного фантастического рассказа о счастливых неразменных билетах, несчастных студентах, не успевающих на свиданье к любимой, а только ежечасно и ежедневно, бросив литературу и институт, начну разгружать на вокзале вагоны, зарабатывая гроши на всю эту орущую и сосущую прорву, которая требует лишь одного: жрать, жрать и жрать, и которой начхать на все мои вполне реальные и не такие уж наполеоновские планы?! которая похоронит меня вместе с тобой в тихой уютной комнатке на третьем этаже по Щелковскому шоссе, в квартире твоей шумной тетки, которая сразу же после этого выставит нас на улицу, на снег, мороз и палящее солнце? и тогда уже не ты, а я вынужденно покончу с собой, а рассказ про неразменный билет напишет кто-то другой, быть может даже тот самый студент, который успел-таки в последний момент на свиданье к своей возлюбленной? а ты останешься юной вдовой с целым выводком на руках хорошеньких и румяненьких бесенят, и тебя приголубит и утешит кто-то другой; кто-то, у которого в запасе нашлась капля свободного времени; которому дали эту самую каплю свободного времени; на которого не давили и не висели над душой в виде отточенного дамоклова тамагавка, не принуждали поставить крест на всей своей удачливой будущности, в которой есть место всему, в том числе и тебе, и, возможно, этому твоему орущему и сосущему рою румяненьких и кудрявеньких бесенят, но который требует лишь одного – времени, небольшой передышки, которую ты мне упрямо не желаешь давать? (Кричит.) Почему ты не желаешь дать мне эту маленькую, жизненно необходимую передышку? почему ты замучила меня своими бесчисленными ультиматумами? почему ты повисла на мне со всем этим роем еще неродившихся кудрявых злодеев? почему ты постоянно грозишь то выброситься из окна, то отравиться, то вскрыть себе вены, то совершить еще что-то гадкое и ужасное? почему ты неизменно и неотвратимо превращаешься в свою неумную и сварливую тетку, от которой хочется бежать, обхватив руками голову, куда подальше, хотя бы на край земли? почему ты стремительно становишься стервой? девушкой, на которой нельзя жениться ни при каких обстоятельствах; даже если у нее день ото дня все растет и растет огромный ненасытный живот; почему, ответь мне, черт возьми, почему?


 О н а начинает тихо, потом все громче и громче рыдать.
 О н быстро ходит из угла в угол, схватившись за голову, повторяя: «Нет, это невыносимо, я не выдержу, каждый раз одно и то же, как в цирке, как лошадь, бегущая по кругу под удары погонщика!»


 О н а (сквозь всхлипывания). Бесчувственный, невыносимый, бессердечный, зачем же ты гулял со мной вдоль стен Новодевичьего монастыря, зачем целовал на снегу, зачем признавался в любви, дарил цветы и делал такое необычное предложение, которое делают только в книгах? зачем увлек меня своими рассказами о дальних островах и сказочных путешествиях, зачем морочил голову мне и моим подругам, которые совсем ошалели от твоих внезапных визитов и советовали мне бросить всех моих ухажеров, которых у меня было столько, что я всегда могла выбрать из них наиболее достойного и привлекательного?
 О н. Я просто был одним из них, твоих многочисленных ухажеров, и, видимо, оказался самым достойным и наиболее привлекательным.
 О н а. Зачем ты заставил меня порвать письма моих поклонников?
 О н. Я ревновал, что же в этом было плохого?
 О н а. Зачем согласился сменить студенческое общежитие на эту комнату в квартире моей доброй тетки, которая, по доброте, до сих пор не выгнала нас на снег и мороз, хотя мы оба это давно уже заслужили?
 О н. Я думал, что в спокойных условиях мне легче будет писать свои фантастические рассказы.
 О н а. Зачем ты сделал мне большой и круглый живот, такой огромный, что мне неудобно уже ходить в институт, потому что ходить туда покинутой дурой означает насмешки подруг и сочувственный шепот преподавателей?
 О н. Затем, что так всегда заканчивается близость между двумя молодыми людьми, ибо природа, как и всегда, берет верх над осторожностью и рассудочностью; потому, что так всегда было и всегда будет; вспомни, наконец, про историю с Ромео и Джульеттой; вспомни, что им, как и нам, пришлось наделать много ошибок.
 О н а (отчаянно). Зачем ты до сих пор на мне не женился, зачем не узаконил мой большой и круглый живот, которого, быть может, и не видно для постороннего глаза, но который будет таким уже через самое малое время?
 О н. Затем, что я психологически не готов связать себя узами брака; затем, что я еще неопытный юноша, обдумывающий свое житье и бытье, решающий, но так и не могущий решить основной вопрос философии, мечтающий стать великим писателем, и страшащийся тихого семейного очага не меньше, чем самого сильного природного бедствия: землетрясения, или нашествия саранчи! (Внезапно проводя рукой по глазам.) Впрочем, теперь мне уже все равно, я устал, я не могу выносить этот бесконечно повторяющийся и раздражающий меня разговор; извини, но мне надо лечь и хотя бы немного от всего отдохнуть; отдохнуть от этого бесконечного бега по кругу, от хлопанья бича и смеха пьяной публики в балагане; которой наплевать, сколько кругов я уже пробежал, сколько раз жгучий хлыст касался моей взмыленной кожи, и когда же, в конце-концов, все это закончится.

 Подходит к дивану, ложится, и сразу же засыпает.
 О н а подходит к столу, машинально берет в руки отчет, перебирает листы, потом начинает читать.

 О н а (читает). «В этом очередном отчете, который, как и все предыдущие, не будет, очевидно, принят Комиссией, я по-прежнему утверждаю, что действовал правильно, более того – единственно верно; будущее было в моих руках, будущее дрожало на чаше весов, и от моих действий, уважаемые господа члены Комиссии, зависело будущее нас обоих; связать себя узами брака, поставить крест на своей будущей жизни, перечеркнуть свою карьеру я тогда не решился; дальнейшие события, вся моя жизнь, все мои книги, моя семья, мои друзья, дети, известность, – весь мой дальнейший жизненный путь подтверждают это как нельзя лучше; я принес пользу тысячам, быть может, даже миллионам людей; что же касается ее безумной и непростительной выходки, ее страшного и неумного ухода из жизни, то, смею надеяться, прямого отношения к этому я, уважаемые господа члены Комиссии, не имею; быть может – косвенное, но никак, никак не прямое; впрочем, несмотря на это мое утверждение, я почти что уверен в том, что этот мой, писанный кровью и страданьем отчет, не будет принят уважаемыми господами; тем не менее, как и прежде, остаюсь при своих выстраданных убеждениях, которые, возможно, являются заблуждениями. С уважением, и так далее. Число и дата, разумеется, не имеют никакого значения."   


 С грустной улыбкой некоторое время держит еще бумаги в руках, потом кладет их на стол, что-то пишет прямо на них, и, быстро подойдя к дивану, легко целует Е г о в висок; после этого исчезает из комнаты.
 О н  просыпается через некоторое время, лежит с открытыми глазами, закинув руки за голову, потом встает, подходит к столу, берет верхний лист и читает написанные Е ю слова: «Извините, отчет не принят». Молча садится на стул, и долго сидит, глядя на закрытую дверь.
 Пауза.
 После длительного и тягостного молчания дверь наконец открывается, и в комнату входит О н а.
 О б а  долго и молча смотрят друг другу в глаза.


 З а н а в е с

 1999








 РЕАНИМАЦИЯ

 Сцены больничной жизни


 П е р в ы й  П а ц и е н т.
 В т о р о й  П а ц и е н т.
 П е р в ы й  С а н и т а р.
 В т о р о й  С а н и т а р.


 Больничная палата, совершенно пустая, освещенная нестерпимо-ярким светом флюоресцентных ламп, выкрашенная в ядовито-белый цвет; краска на стенах и штукатурка на потолке от времени и, очевидно, сырости, местами осыпались; пол гладкий, покрытый линолеумом; в углу раковина; окна отсутствуют.


 Сцена первая. Начало


 Открывается дверь, и  П е р в ы й  С а н и т а р  ввозит на каталке  П е р в о г о П а ц и е н т а;   ставит каталку посередине палаты, так что ноги  П а ц и е н т а  смотрят прямо на зрителей; потом уходит, закрыв дверь в палату.
 Пауза.
 Слышно, как в раковину из крана тонкой струйкой стекает вода; постепенно она превращается в отдельные, нудно, одна за другой бьющие в кафель капли; удары неровные, напоминающие удары сердца борющегося за жизнь человека; они то учащаются, то почти совсем пропадают.
 П а ц и е н т  неподвижен, только иногда, рефлекторно, слегка шевелит голыми пальцами ног.
 Пауза.
 Капли падают в разном ритме.
 Дверь со скрипом открывается, и в палату  В т о р о й  С а н и т а р, похожий, впрочем, как две капли воды на П е р в о г о, вкатывает каталку-кровать, на которой неподвижно, с закрытыми глазами, лежит  В т о р о й  П а ц и е н т; он похож на  П е р в о г о, как две капли воды. В т о р о й  С а н и т а р  ставит каталку-кровать посередине комнаты, параллельно первой кровати, и, равнодушно повернувшись, уходит за дверь, которая, очевидно, давно не смазывалась, и закрывается с трудом и со скрипом.
 Пауза.
 Слышны удары сердец обоих П а ц и е н т о в  палаты. Удары судорожные, неровные.
 Иногда по голым ступням П а ц и е н т о в пробегает неровная судорога.
 Пауза.
 Внезапно П е р в ы й  П а ц и е н т  судорожно поднимается на кровати, открывает глаза и дико вращает ими по сторонам. Потом поворачивается к  В т о р о м у, и, увидя его, приходит в неописуемое волнение, начинает размахивать руками, пытается что-то сказать, но только лишь хрипит, и в итоге падает с кровати на пол.
 Под потолком зажигается красная лампочка и начинает неровно мигать.
 Дверь открывается, и в палату вбегает П е р в ы й  С а н и т а р, хватает в охапку  П е р в о г о  П а ц и е н т а, и, спешно закинув его на каталку, увозит из комнаты.
 Лампочка под потолком внезапно гаснет, но вместо нее из крана начинает капать вода, удары капель напоминают ритм предсмертных ударов сердца. Он неровен, внезапно прерывается, потом еле слышно возобновляется, и только лишь очень медленно, постепенно, приходит в относительно ровное состояние. Дверь открывается, и  П е р в ы й  С а н и т а р вкатывает в палату  П е р в о г о  П а ц и е н т а, ставит каталку на прежнее место, и, равнодушно повернувшись, уходит из комнаты.
 Тишина. Ярко горят флюоресцентные лампы под потолком.
 Пауза.
 Внезапно  В т о р о й  П а ц и е н т  судорожно приподнимается на кровати, дико вращает по сторонам головой и глазами, останавливается взглядом на Первом, и, увидя его, пытается дотянуться руками до соседней кровати, цепляется за нее пальцами, но внезапно теряет равновесие и с грохотом падает на пол.
 Под потолком зажигается красная лампа и начинает непрерывно мигать.
 Вдали раздаются звуки сирены, слышится топот ног, и в комнату, распахнув настежь дверь, вбегает  В т о р о й  С а н и т а р. Берет на руки упавшего  П а ц и е н т а,  кое-как укладывает его на кровать, и, катя ее перед собой, сломя голову выбегает вон из палаты.
 Противно визжат несмазанные петли двери.
 Лампочка под потолком гаснет, но вдали, то увеличивая звук, то уменьшая, непрерывно звенит сирена. Потом умолкает.
 Тишина, в которой медленно, одна за одной, падают из крана капли воды.
 Постепенно они переходят в удары больного, сражающегося за жизнь, сердца.
 Удар.
 Тишина.
 Удар.
 Тишина.
 Очень большая пауза, во время которой по ступне  П е р в о г о  П а ц и е н т а  время от времени пробегает судорога, иногда начинают шевелиться пальцы, но потом ноги вытягиваются еще длиннее, чем прежде, и в палате не слышно ничего, кроме гудения под потолком ярких флюоресцентных ламп.
 Тишина.
 Внезапно из крана сбегает струйка воды, и так же внезапно заканчивается.
 Пауза.
 Вдали раздаются шаги, становятся ближе, дверь открывается, и В т о р о й  С а н и т а р вкатывает В т о р о г о  П а ц и е н т а  в палату, ставит каталку на прежнее место, и, равнодушно повернувшись, уходит, закрывая со скрипом дверь. Обе кровати стоят параллельно, П а ц и е н т ы  лежат голыми пятками к  З р и т е л я м, иногда непроизвольно шевеля желтыми мертвыми пальцами.
 Тишина, пауза.
 Пробежала струйка воды.
 Вдали раздались шаги, приблизились к палате, прошли мимо, и пропали где-то за поворотом.
 Непрерывное гуденье флюоресцентных ламп.
 П а ц и е н т ы лежат неподвижно.
 Пауза.


 Затемнение.



 Сцена вторая. Любовь


 П е р в ы й  П а ц и е н т  внезапно открывает глаза, некоторое время лежит без движения, потом судорожно приподнимается, дико озирается по сторонам, останавливается взглядом на В т о р о м  П а ц и е н т е  и долго, словно изучая, смотрит ему в лицо. Потом беспричинно начинает улыбаться, лицо его прямо-таки светится счастьем и радостью, он легонько дотягивается рукой и похлопывает своего соседа по животу.
 В т о р о й  П а ц и е н т  открывает глаза, некоторое время лежит неподвижно, потом судорожно приподнимается на кровати, смотрит на своего  с о с е д а,  и постепенно сквозь маску непонимания и безразличия, может быть даже небытия, к нему приходит понимание счастья. Он тянет вперед руки, сцепляет их с руками вновь обретенного друга, и невыразимое, неземное счастье расплывается у него на лице.
 Некоторое время, поглощенные взаимной любовью, оба  П а ц и е н т а держат друг друга за руки и тихо, счастливо улыбаются один другому. Им уже никто в мире не нужен, ибо весь мир заключен для них во вновь обретенном, единственном, и, возможно, последнем друге, лучше которого уже не найти.
 Пауза.
 Руки по-прежнему сплетены.
 Пауза.
 Глаза по-прежнему устремлены в глаза.
 Пауза.
 Любовь по-прежнему разливается по палате.
 Пробежала струйка воды.
 П е р в ы й  П а ц и е н т  медленно, очень медленно, очень тихо, но неотвратимо начинает заваливаться на бок, потом медленно падает на кровать и вытягивается вдоль нее, судорожно дергая рукой и ногой.
 Под потолком мигает красная лампа.
 Удары воды имитируют пульс уставшего сердца.
 Дверь открывается, в палате появляется  П е р в ы й  С а н и т а р  и поспешно увозит б о л ь н о г о.
 Пауза.
 Пробежала струйка воды.
 В т о р о й  П а ц и е н т  агонизирует на кровати. В т о р о й  С а н и т а р  увозит  б е д о л а г у  за дверь.
 Дробь воды напоминает агонию.
 Лампа под потолком непрерывно мигает.
 Пауза.
 Внезапно все прекращается, и  П е р в ы й  С а н и т а р  ввозит в палату кровать П е р в о г о  П а ц и е н т а. Устанавливает на прежнее место. Потом уходит.
 Пауза.
 В т о р о й  С а н и т а р  вкатывает в палату  В т о р о г о  неподвижного П а ц и е н т а. Оба  П а ц и е н т а  лежат на прежних местах.
 Пауза.
 По ступне  П е р в о г о  П а ц и е н т а пробежала мелкая дрожь.
 Пауза.
 В т о р о й  П а ц и е н т  слабо пошевелил желтым мертвым мизинцем.
 Очень длинная пауза.
 Слабо капнула и пропала струйка воды.


 Затемнение.



 Сцена третья. Ненависть


 Та же картина.
 Пауза.
 Упала капля.
 Потом быстро еще и еще, тревожно и быстро.
 Лампочка под потолком тревожно мигает.
 П а ц и е н т ы сидят на кроватях, с ненавистью глядя один на другого.
 Пауза.
 П а ц и е н т ы  с ненавистью отпихивают от себя кровати друг друга.
 Пауза.
 П а ц и е н т ы  возятся на полу, стараясь перегрызть горло соперника.
 Пауза.
 Д в а  с к р ю ч е н н ы х  т е л а  застыли на полу в неестественных позах.
 П е р в ы й  и  В т о р о й  С а н и т а р ы  по очереди увозят тела прочь из палаты.
 Упала одинокая капля.


 Затемнение.



 Сцена четвертая. Удивление


 Та же картина.
 Пауза.
 Упала капля.
 Потом быстро еще и еще, тревожно и быстро.
 Лампочка под потолком сходит с ума.
 П а ц и е н т ы  приподнимаются на кроватях, и с удивлением глядят друг на друга.
 Пауза.
 П а ц и е н т ы  не понимают, кто находится рядом с ними, и с удивлением осматривают один другого.
 Пауза.
 П а ц и е н т ы  воображают всяческие ужасы, демонстрируя это мимикой и жестами.
 Закатывают к потолку глаза.
 Пауза.
 Показывают на  с о с е д а  пальцем, демонстрируя недоумение.
 Пауза.
 Пытаются смеяться, но тут же переходят на плач.
 Пауза.
 Хватаются за голову, показывая этим, что происходящее вызывает в них чувство глубочайшего удивления.
 Пауза.
 Не понимают, как это существо оказалось на каталке напротив него.
 Пауза.
 Упала капля.
 Стук сердец  п а ц и е н т о в  достиг критическмх значений.
 С гримасой удивления падают на пол, и теряют сознание.
 Лампочка под потолком сходит с ума.
 Появляются  с а н и т а р ы,  и увозят обоих  п а ц и е н т о в  за дверь.
 Слабо пробежала струйка воды.

 З а т е м н е н и е.


 Сцена пятая. Смерть

 С а н и т а р ы  один за другим завозят в палату  п а ц и е н т о в.
 Потом уходят.
 Пауза.
 Упала капля.
 Неровный ритм сердец  п а ц и е н т о в.
 В раковину из крана неровной струйкой сбежала вода.
 Флюоресцентные лампы, кажется, начинают лить в палату еще более неестественный свет.
 У  п а ц и е н т о в  начинаются судороги, проходят через все тело от ног до головы.
 Потом в обратнуую сторону.
 Красная лампа под потолком мигает на пределе своих возможностей.
 Ритм сердечных сокращений непрерывно ускоряется.
 П а ц и е н т ы  один за другим падают на пол.
 Последнии конвульсии.
 Дверь с противным скрипом открывается, и вбегают  с а н и т а р ы.
 С недоумением смотрят сначала на предсмертные конвульсии  п а ц и е н т о в,  потом друг на друга.
 Непрерывный вой сирены.
 С а н и т а р ы  бросаются к  п а ц и е н т а м, и начинают делать им искусственное дыхание.
 Тщетно.
 Санитары делают массаж сердца.
 Тщетно.
 Выпрямляются, и молча смотрят друг другу в глаза.
 Удары сердец   п а ц и е н т о в,  достигнув максимума, резко обрываются, и замолкают навсегда.
 Сирена перестает выть, красная лампочка под потолком гаснет.
 Последняя несмелая струйка воды.
 Потом последняя одинокая капля.
 С а н и т а р ы  поднимают  п а ц и е н т о в  с пола, и укладывают их на каталки.
 Увозят из палаты.
 Лампы под потолком перестают гудеть.
 Дверь взвизгивает в последний раз.
 Тишина длится вечно.


 С ц е н а  ш е с т а я.  Бессмертие


 С а н и т а р ы  и  п а ц и е н т ы  с белыми крылышками за спиной летают по палате.
 Умильно глядят друг на друга.
 Обнимаются.
 Целуются.
 Слушают льющуюся с небес божественную музыку.
 На стенах, на полу, на потолке и на кроватях распускаются цветы бессмертия.
 Идиллия.
 Вечность.
 Бессмертие.


 К о н е ц.


 1998 - 2013





 АВТОР И ЦЕНЗОР

 диалог


 А в т о р.
 Ц е н з о р.


 А в т о р. О Цензор, ты решил перейти мне дорогу, запрещая писать то, что льется из моей переполненной сюжетами души! Ты, будучи сам ничтожным, решил запретить мне печататься там, где я обычно печатался. Ты, не могущий написать внятно и двух слов, ты, занимающийся на досуге таким низким хобби, о котором даже неприлично упоминать, решаешь, жить мне дальше, или погибнуть? Ибо невозможность печататься и означает для меня подлинную смерть.
 Ц е н з о р. Да, я имею некоторое влияние на редактора того журнала, в котором ты предполагал напечатать свои сочинения. Но, во-первых, мне показалось, что в одном из них ты вывел меня самого, причем не в очень приглядном виде. А это, согласись, не очень-то для меня приятно.
 А в т о р. Молчи, ничтожнейший из людей! Обладая, как я уже говорил, некоторым влиянием на знакомого мне редактора, а, кроме того, необыкновенно низкой душой, ты вдруг испугался, увидев в одной из моих вещей себя самого. Но, дорогой мой, ты всего лишь посмотрелся в одно из зеркал, в огромном количестве изготовляющихся мною, ибо мои произведения, мои сатиры, и есть те зеркала, в которые смотрятся многие люди. В том числе и ты, глубоко обожаемый мною Цензор, ибо я обожаю таких глупцов, вроде тебя, предоставляющих мне благодатный материал для моих маленьких и невинных сатир. Слышал ли ты когда-нибудь о таком слове: «типичный»? Так вот, любезный мой друг, ты всего лишь столкнулся со случаем, когда в частном видится общее, присущее многим людям, в том числе и тебе. Ты всего лишь типичный осел, мой глубоко обожаемый друг, увидевший в зеркале моей сказки свою мерзкую ослиную морду. Смотри же на нее, и реви по ослиному от собственного бессилия!
 Ц е н з о р. Этого не будет, ибо я запретил печатать твою пресловутую сказку. Это зеркало, в котором, как ты утверждаешь, многие, в том числе и я, видят свои ослиные морды.
 А в т о р. Ну тогда, глубокоуважаемый осел, я напечатаю ее в другом месте, или напишу еще сотню подобных сказок, в которых ничтожества, вроде тебя, все же увидят себя самого. Я разбросаю эти сказки, эти сатиры, эти комедии по всему миру, я установлю эти зеркала правды везде, где только возможно, так что ослы, подобные тебе, нигде не смогут укрыться от них. Любое ничтожество, вроде тебя, тешившее свое тщеславие таким низким занятием, о котором здесь даже стыдно упоминать (а ты знаешь, что я хорошо знаком с твоей личной жизнью, и вдоволь, хоть и не по своей воле, покопался в твоем грязном белье), – никто из подобных тебе не сможет увернуться от моих бессмертных зеркал, чтобы не увидеть в них самого себя, увенчанного короной добропорядочного осла. Ибо сатира, мой друг, бессмертна, и запретить ее не в силах никто.
 Ц е н з о р. Я сделаю это!
 А в т о р. Нет, друг мой, не сделаешь. Этого не смог сделать никто до тебя, не сможет никто и после тебя. А что же касается нашего с тобой конкретного случая, то занимайся лучше в тиши своим малоприглядным хобби, и не пытайся остановить то, что остановить невозможно. Сатиры посвящались и императорам, и ничтожным нищим, и даже бессмертным богам, так куда уж тебе, ничтожнейший из знакомых мне прощелыг, скрыться от их разящего смеха!? Твоя профессия, о Цензор, смешна и во все времена бесполезна, твои же пороки гнусны и на первый взгляд никому не мешают. Однако это не так, ибо этих пороков тьмы, тьмы и тьмы, и именно боязнь узнать самих себя в зеркале беспощадных сатир заставляет тебе подобных закрывать занавесями стыда зеркала вечной сатиры. Но это тщетное занятие, мой милый друг! Вари же на огне своей низости вечную похлебку глупости и непотребства, тряси отвислыми грудями подлости и разврата, и не пытайся запретить то, что запретить невозможно. Я все сказал. Vale!


 2001









 БУХГАЛТЕР

 Сцены у телефона


 И н в а л и д.
 Ф о т о г р а ф.
 Б у х г а л т е р.
 Д е в и ц а  с  м а н о м е т р о м.
 Д е в и ц а  с  л а м п о ч к о й.
 Д е в и ц а  с  у н и т а з о м  в  р у к а х.


 Сцена первая


 Телефон на фоне пустого пространства. Открывается дверь и появляется  И н в а л и д. Берет трубку, набирает номер.


 И н в а л и д. Але! Добрый день! Это кто? Это контора? Дайте бухгалтера! Бухгалтера нет? А кто есть? Есть счетовод? Чего надо? Сколько стоит кубометр воды? Кто говорит? Говорит инвалид. Спросить у бухгалтера ЖЭКа? Она больная на голову, и завышает цифры учета. А я на что болен? Я болен по учету здоровья. Не можете поэтому сообщить секретные цифры? Спросить у бухгалтера ЖЭКа? Я же говорю, что она больная на голову. К тому же завышает цифры учета. А я инвалид по учету здоровья. Мне полагается льготная сетка. Чего? Вы тоже болеете, но льготную сетку вам не дают? А сколько стоит кубометр воды? А вы не скажете, потому что спросить у бухгалтера? А я инвалид, а она больная на голову. А вам начхать, потому что тоже болеете? А мне начхать, потому что льготная сетка! А бухгалтер наша больная на голову! А я инвалид по общим вопросам! А сколько стоит кубометр воды? Але! Але!


 Слышатся гудки отбоя. Бросает трубку на рычаги.

 (Кричит.) Я сам вас поставлю на общую сетку! Я всех вас выведу на чистую воду!


 Поворачивается, и уходит, раздосадованный донельзя.


 Сцена вторая


 Тот же И н в а л и д, прихрамывая, возвращается в комнату. Рядом с телефоном теперь стул и маленький коврик. В углу – фикус, или пальма в кадушке.


 И н в а л и д (берет трубку, набирает номер). Але! Это кто? Это контора? Это не контора, это электрозапасы? А где контора? Контора теперь по новому телефону? По 3 - 10 - 11 - 19? Але, девушка, не вешайте трубку! Сколько стоят запасы по свету? На сколько человек? На одного инвалида! По сетке, или по справке? По справке и общему состоянию? Спросить лучше у бухгалтера ЖЭКа? Она со сдвигом и ворует энергию! А вам начхать, и я тоже со сдвигом? Я не со сдвигом, я на справке и по общему состоянию! Что? Вы меня и без справки узнали? Але, девушка, не вешайте трубку!


 В трубке гудки. Бросает трубку на пол.


 (Кричит.) Я вас тоже узнаю, и на солнце сохнуть заставлю! Воруют энергию, а у меня справка с печатью!


 Уходит, сердито пнув коврик ногою.


 Сцена третья


 Комната, телефон на подставке, коврик, пальма в углу, на стенах картины и фотографии; неяркий пейзаж в открытом окне.


 И н в а л и д (входит, прихрамывая, на костыле, берет трубку, набирает и одновременно кричит). Але, я инвалид! Это контора по общим вопросам? Чего? Контора сгорела? Дайте энергию освещения! Энергия временно кончилась? А кто у телефона? Дежурная канализации и сточных воздействий? Але, девушка, сколько стоит кубометр воздействий? Спросить у своего бухгалтера ЖЭКа? Она со сдвигом, и ворует очистку! А вам начхать, вы и так по горло в канализации? А я инвалид со справкой и по общим болезням! А вам начхать, пускай хоть все трубы полопаются? А у меня и так полопались, и справка промокла!


 Вытаскивает из кармана мокрую справку.


 (Кричит.) Але, але! Девушка, вы меня слышите?


 В трубке гудки, прерываемые звуком смыва и сочного бульканья. Кричит, футболит коврик ногою, и бьет костылем по картинам и фотографиям.

 (Кричит.) Везде воры, а у меня справка промокла! Ну ничего, я вас и со справкой в канализации откопаю!


 Уходит, сильно хромая, сжимая в руке мокрую справку.


 Сцена четвертая


 Комната, в которой прибавились стулья, шкафы, полки и книги, большой ковер на полу, сменивший маленький коврик, а также Д е в и ц ы  с  м а н о м е т р о м,  э л е к т р и ч е с к о й  л а м п о ч к о й  и  у н и т а з о м  в  р у к а х. Здесь же  Ф о т о г р а ф, невозмутимо расставивший треногу своего аппарата.


 И н в а л и д (вбегает на костыле, справка с единственным словом «СПРАВКА», а также круглой печатью, торчит у него из кармана; кричит на  Д е в и ц  и  Ф о т о г р а ф а). Я инвалид! Я со справкой! Сколько стоят водные процедуры?
 Д е в и ц а  с  м а н о м е т р о м (приседая, как в реверансе). Сто сорок рублей, ваша милость!
 И н в а л и д. Я не милость! Я на сетке и по общим вопросам! Я всех вас выведу на чистую воду!


 Бьет костылем Д е в и ц у с манометром, бьет телефон и все, что попадается под руку, после чего убегает из комнаты.
 Ф о т о г р а ф  невозмутимо вынимает снимок, вправляет его в рамочку, и криво вешает на обедневшую стену.


 Ф о т о г р а ф (с уважением). Всегда пожалуйста хорошему человеку!


 Затемнение.



 Сцена пятая


 То же самое.


 И н в а л и д (на двух костылях и со справкой в кармане вбегает в комнату, кричит прямо с порога). Я инвалид! Я со справкой! У нас бухгалтер тоже со сдвигом! Сколько стоят электрические возможности?
 Д е в и ц а  с  л а м п о ч к о й (виновато, опустив долу глаза, выступая вперед). Тридцать центов, месье чемпион!
 И н в а л и д (злорадно). Ага, попалась, негодная сводница! (Бьет костылем по ней и по лампочке, а также громит вокруг все, что ломается; бежит из комнаты, размахивая костылем и справкой с печатью.)
 Ф о т о г р а ф (напрасно протягивая ему фотокарточку). Панове, с вас двадцать злотых за услуги фотографа! (Недоуменно пожимает плечами, вешает фотографию на разоренную стену.)


 Временное затемнение.




 Сцена шестая


 То же самое, комната весьма разоренная, однако кое-как поставленная на место.


 И н в а л и д (вбегает с кучей костылей под мышками и в руках; голова замотана широким бинтом; в кармане у него пачка справок с печатью; швыряет в зал и в стороны костыли, победно кричит). Але, я инвалид, у нас бухгалтер утонула в очистке!
 Д е в и ц а  с  у н и т а з о м  в  р у к а х (решительно выступая вперед). Товарищ, не надо делать трагедий! Мы все прочистим, а бухгалтер вернется!
 И н в а л и д (кричит радостно). Ура, нашлась, торговка недвижимостью!


 Бьет ее костылем.

 (Кричит.) Я инвалид, от меня не уйдешь!


 Разбивает костылем телефон и кидает останки его в сторону зрителей.


 (Кричит.) Я со справкой и по общим вопросам!


 Швыряет в зал картины и фотографии.


 (Кричит.) Я всех вас высушу со справкой и без очистки!

 Спихивает шкафы и книжные полки, кидает в зал стулья, в вслед за ними ковер.


 (Кричит.) А наш бухгалтер тоже со сдвигом!


 Кидает в зрителей пачкой справок с печатью.




 Сцена седьмая


 Дверь открывается, и входит Б у х г а л т е р.

 Б у х г а л т е р (мокрая и с помпой для прокачки в руке). Кто здесь бухгалтера вызывал?


 Немая сцена из  И н в а л и д а,  Б у х г а л т е р а,  Ф о т о г р а ф а и всех трех Д е в и ц.  И н в а л и д  застыл с поднятым над головой костылем, со справкой, зажатой в руке и с таким злорадным выражением на лице, которое всем показывает, что наконец-то вывел он ворюг на чистую воду. Он человек искренний, и ничего, кроме как разоблачить преступную шайку, в мыслях своих не имел. Ф о т о г р а ф нагнулся, засовывая голову под темную накидку своего аппарата, пораженный появленьем  Б у х г а л т е р а  не менее остальных, надеясь, если получится, и его оставить потомкам на фотографии.
 Б у х г а л т е р с помпой для прокачки в руках не понимает решительно ничего, ибо только что боролась она со страшной холодной струей, засосавшей ее в подземелье, изнемогая и уже не надеясь выйти живой, и, перенесенная некоей чудесной силой наверх, опешила, ослепленная брызжущим светом. Ей, кроме того, мокро и неуютно.
 Д е в и ц а  с  м а н о м е т р о м  в ужасе смотрит на стрелку прибора, словно читает там объявление о конце света.
 Д е в и ц а  с  э л е к т р и ч е с к о й  л а м п о ч к о й, весьма большой и вылепленной из мягкого каучука, ибо иначе не выдержала бы она костыли Инвалида, подняла ее вверх, словно светильник счастья, символизируя этим появление светоча истины. На лице у нее мы читаем блаженство неописуемое.
 Д е в и ц а  с  у н и т а з о м  в  р у к а х, напротив, прижала к себе его, как дитя, которое злые люди собираются злокозненно отобрать. На лице у нее читаем мы страх и решимость никому не отдать. Медленно, но неотвратимо, наполняя воздух благоуханьем степей, распускается над ее белым сокровищем букет нежных фиалок.
 Непрерывное дребезжание несуществующего телефона.


 З а н а в е с


 1994





 ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

 Маленькая комедия


 Л о л и т а,  школьница 13 лет.
 С у д ь я.
 П е р в ы й  п р и с я ж н ы й.
 В т о р о й  п р и с я ж н ы й.
 О т в е т ч и к,  зам. министра образования.
 П у б л и к а  в  з а л е.


 С у д ь я. Итак, Лолита, ты утверждаешь, что учение Дарвина о происхождении всего живого на земле противоречит Святому Писанию, и на этом основании оно ложно?
 Л о л и т а. Да, ваша светлость.
 С у д ь я. Я не ваша светлость, зови меня ваша честь. Впрочем, если хочешь, можешь называть меня вашей светлостью, для такой маленькой девочки я сделаю исключение.
 Л о л и т а. Хорошо, ваша светлость.
 С у д ь я. И на этом основании, то есть на ложности учения Дарвина, противоречащего Святому Писанию, ты предъявляешь иск министерству образования?
 Л о л и т а. Совершенно верно; я не хочу изучать в школе то, что противоречит моим внутренним убеждениям, и прошу убрать учение Дарвина из школьной программы!
 Судья. Ты сама додумалась до этого?
 Л о л и т а. Нет, мы придумали это вместе с папой. (Смотрит на о т ц а.)
 С у д ь я. Хорошо, что ты отвечаешь честно, послушаем теперь противоположную сторону.


 Л о л и т у сменяет ответчик.


 О т в е т ч и к. Вот уже тридцать лет я работаю в народном образовании, и не слышал еще, чтобы такие маленькие девочки предъявляли нам какие-то обвинения. В прежние времена ее бы исключили из школы.
 С у д ь я. Теперь иные времена.
 О т в е т ч и к. Да, это верно. Как верно и то, что, являясь профессором физики, я решительно не верю в Святое Писание, которое, к тому же, даже в руках никогда не держал, и считаю бредом все, что там написано!
 С у д ь я (так же резонно). Как же вы можете считать бредом то, что никогда не читали?
 О т в е т ч и к. Мне не надо что-либо читать, чтобы составить мнение о предмете, я полагаюсь на мощь дедуктивного метода и на интуицию исследователя природы!
 С у д ь я. Допустим. Итак, вы считаете лживым все, что написано в Святом Писании, и предлагаете не трогать учение Дарвина, как единственно верное, и отвечающее школьной программе?
 О т в е т ч и к. Совершенно верно. И, кроме того, я предлагаю исключить Лолиту из школы, предварительно выпоров ее по первое число, и запретив заниматься официальной наукой!
 Л о л и т а (с места). Мне начхать на вашу науку, а насчет выпороть, можете сделать это с собственной бабушкой!
 О т в е т ч и к. Какая бабушка, я сам уже дед, мне скоро будет под восемьдесят!
 Л о л и т а (ехидно). То-то, старый пень, ты защищаешь всякую дребедень!
 С у д ь я (протестующе). Стоп, стоп, не принимаются реплики ни одной из сторон. Итак, налицо два четко и недвусмысленно изложенных мнения, высказаться о которых попросим присяжных!


 П р и с я ж н ы е  оживленно переговариваются между собой, потом по очереди говорят.


 П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Мы тут посовещались, и наши мнения разделились. Я, например, считаю, что права Лолита, и земля, а также все живое на ней создано Богом шесть с половиной тысячелетий назад. Не было никакой эволюции, а потому учение Дарвина насквозь лживо и реакционно!
 О т в е т ч и к (с места). Может быть, и динозавров никогда не было?
 П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. А вы их сами когда-нибудь видели?
 О т в е т ч и к. Но ведь находят же кости, в конце концов!
 П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Кости вполне могли подбросить!
 О т в е т ч и к. Кто подбросить?
 П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. Дьявол подбросить, а вы ему верите!
 О т в е т ч и к. А может быть, и звезд на небе нет никаких?
 П е р в ы й  п р и с я ж н ы й. А вы эти звезды руками трогали, вы по ним гуляли ногами? Может быть, это всего лишь фонарики, зажженные Господом Богом!
 О т в е т ч и к. О Боже, что за мракобесие, что за ересь!
 Л о л и т а (с места). Вот видите, он употребил имя Бога! Все же без творца нельзя обойтись!
 С у д ь я (опять стучит молотком). Хорошо, мы выслушали мнение половины присяжных; послушаем теперь половину вторую!
 В т о р о й  п р и с я ж н ы й (выходя на трибуну). Мы тут посовещались, и наши мнения разделились. Я, например, и та часть присяжных, которая согласна со мной, считаем, что учение Дарвина верно, и его следует оставить в учебниках. Учение же церкви следует запретить, как сеющее мракобесие и засоряющее мозги современных учеников!
 Л о л и т а (с места). Вы сами мракобес, а с мозгами у меня полный порядок!
 О т в е т ч и к (с места). Ну я же говорил, что ее следуем высечь; хотя бы за неуважение к суду!
 С у д ь я (стуча своим молотком). Все, хватит, баста, дайте подумать! Итак, мы выслушали два противоположных мнения, призывающих запретить учение Дарвина, или, наоборот, оставить его в школьной программе. Я думал всю ночь над этой дилеммой, и, если честно признаться, не смог ее разрешить,
 О т в е т ч и к. Но почему, ведь все ясно, как Божий день!
 Л о л и т а. Вот в том-то и дело, что Божий!
 С у д ь я (не обращая внимания). Я, господа, готов поверить Святому Писанию, но только лишь в том случае, если оно мне объяснит, откуда взялись динозавры, или, по крайней мере, те кости, которые им якобы принадлежат? И точно так же я готов оставить в школе учение Дарвина, но только лишь тогда, когда мне позволят дотронуться до звезды, и убедиться, что это не китайский фонарик, повешенный ангелами на тверди небесной, а нечто другое, в чем нас давно убеждает наука. Одним словом, господа, спустите мне с неба звезду, и приведите в зал хотя бы плохонького динозавра, а до тех пор не мешайте суду работать, ибо дел, господа, невпроворот, а тут еще вы с нелепыми склоками. (Окончательно ударяет о стол молотком.)
 О т в е т ч и к (в отчаянии). Ну хотя бы Лолиту позвольте высечь!
 Л о л и т а (ехидно). Не раньше, чем поцелуешься с мартышкой Дарвина!
 К т о - т о  и з  п у б л и к и (вздыхая). Вот они, господа, плоды нынешнего просвещения!


 В с е  расходятся, оживленно переговариваясь.


 З а н а в е с

 2007





 БЕЛОЕ БЕЗМОЛВИЕ

 Маленькая комедия


 Г л а в н ы й  П о л я р н и к.
 1-й  п о м о щ н и к.
 2-й  п о м о щ н и к.
 1-й  б е л ы й  м е д в е д ь.
 2-й  б е л ы й  м е д в е д ь.


 Северный полюс, на многие тысячи километров разлито Белое Безмолвие. Неожиданно лед вспучивается, и из него выныривает батискаф. Крышка открывается, и на льдину выходят  п о к о р и т е л и  с т р а ш н ы х  г л у б и н.


 Г л а в н ы й  П о л я р н и к. Ура, мы покорили Северный Полюс! Мы опустились на глубину 4 тысяч метров!
 1-й  п о м о щ н и к. Мы совершили невиданный подвиг, который никто не делал до нас, и не сделает после нас!
 2-й  п о м о щ н и к. Мы застолбили участок шельфа площадью в миллионы километров, и теперь, как кладоискатели, сможем единолично разрабатывать эту золотую жилу!
 Г л а в н ы й  П о л я р н и к (открывая бутылку с шампанским и угощая коллег). Но главное, друзья, не это, главное в том, что мы установили титановый флаг, подтверждающий наше присутствие в этом месте земли. Мы пометили самую северную точку планеты, как метят свои угодья белые медведи, подлинные хозяева этих мест. Теперь никто не осмелится посягать на нашу территорию, потому что закон титановой метки един для всех.
 1-й  п о м о щ н и к. Тот, кто посягнет на эту священную территорию, будет иметь дело уже не с нами, а с мощью целого государства, вооруженного ракетами, самолетами и подводными лодками! Он столкнется с такой невиданной силой, которой никто не сможет противостоять!
 2-й  п о м о щ н и к. Мы будем добывать здесь медь и алмазы, золото и уран, качать нефть и газ, а все остальные будут смотреть на нас и облизывать пальчики, потому что не дога-дались первыми поставить здесь титановую метку!
 Г л а в н ы й  П о л я р н и к (допивая шампанское и выбрасывая бутылку на лед). Да, друзья, мы назовем эту чудесную страну страной Белого Безмолвия, мы зажжем над ней тысячи искусственных солнц, мы опояшем ее сетью передающих антенн, каждая из которых будет гудеть, захлебываясь от восторга, о подвиге отечественной науки, совершившей этот немыслимый прорыв в будущее!
 1-й  п о м о щ н и к. Виват отечественной науке!
 2-й  п о м о щ н и к. Виват бесстрашным полярникам!
 Г л а в н ы й  П о л я р н и к. А теперь, друзья, по закону этих суровых мест, я сам, как Главный Полярник, как тот белый медведь, что сторожит свою территорию, помечу эти священные угодья.


 Мочится на все четыре стороны света.
 Появляются два  б е л ы х  м е д в е д я.

 1-й  б е л ы й  м е д в е д ь. Ты не знаешь, кто это метит твою территорию?
 2-й  б е л ы й  м е д в е д ь. Не знаю, но злодей жестоко поплатится за это!


 Набрасываются на  п о л я р н и к о в  и разрывают их на клочки.


 1-й  м е д в е д ь. Ну как тебе мясо этих пришлых захватчиков?
 2-й  м е д в е д ь. Отвратительно, ведь мне попался самый старый и самый наглый, тот, что пометил мою заветную льдину. Признаюсь, что подобной тухлятины я в жизни своей не ел!
 1-й  м е д в е д ь. Да, вижу, ты даже бороденку его не смог проглотить!
 2-й  м е д в е д ь. Пусть это седое мочало глотают чайки и голодные рыбы, а я таким вшивым куском пакли пробавляться не буду!
 П е р в ы й. Да, все пижоны от науки необыкновенно противны на вкус, ведь они годами не моются, мечтая о своих великих открытиях. Думаю, что ими побрезговали бы даже голодные каракатицы, чайки и полярные рыбы!
 В т о р о й. Это уж точно, канадские лесорубы были гораздо приятней на вкус. (Первому.) Ну что, пошли, времени мало, а наглецов, готовых пометить нашу с тобой территорию, с каждым годом становится все больше и больше!
 П е р в ы й. Пошли, приятель, Белое Безмолвие уже зовет нас своим вечным зовом!


 Уходят.
 На все четыре стороны света разлито Белое Безмолвие.


 К о н е ц

 2007




 ЗАБАВНЫЙ СЛУЧАЙ

 Маленькая комедия


 1-й  А к а д е м и к.
 2-й  А к а д е м и к.
 П р е з и д е н т.
 В е л и к и й  Ф и л о с о ф.
 А н г е л.
 С е к р е т а р ь.


 П р е з и д е н т (сидя за рабочим столом, подписывая важные бумаги). Ну что там за шум, я опять не могу сосредоточиться, и подписать прошение об отставке зарвавшегося губернатора. Зарываются, понимаешь-ли, воруют почем зря, а мне потом приходится за них отдуваться!
 С е к р е т а р ь (вежливо наклоняясь вперед). У нас все воруют, господин президент! а простой народ даже больше, чем губернаторы и чиновники; это, можно сказать, такое поветрие в нашей стране, – воровать все, что плохо лежит!
 П р е з и д е н т (нервно). Не называй меня господином, у нас, слава Богу, господ давно нет, у нас суверенная демократия!
 С е к р е т а р ь (вежливо сгибаясь). Да, господин президент!
 П р е з и д е н т (удовлетворенно). Вот так-то лучше! А насчет воровства, распространившегося, словно поветрие, это ты зря! Как распространилось, так и утихнет, все, знаешь-ли, зависит от направления ветра.
 С е к р е т а р ь (все так же вежливо). Да, господин президент, ветер, понятное дело, дует туда, куда ему скажут.
 П р е з и д е н т (продолжая мысль). А скажем, разумеется, мы! Так что там за шум?
 С е к р е т а р ь. Это академики пришли жаловаться на Господа Бога.
 П р е з и д е н т (удивленно, откладывая в сторону перо). На кого, на кого? на Господа Бога? А что они конкретно хотят?
 С е к р е т а р ь. Отдать вам прошение.
 П р е з и д е н т (подумав мгновение). Ну хорошо, пусть зайдут, только без истерик, и без этого, знаешь-ли, академического превосходства. Мол, мы великие академики, мол, мы Нобелевские премии получаем, а ты простой президент из народа, и нам на тебя наплевать!
 С е к р е т а р ь (испуганно). У них такого и в мыслях нет; они знают, когда можно плевать, а когда нельзя!
 П р е з и д е н т. Ну тогда проси, а если что, выгоняй в шею за дверь!


 Секретарь вводит академиков.


 1-й  А к а д е м и к (подает Президенту прошение). Вот прошение вашей милости, просим рассмотреть срочно и принять необходимые меры!
 П р е з и д е н т. Я не ваша милость, я президент!
 1-й  А к а д е м и к. Да, ваша милость!
 П р е з и д е н т. Вот так-то лучше. А в чем смысл вашей просьбы?
 2-й  А к а д е м и к (выходя вперед). Жалуемся на засилье мракобесов и клерикалов, и просим оградить нас от Господа Бога!
 1-й  А к а д е м и к (отпихивая товарища). Совсем житья не стало от засилия церкви, только ты, царь-батюшка, и можешь помочь своим слугам!
 П р е з и д е н т (резонно). Я не царь-батюшка, я президент. А что конкретно хотите вы от меня?
 2-й  А к а д е м и к (отпихивая товарища). Прищучь, благодетель ты наш, распоясавшихся служителей культа, и объяви науку единственно верным и непобедимым учением!
 П р е з и д е н т (мягко). Я не ваш благодетель, я чужой благодетель; впрочем, это неважно; а насчет служителей культа, это мы ведь уже проходили!


 За дверью шум, входит  В е л и к и й  Ф и л о с о ф  с хоругвью в руках.


 В е л и к и й  Ф и л о с о ф (с порога). Защитите Бога, господин президент, от происков академических мракобесов, и вас станут носить на руках! Не дайте атеистической пропаганде вновь взять верх над верой и правдой! (Падает на колени, продолжая держать хоругвь в руках.)
 П р е з и д е н т (он явно озадачен, и не знает, кому отдать предпочтение). Прищучить распоясавшихся служителей культа? защитить Бога от академических мракобесов? Но что же мне делать, кому следует отдать предпочтение? (Нервно ходит по кабинету, сжимая руками голову.)


 С потолка слетает белый  А н г е л.


 А н г е л (ангельским голосом). Не ломайте голову, господин президент, и не отдавайте предпочтение ни тому, ни другому. Дураков хватает везде. Гоните в шею всю эту братию, ведь точно так же, как Бог не нуждается ни в чьей защите, так и науке нисколько не угрожают церковники и клерикалы.
 П р е з и д е н т (удивленно). Нет, это правда?
 А н г е л (все тем же ангельским голосом). Правдивее не бывает. А засим прощайте, недосуг мне больше тут находится!


 Исчезает так же внезапно, как и появился.


 П р е з и д е н т (с просветленным лицом, с е к р е т а р ю). Гони всех в шею, и как можно больнее!
 С е к р е т а р ь (радостно). Слушаюсь, господин президент!


 Гонит всех в шею, и с шумом захлопывает за ними дверь.


 П р е з и д е н т (сам с собой). Уф ты, еле отделался! Допекли меня эти академики вместе с философами! Пойду, сосну пару часов, пока кто-нибудь опять с прошением не пришел, да новый ангел с потолка не слетел.

 Потягиваясь, уходит.

 3 а н а в е с

 2007





 ЗАПАХ

 Сцена из жизни Эдипа


 Э д и п.
 И о к а с т а.


 И о к а с т а. Я вынуждена признаться тебе, Эдип, – я не только твоя жена, от которой родились у тебя дети, но и твоя мать.
 Э д и п. Моя мать? Что ты говоришь, безумная? Не этот ли отвратительный запах, которым боги наказали Фивы, помутил твой разум? Как можешь ты быть моей матерью?
 И о к а с т а. И, тем не менее, Эдип, это так. Более того, – тот человек царственного вида, который правил колесницей и ударил тебя хлыстом, а ты в порыве ярости убил его, – знай же, что этот человек – твой отец.
 Э д и п. Мой отец? я убил родного отца?
 И о к а с т а. Это я все так подстроила. Знай же, мой муж и мой сын, что с самого твоего рождения воспылала я к тебе преступной любовью. Я смотрела на маленького пухлого младенца и видела взрослого юношу, который однажды станет моим мужем.
 Э д и п. Несчастная, возможно ли такое?
 И о к а с т а. Возможно, если подобные мысли внушит человеку некий злой демон. Так, очевидно, было и в моем случае! Я пылала страстью к родному сыну и шла ради нее на одно преступление за другим.
 Э д и п. Что же преступного ты совершила? рассказывай, не утаивай теперь ничего!
 И о к а с т а. О своей преступной страсти к тебе я уже говорила. Из-за нее-то, из-за этой преступной страсти твой отец, царь семивратных Фив, вынужден был возненавидеть тебя. Ты оказался его соперником, совершенно не подозревая об этом. Но проницательный царь, твой отец, видел мою преступную страсть, и отдал приказ о твоем умерщвлении. Я восстановила отца против сына, я сделала его убийцей младенца, – неважно, что ты случайно не умер, ибо раб, который должен был убить тебя, ослушался воли царя и отдал тебя на воспитание пастухам, от которых ты в конце-концов ушел в большой мир, – я сделала из своего мужа убийцу, и боги за это наслали на Фивы страшное бедствие. Тот запах, о котором ты сейчас говорил, есть запах разлагающихся на солнце трупов людей, ибо вот уже много лет страшный мор господствует в Фивах, не щадя никого, ни младенцев, ни дряхлых стариков.
 Э д и п. Твое первое преступление - это противоестественная страсть к собственному ребенку. Второе – превращение собственного мужа в убийцу. Третье – лишение детства и счастья меня, законного наследника царского трона, вынужденного долгие годы скитаться без кола и двора. Еще одно твое преступление – это мор, обрушившийся на семивратные Фивы. Поистине, ты ужасная женщина, и все вокруг тебя или гибнет, или поражается ненавистью, разлагаясь на солнце и испуская страшный удушливый запах.
 И о к а с т а. Это запах моей преступной любви.
 Э д и п. Ты права. Поистине, твоя любовь дурно пахнет. Но что же ты совершила еще ужасного, какие еще зло¬деяния принесла ты мне и этому городу?
 И о к а с т а. О, знай же, Эдип, что все это время, когда жил ты у пастухов в горах, и потом, когда скитался по дорогам Эллады, я продолжала тайно следить за тобой, нашептывая на ухо с помощью специальных доносчиков мысли о необходимости возвращения в Фивы. Я внушила тебе ненависть к твоему родному отцу, я специально подстроила вашу встречу на узкой дороге – ту встречу, которая стала для него роковой. Я сделала из тебя убийцу собственного отца. Я стравила вас, как стравливают на дне кувшина двух скорпионов, заставляя их бросаться друг на друга, в результате чего оба они погибают. Моя любовь жгла мои внутренности, жгла все вокруг, что я видела и к чему прикасалась, превращая все в мертвые, вздувшиеся от солнца трупы, заставляя богов проклинать и меня, и тебя, и твоего родного отца, и твои родные семивратные Фивы. Я страшная преступница, Эдип, и злодеяния мои безмерны.
 Э д ип . Да, это так. И самое страшное из них – наш брак, брак сына и матери, ибо хуже этого преступления не может быть ничего. Теперь мне понятно, отчего страдают семивратные Фивы – они страдают из-за тебя, Иокаста. Твоя преступная страсть к собственному сыну, твоя дурно пахнущая любовь действительно убила вокруг все живое. Ты страшная преступница, Иокаста, и злодеяниям твоим должен быть положен конец.
 И о к а с т а. Я знаю об этом, Эдип. Моя преступная страсть со временем так распухла и разложилась на солнце, что запах от нее убил все вокруг на многие сотни стадий. Я вся сочусь гноем, Эдип, ибо достигла того, чего хотела, сделав тебя своим мужем, и превратившись за это в кусок распухшего тухлого мяса. Мне больше не место здесь, в царстве людей и света. Прощай, мой муж и мой сын, я не задержу тебя больше ни на мгновение!


 Вынимает из складок хитона кинжал и вонзает его себе в грудь; падает бездыханная на пол.


 Э д и п (вздымая кверху руки). О боги, если вы не хотите покарать меня за преступления, невольной причиной которых я стал, то придется мне сделать это самому!


 Наклоняется к  И о к а с т е, снимает у нее пояс, вытаскивает из него металлическую защелку и выкалывает ею себе глаза.


 Да будет так, ибо этого, очевидно, хотели и боги! Я не имею права быть зрячим и видеть все ужасы, невольным участником которых стал! Не видеть и не обонять этот страшный запах – запах преступной любви! Единственное средство для этого – уйти добровольно в изгнание!


 Шатаясь, покидает дворец и уходит в изгнание.


 З а н а в е с


 1996











 ЭДИП, или ЛЮБОВЬ
 К СПРАВЕДЛИВОСТИ

 Диалог


 Э д и п.
 С ф и н к с.


 Э д и п. Ты знаешь, Сфинкс, чем больше я живу на земле, тем больше наблюдаю в себя стремление к справедливости. Прямо какие-то приливы справедливости, как бывают приливы в море – накатывают на меня, и я вынужден решать дела не так, как того требует долг царя, а с пользой для всякой малой твари: раба, например, наложницы, крестьянина, даже последней блохи, которую рука моя не поднимается раздавить, хоть это и идет мне во зло. Я очень справедлив, Сфинкс, и в этом моя беда.
 С ф и н к с. Да, для царя быть справедливым – это большая обуза. Конечно, царь должен в глазах подчиненных казаться справедливым, но – только казаться, и не более того. На деле же он вынужден поступать жестоко и хитро, как того и требует долг перед державой. Мне кажется, Эдип, ты оттого такой справедливый, что в детстве много страдал. У тебя ведь, Эдип, не было настоящего детства.
 Э д и п. Ты прав, Сфинкс, у меня не было настоящего детства, какое бывает у всех остальных, нормальных детей, даже у детей жалких рабов. Я в этом смысле был за что-то наказан бо-гами. А тот, у кого не было нормального детства, становится очень чутким к любой несправедливости. Он сразу же видит, когда обижают слабых, и испытывает огромное желание за них заступиться.
 С ф и н к с. Твое правление, Эдип, стало поистине золотым веком для слабых и беззащитных граждан страны. Все в Фивах благословляют твое имя, тебя провозгласили самым справедливым царем во всей Греции. Ты должен жить и радоваться этому, Эдип!
 Э д и п. Да, Сфинкс, но несчастья, выпавшие на мою долю в детстве, порождают сейчас, в зрелом возрасте, такие адские страсти, что это делает мою жизнь поистине кошмарной. Помимо чудовищной справедливости, которая в девяти случаях из десяти безусловно вредна, я еще испытываю и чудовищную ненависть к отцу. Ведь это он был моим главным обидчиком в детстве. Ненависть сжигает меня, Сфинкс, не менее, чем желание быть справедливым. Мне кажется, что ненависть – это оборотная сторона справедливости.
 С ф и н к с. Ты прав, Эдип. Многие революционеры, ниспровергатели тронов и царств, также испытывали гипертрофированное чувство справедливости. Они пролили реки крови, а все из-за того, что у них не было счастливого детства. Они испытывали такие же адские страсти, как и ты, Эдип. Кстати, скажу уж тебе по секрету, что со временем такие страсти станут называться в твою честь Эдиповыми.
 Э д и п (грустно). Мне-то что до этого, Сфинкс? Я ведь по-прежнему самый несчастный человек на земле. Я царь, я властелин богатейшего города в Греции, подданные обожают меня и готовы носить на руках, а счастья по-прежнему как не было, так и нет в моей несчастной душе. Справедливость сжигает меня, я корчусь в ней, как корчится в огне саламандра. Мой мир, Сфинкс, это мир адских мук и адских страстей. И все это, повторяю, следствие моего несчастного детства. Иногда мне кажется, что я стою на пороге каких-то неслыханных поступков и преступлений.
 С ф и н к с (грустно). Да, Эдип, стоишь, и от этого никуда нельзя деться. Тот, у кого было несчастное детство, обязательно в зрелом возрасте совершит нечто ужасное. Эдиповы страсти подтолкнут его к этому. И, что самое страшное, чудовищные события будут совершаться из любви к справедливости.
 Э д и п (поднимает кверху руки). О горе мне, горе!
 С ф и н к с (с состраданием). Крепись, Эдип. Такова, очевидно, воля богов. А раз так, примем смиренно все их предначертания и стоически встретим новые бедствия, какими бы ужасными они не были!


 Исчезает.
 Э д и п скорбно опускает голову и предается ужаснейшим думам, но вскоре поднимает голову, и лицо его постепенно светлеет: любовь к справедливости, бесценный дар богов, вновь наполнила его душу благородством и состраданием.


 З а н а в е с


 1996




 ЭЙНШТЕЙН И ЧЕХОВ

 Диалог


 Э й н ш т е й н. Я беззаботный зяблик, я беззаботный зяблик!


 Изобретает специальную теорию относительности.
 Выбегает Ч е х о в.


 Ч е х о в. А вот мы тебе клистир поставим! (Ставит ему клистир.)
 Э й н ш т е й н (не замечая клистира). Я беззаботный зяблик, я беззаботный зяблик!


 Изобретает общую теорию относительности.
 Выбегает Ч е х о в.


 Ч е х о в. А вот мы тебе второй клистир поставим! (Ставит ему второй клистир.)
 Э й н ш т е й н (не замечая второго клистира). Я беззаботный зяблик, я беззаботный зяблик! (Изобретает общую теорию поля.)
 Ч е х о в. А вот мы тебя в палату №6 упечем! (Упекает его в палату №6.)
 Э й н ш т е й н. Чехов, за что?
 Ч е х о в (зло). Я доктор Чехов, я всех вас выведу на чистую воду!


 Выводит всех на чистую воду и умирает от злости путем кровохарканья.


 1996





 СИЛА ЛЮБВИ


 Г л а ф и р а.
 3 ю з ю к о в.


 3 ю з ю к о в. Глафира, любовь моя!
 Глафира. А вот я тебя по мордам! а вот я тебя по мордам! (Бьет его по мордам.)
 3 ю з ю к о в (возмущенно). За что, Глафира?
 Глафира (продолжая бить Зюзюкова по мордам). А за любовь, подлый шельмец, а за любовь!
 3 ю з ю к о в (пытаясь спастись от Глафиры, не так пылко). Глафира, но за любовь не бьют по мордам!
 Г л а ф и р а. Еще как бьют, подлый шельмец, еще как бьют! (Хватает Зюзюкова за волосы, и волочит его по земле.)
 3 ю з ю к о в (полумертвый). Глафира, я тебя разлюбил!
 Г л а ф и р а (удовлетворенно). А вот это, шельмец, другой разговор. На вот тебе на поправку здоровья (дает Зюзюкову деньги), и чтобы больше не обращался ко мне с этими нежностями! Мы не какие-нибудь тити-мити французские, мы бабы русские, мы про любовь говорить не обучены!


 З ю з ю к о в, шатаясь, уходит поправлять здоровье.
 Г л а ф и р а, поправив руками волосы, скабрезно смотрит на продавца в местной палатке, и улыбается, обнажив золотые фальшивые зубы.


 З а н а в е с

 2003





 ДВА САПОГА – ПАРА

 Диалог


 О н.
 О н а.


 О н. Мы с тобой два сапога – пара.
 О н а. Если мы и два сапога пара, то я правая пара, а ты – левая.
 О н. Ты хоть и правая, да вся потрескалась, а я хоть и левая, да весь как с иголочки.
 О н а. Ты хоть и с иголочки, да не на ту ногу надет.
 О н. Я хоть и не на ту ногу надет, но зато сижу на ней, как влитой.
 О н а. Ты дурак налитой.
 О н. Сама дура, да не лечишься вовсе.
 О н а. Чего мне лечиться, если на тебя все лекарства потрачены, да не помогает – дуреешь день ото дня.
 О н. Я хоть и дурею, да трезвый, а ты хоть и не пьешь, а шатаешься, как кошка подержанная.
 О н а. Это я кошка подержанная? Вот тебе, вот! (Бьет его по лицу.)
 О н. Ах, ты вот ты как, ты, значит, еще и дерешься? (Бьет ее в ответ по лицу.)
 О н а (прыгает в сторону). Негодяй, ты мне синяк под глазом поставил!
 О н. А ты мне скулу расшибла и щеку всю поцарапала; впрочем, что с тебя взять, такая дура, что и тошно смотреть!
 О н а. На меня тошно смотреть, а на тебя вообще смотреть невозможно; дурак ты, а еще числишься сторожем!
 О н. Я хоть и сторожем числюсь, да стаж зарабатываю, а чем ты зарабатываешь, это еще нужно проверить!
 О н а (обиженно). Ну и проверяй, да смотри, как бы тебе роги не обломали!
 О н. А чего мне роги ломать, я что ли козел?
 Она. А то не козел?
 О н. Да нет, не козел.
 Она. Ну тогда подлый баран.
 О н. Сама ты гусыня чертова, а замашки – как у девки с панели.
 О н а. А ты фря болотная!
 Он. А ты пугало несусветное!
 О н а. А ты, а ты... впрочем, о чем с дураком рассуждать? я ему слово – а он мне десять; был бы умный – давно уже замолчал!
 О н. Да и тебе слово – а ты в ответ десять. Я же говорил, что мы с тобой два сапога – пара; вечно тебе одно и то же по десять раз повторять надо; глухая ты, что ли, или в голове вместо мозгов вата набита?
 О н а. Это у тебя, дурака, в голове вата набита; ну а ежели мы и два сапога – пара, то я уж непременно правая, лучшая пара! (И прочее, и прочее, все сначала и до конца.)


 К о н е ц


 1996






 МЕЛОЧИ ЖИЗНИ


 А з и а т о в, туберкулезник.
 Н е д о т р о г о в а, медсестра.


 Туберкулезный санаторий, жаркий полдень.


 А з и а т о в (хватая сзади Н е д о т р о г о в у за талию). Мадам, как вы прекрасны!
 Н е д о т р о г о в а (возмущенно, вырываясь от А з и а т о в а). Но вы же туберкулезник!
 А з и а т о в (вновь хватая ее за талию). И все же, мадам, – как вы прекрасны!
 Н е д о т р о г о в а (вырываясь, но не так уверенно). Помилуйте, у вас палочки Коха! (Надменно поднимает голову вверх.)
 А з и а т о в (в порыве отчаяния, протягивая к Н е д о т р о г о в ой руки). Мадам, вы похожи на Афродиту!
 Н е д о т р о г о в а (внезапно смягчаясь). Ну ладно, только халат не помните! (Хватает А з и а т о в а  за рукав и тянет его в чулан.)


 Дверь захлопывается. Слышны грохот и хрипы.


 З а н а в е с

 2001






 ДИНОЗАВРЫ

 Сцены юрского периода


 Участвуют:
 П е т р  А л е к с е е в и ч, динозавр №1.
 К у з ь м а  П а н т е л е е в и ч, динозавр №2.


 П е т р  А л е к с е в и ч. А-го-го-ооо! Ау-ууу, Кузьма Пантелеевич!
 К у з ь м а  П а н т е л е е в и ч. Ого-го-ооо! Ау-ууу, Петр Алексеевич!
 П е т р  А л е к с е е в и ч. Вымираем мы, Кузьма Пантелеевич! А-го-го-ооо!
 К у з ь м а  П а н т е л е е в и ч. Угу-гу-ууу! Вымираем, еще как вымираем, Петр Алексеевич!
 П е т р  А л е к с е е в и ч. Прощайте, старые времена! Ого-го-оо! (Бьет в землю хвостом.)
 К у з ь м а  П а н т е л е е в и ч. Уходим мы, уходим, Петр Алексеевич! Угу-гу-ууу! Уходим навечно! (Также бьет о землю хвостом.)


 Сыпется град из серы и пепла, на поверхности некоторое время видны шевелящиеся хвосты, потом и они исчезают.


 З а н а в е с

 1996





 
 АЛГЕБРА И ГАРМОНИЯ


 М о ц а р т.
 С а л ь е р и.


 С а л ь е р и (сидя за столом, испытывая муки творчества; радостно). Я поверил алгеброй гармонию! Я изобрел Формулу Красоты! Теперь никакой Моцарт мне не указ! С помощью моей Формулы Красоты я способен создать симфонию не хуже, чем у него!


 Входит  М о ц а р т.


 М о ц а р т (насмешливо). Ну и дурак же ты, Сальери! Неужели тебе неизвестно, что поверить алгеброй гармонию невозможно? Можешь засунуть свою Формулу Красоты в то место, откуда ноги растут! а сейчас не мешай, а лучше садись, и слушай мой новый «Реквием»! (Садится за клавесин, и исполняет свой новый «Реквием».)


 С а л ь е р и  с досады рвет на части свою Формулу Красоты и засовывает ее в то место, откуда ноги растут.
 Слышатся мощные аккорды «Реквиема».


 З а н а в е с

 2001






 ДОМАШНЯЯ АКАДЕМИЯ

 Сцены из жизни идиотов


 Г а л к и н, изобретатель велосипеда.
 Л о м а к и н, изобретатель паровоза.
 Г л а ф и р а, жена Г а л к и н а.


 Г а л к и н. Эврика, я изобрел велосипед!
 Г л а ф и р а. А вот я тебя по мордам за это, чертов пачкун! (Бьет его по щекам.)
 Л о м а к и н. Глафира, не бей Галкина, он гений!
 Г л а ф и р а. А вот я и тебе по мордам заодно, чертов пачкун! (Бьет Л о м а к и н а по щекам.)
 Л о м а к и н (жалобно). За что, Глафира?
 Г л а ф и р а (грозно). А почто паровоз изобрел, чертов пачкун? Совсем всю экологию извели!


 Немая сцена.


 К о н е ц


 1996